Ждать, пока закончат профи, Ан не стал, приказал везти себя в Киур, где располагался главный коммуникационный центр, для дальнейших разбирательств. А кроме всего прочего, ему зверски хотелось есть, все эти перипетии и катаклизмы ничуть не трогали его пищеварения.
– Да, отец, конечно, отец, – с радостью кивнул Энлиль. – У нас сегодня колбаски из рептилий.
Он прекрасно знал, что после сытного обеда Ан обычно добрел. Правда, не всегда…
Словом, взял Ан Шамаша, охрану и родню и на одном из гравикаров направился в Ниппур. До того, если по прямой через болота, было всего-то ничего – около двух беров. Так что пронеслись над зарослями хлипкого кустарника, миновали кляксы нефтяных полей, прошуршали ветром над тростником гизи и оказались наконец у столицы края – Ниппур окружала мощная сплошная силовая ограда. Ни проходов, ни калиток, ни ворот – мышь не пробежит, муха не пролетит, враг не пройдет. А вот гравикар играючи набрал высоту, с легкостью перемахнул непреодолимую преграду и опустился на центральной площади, в тени огромной трансгиперкоммутационной мачты. Отсюда до Киура можно было рукой подать – в свои хоромы из соображений скромности Энлиль родню не допускал. Ладно, прошли, как это водится, в актовый зал, уселись за накрытый стол, в молчании пообедали. Плотно, основательно, вдумчиво, не спеша, однако надеждам родственничков на то, что Ан подобреет, увы, было не суждено воплотиться в жизнь. Все эти колбаски из земноводных, гуляши из парнокопытных и похлебки из членистоногих только придали ему сил.
– Ну что, братва, попили, поели? – посмотрел он по-отечески на нажравшихся бандитов. – Ну так идите погуляйте. Разговор тут у нас намечается в узком кругу. Родственный, блин, семейный, сердечный, по душам. Шамаш, я тебя умоляю, останься, ты мне что, троюродный? Нинурта, милый, ты тоже погуляй. Нечего тебе на это смотреть.
Ан подождал, пока народ отчалит, снял свой генеральский капюшон, засучил по локоть рукава и начал воспитательную работу. Как всегда, при помощи своей коронной "вертушки". Вдрызг расквасил шнобель Энлилю – за тупость, славно въехал в оба глаза Энки – чтобы загрустил, хотел было еще добраться до Наннара, но не успел – пришли с докладом Мочегон и Красноглаз.
– Братва, канайте в рекреацию, я сейчас, – улыбнулся им Ан, опустил рукава, нахлобучил капюшон и сурово посмотрел на притихших наследничков. – Сопли подобрать, никуда не уходить, ждать меня здесь. – Страшно засопел, грозно цыкнул зубом, стукнул кулачищем о широкую ладонь и, убедившись наконец, что его отлично поняли, деликатно тронул Шамаша за плечо: – Пошли, корешок, узнаем, что к чему.
Результаты расследования не радовали, отнюдь. Зу был всего лишь пешкой, вершиной айсберга, козлом рогатым, отданным на растерзание. Просто тупым ревнивым мудаком с не в меру развитым чувством личного достоинства. По сути дела, лохом, терпилой, фраером ушастым, используемым втемную. А вот невестушка его, красотка Эрешкигаль, оказалась штучкой еще той, сучарой наивысшей пробы. Блядью, сводней, хипесницей, пройдохой и барыгой от ханумака. Наперсницей, товаркой и подругой, а также половой партнершей Нинти. М-да… Мочегон и Красноглаз уже поговорили с ней, приватно, само собой, по душам, и выяснили безо особого труда, что это Нинти попросила ее тогда потрахаться с Наннаром. Да так, чтобы Зу узнал. Со всеми вытекающими печальными последствиями. Зачем понадобилось Нинти насолить Энлилю, догадаться не сложно, как видно, дело связано с незаприходованным ханумаком и меркантильным интересом. Вдаваться же в подробности и выяснять детали ни Мочегон, ни Красноглаз не стали – уважаемый утес и сам наведет порядок в своем кругу. Дай бог ему здоровья, фарта и долгой половой жизни.
