Джин тоже не выглядел цветущим, главным образом из-за раны на ноге, но он считался по документам рабом, и все посторонние чувствовали, что свою работу ему приходится исполнять до изнурения. С таким рабством, которое я ему выбрал, проблем не было никаких, ни на одной таможне. Только однажды он, а затем и я получили по негодующему взгляду от молоденькой регистраторши из-за окошка при въезде в нашу бывшую Первопрестольную.
В Москве демонстрировать рабские отношения не принято, но по паспорту я и Джин были из Ростова, а там – совсем другое дело. Каждому, кто почитывал газетки, было известно, там уже более ста лет восемь из десяти человек считались рабами. Почему так получилось, я помнил плохо, кажется, это был первый город, где уголовники захватили полную власть и попытались внедрить единственную известную им политическую систему – зону, где есть блатари и все остальные. Разумеется, я не беру старую историю, когда к власти пришли коммунисты ленинского толка, но тогда у них была высосанная из пальца идеология и они ею успешно дурили народ, так что рабством в формальном смысле это не называлось, хотя фактически все получилось точно как в Ростове.
Таксист, который подхватил нас с Джином в аэропорту, очень удивился, что мы не назвали адреса, а стали кружить по районам с самой неблагополучной репутацией. Он уже, бедный, не чаял от нас избавиться, но на Васильевском спуске, где всегда было много машин, мы сами его отпустили и пересели в другую тачку. Чемоданы к этому времени я сбагрил в какую-то шарашку платного хранения у Горького парка, так что в глаза мы особенно не бросались. Мы уже были не туристы, только-только вышедшие из авиалайнера, а двое потертых бизнесменов, потерявшихся в Третьем Риме, и таких тут – пруд пруди.
Четвертый таксист, которого мы подхватили по зрелому размышлению на площади перед китайскими кварталами на Виденхе, там, где стоит эта стрела с фигурой первого космонавта из нержавеющей стали и о названии которых спорят уже лет двести, дотащил нас до места. Я бы еще покружил, но Джин определенно сдавал, и пора было его выручать.
Мы доехали до нашей с Валентой виллы неподалеку от Новозвенигородского монастыря уже под вечер. Монастырь был знаменит тем, что в его стенах отмаливали свои многочисленные грехи почти все сколько-нибудь заметные уголовные доны Московии. Быть принятым в Новозвенигородском значило, по их табели о рангах, что они кое-чего добились в жизни. Зато и монастырь процветал, а может быть, монахам действительно удавалось кое-какие их свары миром завершить, а не сплошь стрельбой. Ясно как день – иметь такие уголовные связи и не стать кем-то вроде посредника, тем более со стороны, практически невозможно. Так что все было правильно, а монастырь помимо богатства пользовался еще и заслуженным уважением. В его окрестностях не шалили даже тайные полиции, а их развелось в Московии немало. Поэтому я и купил эту виллу, хотя она стоила мне столько, что долги я отдал только после премии за Омское дело.
Валенты на месте не оказалось. Я нашел ключ в потайном дупле и открыл дом. Тут все было по-старому, только везде почему-то лежал слой пыли. В доме явно никто не жил уже несколько месяцев, а это значило...
Ничего это не значило, Валента вполне могла находиться в Москве. По старой традиции эта вилла считалась у нас чем-то вроде дачи, а в городе у нас имелась еще одна квартира, хотя Валента ее не любила. Да и кто бы любил дом неподалеку от Ботанического сада?
Впрочем, я не прав, Ботанический район еще не из самых плохих. Там, по крайней мере, днем довольно безопасно. В подавляющем числе мест и днем-то страшно без охраны.
Да, в хороший гадючник превратилась Москва. По официальной версии, мы не очень выпадали из общей тенденции криминализации, охватившей все крупные города мира. А по-моему, бывшая Первопрестольная сделалась невероятным нагромождением самых отвратительных трущоб в мире. Даже пара приличных районов – Кунцево и Бутово – почти непригодны для обитания. Что же говорить про остальные?
На вилле у меня было запасено все, что только могло потребоваться, в каком бы состоянии я ни дотащился до этого крова и кого бы с собой ни приволок. Первым делом, даже раньше, чем задуматься о собственном будущем, я принялся за Джина. Он уже едва держался на ногах.