– Ну, зуррахмат, кенты. Будем делать оргвыводы. – Ан бодро усмехнулся, дружески моргнул и сразу отошел от темы: – Как насчет пожрать? Зилана фаршированного? Что? Положительно? Очень даже? И мы, может, повторим? А? – посмотрел он на Шамаша, тот коротко кивнул, и они квартетом направились из рекреации в зал.
Там царило уныние – сумрачный Энлиль, хмурящийся Энки и настороженная Нинти ждали всего самого худшего. Своего последнего часа ждали.
Однако же Ан попервости обманул их ожидания.
– Ну что притихли, дети мои? – ласково осведомился он. – Наверное, кушать хотите? Так давайте-ка за стол. Вот так, вот так, хорошо. Нет, нет, Нинти, надо есть, питаться, жрать, усваивать пищу, вот так, вот так, молодец. Ну-ка еще ложечку за папу…
Сам он предаваться трапезе не стал, принялся наводить порядок в своем кругу. Сначала действуя исключительно словом.
– А знаешь, дочка, как поступали раньше с женщинами, которые себя нехорошо вели? – ласково спросил он у Нинти, которая давилась карпом Ре. – Что, не знаешь? Так я тебе расскажу. Вначале, чтобы от ее криков не останавливались тучи, ей глубоко в язык, до самого корня, вводили шип с хвоста змеерептила Ху. Отравленный, зазубренный, размером со средний палец. Затем с нее срывали одежду, привязывали к специальному станку и медленно, пока горела свеча, мучительно лишали клитора. И не думай, дочка, что палач отрезал его, – нет, для этого существовали, и, кстати, существуют и сейчас, особые щипцы. Массивные, непременно ржавые и… Что же ты, дочка, побледнела, не ешь, или тебе не нравится карп Ре? А может, тебе не нравится мой рассказ? Или, может, ты вообще меня считаешь плохим рассказчиком? Что, не считаешь? Ничего личного? Ну ладно, тогда жуй дальше. Теперь послушай меня ты, сукин сын. – Ан кинул взгляд на скучного Энлиля, встал, грозно хмыкнул и подошел вплотную. – Есть еще щипцы и для мужиков. Отгадай с трех раз, за что я ими тебя возьму?
– Нет, нет, только не за это, папа, – с первого же раза отгадал Энлиль. – Не надо, отец, не надо.
– А крысятничать за моей спиной надо? – Ан сделался страшен, свирепо задышал, однако, не пустив более крови, угомонился, вернулся на место. – В общем, так, дети мои. Вы, надеюсь, все отчетливо поняли?
– Да, отец, да! – хором ответили Энки, Нинти и Энлиль. – Очень даже отчетливо. Никакого крысятничанья. Никаких щипцов.
– Ну вот и хорошо, вот и отлично, – сменил ярость на милость Ан, – тогда послушайте сюда. План по ханумаку увеличивается на треть, по тринопле – на четверть, по карпу Ре – наполовину. Планетоиды должны взлететь через неделю, нормы выработки драгметаллов будут откорректированы чуть позже. Само собой, в сторону увеличения. Все, я сказал.
– Отец, о отец! – запечалился Энки. – Но вы же даете нереальные планы!
– Да ладно тебе, – подбодрил его Ан. – Скоро у тебя будет свежий контингент. Очень, очень скоро. – Он с юмором кивнул, ухмыльнулся Энки и строго посмотрел на Мочегона и Красноглаза. – Значит, так. Летуна этого Зу в шахту, но не в пахоту – или в бригадиры, или в машинисты, или в десятники. А вот зазнобу его, забаву с буферами, – на гной, на самый нижний уровень, уборщицей бараков. Вот уж будет избалована-то мужским вниманием, теплом и лаской, на сотню хватит. Что это ты, дочь моя, так поскучнела, нахмурилась, сбледнула с лица? Может, не нравится чего, так скажи. Что? Все нравится? Все славно? Все отлично? Ну так я очень рад, что у тебя в душе гармония. Крепи ее, лелей и будь хорошей девочкой. – Ан улыбнулся, но как-то жутко, мгновение помолчал и сделал быстрый знак Энлилю, пренебрежительный и резкий: – Давай-ка сбегай, покличь братву. – А когда народ собрался, указал на Нинурту: – Запомите все, его кликуха теперь Пабилсаг, по званию он Полный орел и приходится мне приемным внуком, а тебе, – он строго посмотрел на Энлиля, – соответственно, приемным сыном. Понял?
– Да, отец, – пришел в ужас Энлиль, скис и выдавил подобие улыбки, Нинурта же стоял по стойке смирно и молча жрал глазами Ана – он, видимо, еще не осознал до конца, что же все-таки случилось.
– Вольно, дружок, вольно, – по-доброму скомандовал ему Ан. – Отдаю тебе Ларак, владей. Выбери бабу по концу, становись на хозяйство, матерей. В добрый час и путь. – Он хлопнул Нинурту по плечу, крепко заключил в объятия, трудно оторвался, смахнул слезу и быстро повернулся к Шамашу: – Челнок с пилотом давай. Что-то я сегодня устал.
Какие проблемы – еще и полдник не наступил, как Ан со свитой уже летел в планетоиде. Вмазавшийся Красноглаз дрых, Гиззида и Таммуз бдели, какой-то незнакомый, из молодых, орел сноровисто держал верный курс. Ан щурился в иллюминатор, думал, с уханьем зевал, добро, прочувствованно вспоминал Нинурту и с огорчением – свою родню. Да, похоже, не доработал он с детьми-то, не доглядел, дал промашку, роковую осечку, фатальную ошибку, обмишурился, прокололся, попал впросак, пустил дело на самотек, изрядно вляпался. Вырастил не пойми кого. Впрочем, что тут понимать – ни усердия, ни трудолюбия, ни привязанности, ни любви, ни сердечности, ни отзывчивости, ни уважения к старшим. М-да. А ведь сам-то он всегда вроде бы был хорошим сыном – нежно любил мать, слушался отца. Пока не началась война с этими гнидами из Плеяд и выстрел плазменного орудия не сделал его сиротой.
"Господи, сколько же лет прошло с той поры". Ан тяжело вздохнул, напрягся в кресле, с хрустом, до боли сжал пудовые кулаки, а память-сука словно ждала момент – живо перенесла его в далекое прошлое. Он услышал голос матушки, напоминающий колокольчик, увидел отца, белокурого великана, почувствовал запах его плаща, шлема, краг, полковничьего бронепанциря, ощутил тяжесть боевого эманатора с отполированными до блеска рукоятями. Неужели это было когда-то?
В общем, когда Ан прибыл на звездолет, настроение у него, мягко говоря, было не очень. Хотелось мирно, в одиночку вмазаться, а потом по-тихому залечь, так чтобы никаких, к чертям собачьим, сновидений. Однако сразу не получилось, тем паче тихо, мирно и в одиночку.
– Учитель, я понимаю, вы устали, – с видом, не обещающим ничего хорошего, мрачно подошел к нему Тот. – Однако дело спешное, важное и не терпит отлагательств. Меня терзают смутные сомнения. В общем, нас держат за фраеров. Вот, прошу вас, взгляните. – И он протянул Ану вычислитель, на экране коего во всей своей гнусной неприглядности находился математический расклад, не внушающий оптимизма. Дебет не сходился с кредитом – часть товара уходила налево.
– Так. – Ан нахмурился, пожевал губу, мощно почесал затылок под капюшоном. – Да, держат за лохов. И кто же? Гм… Уж не тот ли, кто у нас ведет учет? – и, не дождавшись очевидного ответа, отдал приказ Таммузу и Гиззиде: – А ну-ка Парсукала сюда, такую мать, живо! Живьем.
Ладно, в темпе вальса притащили Парсукала – в целости вроде бы, в сохранности, однако полумертвого от страха. Не желающего ни за какие коврижки расставаться со своей драгоценной жизнью. Ага, значит, теперь-то у него точно есть чего терять.
– Ну что, сам все расскажешь или со скандалом? – ласково спросил его Ан и дал полюбоваться на экран вычислителя. – Кто с тобой работает? Сяма? Исимуд? Кайм? Кто?
– Сяма, – сразу все понял Парсукал. – Кайм в половинной доле. Исимуд не при делах. Утес, будьте же так милосердны, простите гада, извините, возьмите на поруки. Черт, вернее, хербей попутал. Не надо меня в конвертер, утес, не надо, я все отдам. Отдам и искуплю.
Судя по интонации и по экспрессии, все отдавать он не собирался.