Я раздел его, уложил на операционный стол, который у меня был замаскирован под автоматический биллиард, и вывел с потолка кибермедика. Машина была упрощенная, но никто и не слышал, чтобы бластер или многоствольный пулемет ставили слишком головоломные медицинские проблемы. Их две – или еще можно попробовать, или уже нет. В случае Джина, разумеется, пробовать следовало. И машина принялась за работу.
Я стоял рядом, в маске, чтобы не нарушать требуемую хирургическую чистоту, и смотрел. Тонкие, изящные, как золото скифов, инструменты высекали пораженную ткань с непостижимым совершенством. Кровотоки отгоняли кровь и сукровицу, подавали стерилизующий раствор, чтобы не допустить поражения раненой плоти кислородом воздуха. Очень острые на вид, даже страшноватые иглы накачивали моего сокамерника каким-то составом, который делал его ногу совершенно нечувствительной к боли. Кажется, он даже кайфовал. И это меня настораживало – уж не тайный ли наркоман мой полосатенький приятель?
Операция длилась минут двадцать, что для такой раны и такой техники – геологическая эпоха. Под конец умная машина вколола Джину кубов пятнадцать разных стимуляторов, среди которых, если я правильно понял показания дисплеев, главную порцию составляли агенты роста клеток и антитравматики. Джину стало легче, опухоль на глазах стала спадать, и он уснул спокойно.
Я не переволок его в спальню для гостей, где кибермедик не смог бы до него дотянуться, если потребуется, а просто вышел, принял душ, потому что странным образом покрылся тонкой пленкой пота, пока следил за операцией. Когда свежевымытый, с полотенцем вокруг чресел я вышел на кухню, чтобы глянуть, что можно сожрать, за окном начинало темнеть.
На ужин оказались только консервы, вино и сухие галеты. Я открыл себе баночку маринованного тунца, добавил белой итальянской фасоли в винном соусе, размочил галеты в столовом белом из крымской Шангирии и почувствовал себя дома. Это ощущение было настолько важным, что я даже не задумался, что теперь буду делать, каков мой следующий ход.
Но, на всякий случай, сходил в оружейную и перебрал стволы, которые у меня хранились. Оружие было в основном коллекционным, мне не хотелось брать его с собой на дело. Все же я выбрал себе кое-что, а чтобы меня не замели по-глупому за ношение оружия, выволок на свет божий настоящие документы. Это были дубликаты, первый комплект хранится где-то в сейфах моей родной Охранки, сотрудником которой я все еще являлся. В свое время, чтобы получить эти копии, мне пришлось немало потрудиться.
Разумеется, в них стояло мое настоящее имя, потому что стволик, который я прихватил, тоже любую экспертизу выведет на меня не дольше чем через пятнадцать минут. Настоящее имя некоторое время смущало, но я ока и не собирался скрываться. Может быть, зря?
15
Раннее субботнее утро было прекрасным. Даже в Москве, даже если приходилось дышать не до конца выветрившимся со вчерашнего смогом, даже с чересчур закопченными стенами домов. Даже в районе старой Таганки, где могли жить немногие, а еще меньше получали от этой жизни удовольствие, хотя, судя по опыту, были и такие.
Мне пришлось дать таксеру особую плату за то, чтобы он не стоял на месте, а разъезжал вокруг дома, где я собирался провести полчаса. Стоять, по его словам, значило наверняка нарваться на бандитов. Заклинят колесо и начнут требовать выкуп или просто выставят сорокамиллиметровые ружья, поневоле отдашь все, что есть, чтобы машину не поуродовали.
На мое замечание о дорожной полиции таксер, мелкий, хиленький, опасливый типчик, так на меня посмотрел, что я сразу понял – сморозил какую-то глупость. Хотя и не собирался.
Ответ его содержал тот смысл, что про дорожную и прочие полиции таксер даже не слышал, они кормились только на автострадах, собирая дань из мнимых штрафов. Я и сам это, в общем-то, знал, просто очень не хотелось давать парню лишние деньги, он определенно тут же собирался смыться, не искушая судьбу. А найти новую машину тут было так же непросто, как золотой самородок на тротуаре. Вызывать новую машину из дома, куда я должен был зайти, по телефону не хотелось. Это обещало массу хлопот.