– Свинья ты поганая, гнида. Как есть рукожоп поганый. – Ан, чтобы не пачкать рук, двинул Парсукала ногой, сплюнул, подождал, пока тот с хрипом восстановит дыхание, снова приложился, опять взял паузу и демонстративно позвонил Энки: – Это я, слушай сюда. Завтра первым же челноком к тебе закинут рукожопа одного. Так вот, на гной его, в шахту, в шоры, на самый нижний уровень. Я проверю. Понял? Ну вот и хорошо. – Хмыкнув, Ан отключился, мстительно кивнул и снова позвонил, на этот раз Шамашу: – Привет, кореш, давненько не виделись. Специально для тебя – дружок твой лепший прокололся. Ну да, Парсукал. Завтра будет откантован в шахту. Что, заглянешь? Непременно? Поможешь ему перевоспитываться? Встать на путь истинный? Всеми четырьмя костями? Давай, давай, педерастов лагерных лишних не бывает, ануннаки в шахте тебе спасибо скажут. Ну все, корешок, покеда, не кашляй. – Он мрачно убрал гиперфон, сплюнул по-уркагански сквозь зубы и добро посмотрел на Парсукала. – Любят тебя, маленький, помнят и ждут. Не откроешь сей же час номер своего счета, девиз и пароль – не дождутся. Пойдешь на протоплазму. Вернее, побежишь. Ну?
– Не надо, утес, на протоплазму, не надо, – пустил немедленно слезу Парсукал. – Все скажу, ничего не утаю. И номер счета, и девиз, и пароль, пропади оно все трижды пропадом.
Вот ведь тварь позорная, знает отлично, что его ждет, а все одно – жить. Пусть пидором, ничтожеством, навозным червяком – но жрать, дышать, ползать, смердеть и испражняться. Упиваться самим фактом своего существования. Ну и мразь…
– Займитесь-ка, коллега. – Ан требовательно взглянул на Тота, коротко зевнул и сделал знак рукой Гиззиду и Таммазу: – Останетесь здесь, дождетесь финиша. А потом запрете гада в "темную". Пусть постоит там до утра, подумает о смысле жизни. В особенности половой.
"Темная" это и есть "темная", непроницаемая для света камера, напоминающая размерами гроб. Массивный, бетониевый, поставленный на попа. Парализующий волю и заглушающий крики. Один в один как тот, на проклятой Нибиру.
– Все будет сделано, учитель, – отозвался Тот, Гиззида и Таммуз кивнули, и Ан, испытывая потерянность в душе, двинулся к себе наверх, в негу и комфорт апартаментов. Однако не к наследникам, не к бабам, не в семейное тепло – нет, что-то не хотелось ему нынче ануннакского общения, – отправился в свой личный холостяцкий кабинет, где его дожидался дружок – огромный, по пояс, альдебаранский муркот, привезенный в подарок Исимудом. Да, да, не друг, всего-то приятель – гордый, сильный, независимый зверь, гуляющий сам по себе. У Ана он гулял без ошейника и цепи – признавал авторитет хозяина. Такого же, по сути, как и он сам, свирепого и кровожадного хищника.
– Ну, зверюга, привет, – потрепал его по загривку Ан, увернулся от шершавого языка, почесал под саблезубой мордой. – Что, тошно тебе небось? Звереешь? Ничего, крепись, мы тебе скоро бабу привезем. Дядька Исимуд обещался. Красавицу, с усами и хвостом. Будешь улучшать породу.
Он разделся, помылся, хотел чего-то съесть, но не пошло, вернее, перепало муркоту. Пора было заканчивать этот тяжелый, муторный, оставивший зарубку на душе день. Так, чтобы хоть напоследок было хоть что-то приятное. Ан так и сделал – вдарил по тринопле, побаловался ханумаком и мирно залег спать. Приснилось ему стародавнее, щемящее, ушедшее в небытие – дом, детство, родители, погожий осенний денек. В воздухе кружилась синяя листва, в розовом небе тянулись куравли, отец, служа примером ему, Ану, мастерски сбивал их из самодельной пращи.
Глава 9
Машина у арабо-еврея Вени была американская, вместительная – отремонтированный за русские деньги желто-дезинтерийный "форд-транзит". Местами хорошо помятый, обшарпанный не без души, видавший и куда лучшие времена. Однако ничего, мотор работал ровно, глушитель не ревел, за поцарапанными стеклами тянулась и тянулась пустыня. Все такие же рыжие, нежащиеся на солнце пески, привычные египетские ландшафты. Из динамиков изливалась арабская попса, унылая, занудная и монотонная, заокеанский эйркондишен не изливал ничего, день, даром что февральский, был по-африкански жарок. Все это создавало внутри "форда" атмосферу праздности и ничегонеделанья, однако Бродов не расслаблялся, держал ушки на макушке, а хвост по ветру. Он уже как следует покрутил в руках зажигалку, на сто процентов определился, что в машине стоит радиомаяк, и сейчас, притворяясь спящим, наблюдал через ресницы за Ахмадом. Все в том действительно было каким-то нарочитым, неестественным, надуманно гротескным. Словно бы ставящим цель показать всему миру, что Веня – товарищ из Рифаи, жутко засекреченного, известного лишь единицам тайного клана убийц. Если "метка посвященного" – так уже метка, во все грязное левое запястье, если уж легенда – то легенда с кучей невообразимых подробностей, если уж изъяснения по-русски – то уж изъяснения, и по-черному, и по-матерному, и не так, и не растак. Виден был явный перегиб, потеря чувства меры, грубая, топорная работа по принципу: кашу маслом не испортишь. А Бродову Ахмад все сильнее казался куклой – с опилками в голове, ярчайше раскрашенной, на длинных невидимых нитях. Интересно, кто держит их в руках? Так они и ехали, поджариваемые солнышком, – Веня рулил, Бродов думу думал, попса доставала, змеюги шуршали. Было жарко, душно, скучно и не до разговоров. А главное – тревожно. Кто ловит шепот радиомаяка, а значит, едет за "транзитом", кто? Какая сволочь? Уж не та ли, что держит нити от игрушки по имени Ахмад? Честно говоря, Бродова так и подмывало уговорить Веню отдать руль, а дальше показать свой сложный характер. Однако он крепился, активности не проявлял и здраво утешался мыслью, что тише едешь – дальше будешь. Вот дали бы только боги добраться до Каира. А там… Что он конкретно будет делать в Каире, Бродов так с ходу и не решил – помешал писк мобильника. Звонила чудо-девушка Дорна, похоже, она была в игривом настроении.
– Привет, у вас хамсин дует? У нас – зверски. Жуткая жара. Хочется пить, сменить бельишко, принять прохладную ванну. У тебя там, случаем, не завалялся комлектик дамского исподнего? Впрочем, ладно, я не претендую на комплект по причине полного неприятия бюстгальтеров. Вполне достаточно будет низа – естественно, хлопчатобумажного, желательно с кружавчиками и непременно чтоб были открыты ягодицы. А всяких там панталон с начесом, до колен, да еще, как это принято у вас, русских, ядовито фиолетового цвета, уж извини, не надо. Не мой стиль… Ну так что, мой друг, как насчет бельишка?
"У нас, русских, по колено, с начесом, ядовито фиолетового цвета?" – сразу вспомнил Бродов Жерара Филиппа, угрюмо засопел и вдруг увидел Дорну, ослепительно красивую, напоминающую поп-звезду. В несуществующих шортиках и сексуальнейшем топе, она стояла впереди на дороге, разила наповал и делала при всем при том еще три вещи сразу – болтала по мобильнику, милейше улыбалась и лихо семафорила приближающемуся "форду". На неискушенный взгляд, особенно мужской, – чудо, фея, мираж, фата моргана. Хотелось сразу же остановиться, услышать запах ее духов, поговорить, взглянуть в глаза, коснуться нежной шелковистой кожи. Увы, но только не Ахмаду. Заметив Дорну, он сбавил ход, сально, с ухмылочкой вгляделся и вдруг, бешено что-то выкрикнув, с силой надавил на газ – на его лице застыл жуткий, не поддающийся описанию ужас.
– Стой, мусульманин! Стой! Ведь женщина просит, – мирно попросил его Бродов, однако какое там, Веня молчал, ни на что не реагировал и, глядя в перспективу, знай давил себе на газ. Со стороны уже не кукла, отнюдь, – воинствующий зомби-негодяй с инициативой. Пришлось при помощи удара в лоб просить у него руль, затем устраиваться за оным и в темпе, с ревом сдавать назад, к все той же мило скалящейся Дорне, которую, похоже, этот инцидент только позабавил.