Правда, могло оказаться, что хлопот возникнет ещё больше, и тогда меня вообще не имело смысла ждать, потому что никакого проку от вынесенного ногами вперед тела этому таксистику быть не могло. Все-таки я попросил его подождать, а сам подошел к подъезду, оглядываясь по сторонам.
К счастью, ключ от наружной двери у меня уже имелся. Когда-то, давным-давно, пожалуй, года три назад, я получил его от хозяина квартиры, потому что вручил ему ключи от своей. Тогда это казалось необходимостью, операция, которую мы на пару проворачивали, была головоломной, и могло получиться по-всякому. А когда все кончилось, мы не стали возвращать эти крохотные кусочки армированного пластика, расплавляющегося в чужих руках. Мы считались друзьями, и на самом деле были друзьями. Хотя сейчас могло оказаться иначе. Но я все-таки надеялся.
Лифт оказался вполне современным, с "глазком" распознавания на случай сериального убийцы, маньяка или просто квартирного взломщика. Он не захотел меня впускать, даже когда я сказал ему, к кому еду. Но в отличие от лифта, лестничная клетка пропускала всех желающих, поэтому я решил отказаться от техники и просто побежал по ступеням. Я именно побежал, грустные мысли нагнали в кровь не меланхолию, но адреналин, и его лучше было сжечь этим рывком на верхний, сороковой, если не ошибаюсь, этаж.
Дверь открылась сама, едва я бесшумно воткнул второй из имеющихся дружеских ключей в скважину и приложил большой палец к панельке распознавания. Но, войдя в знакомую прихожую, я сразу замер.
Помимо трех стволов, выцеливающих меня из устройств, замаскированных под бра и вешалку, в дверях, за прозрачной, пуленепробиваемой ширмой, стоял сам Мелкович, направив на меня еще и четвертую пушку – навороченный по самое не могу "каспер". Это была дельная машина, я и сам такие люблю. Они не менялись уже лет сто, от остальных отличались огромным калибром – канонические донять миллиметров – и дисковым магазином на сто пятьдесят патронов. Из-за калибра эту машинку изрядно вело на длинных очередях, поэтому спереди, почти перед встроенным в ствол глушителем, была приделана примитивная деревянная ручка. И она не была лишней даже в руках качков. Впрочем, одиночными или короткими из него можно быть и с одной руки, только руку следовало как следит закреплять в локте, чтобы не вывихнуть или не получить прикладом по зубам – начальная скорость пули получалась раза в три выше, чем, скажем, у старинной "беретты".
Увидев меня, Мелкович, отложил оружие на тумбочку, рядом с видофоном, отодвинул ширму и с кислой рожей поинтересовался:
– Ты как тут оказался?
Он был голым, видно, среагировал на мое появление еще в постели. Что ж, рефлексы и навыки настоящего оперативника никогда не покидают. А он был из лучших. Я собирался было протянуть ему руку, потом не стал этого делать.
– Ты не рад?
– Как оказался тут, сукин ты сын?! – Вот это на него больше похоже, что-что, а скандалить он любил и умел. Сказывалась белорусско-еврейская кровь. Впрочем, его родственников я в деталях не изучал.
Я прошел в глубь его хорошей большой квартиры, довольно дорогой для этого района. И ванна размером с бассейн, и тренажерный зальчик, который был почти так же хорош, как мой, – все внушало мысли о достатке и об умном, трезвом комфорте.
Пока я оглядывался, он вернулся в спальню, чтобы приодеться. Автомат остался там же, где он его оставил. Значит, я здесь не враг, и на том спасибо. Но, может быть, еще стану?
– Мел, кто меня продал?
Он молчал, пока не появился из спальни в тренировочных штанах и старом махровом халате. На ногах у него были изрядно ношенные домашние шлепанцы. Да, определенно, врагом он меня не считал. Вид у него, несмотря на нежданную встречу, был довольно понурый.
Он подошел ко мне, хлопнул по плечу. Это было почти приятно.
– Пойдем-ка на кухню. Ты завтракал?
Я дошел с ним до кухни, посмотрел, как он делает завтрак из молока, каких-то оздоровительных порошков, сырого яйца, разбитого в стакан, и банана. Причем всю смесь он запустил в блендер и взболтал до состояния однородной, на мой взгляд, малоаппетитной массы.
– Ты не ответил, – напомнил я, налив себе лимонного сока.
– Тебя продал Гегулен Джарвинов. – Он вздохнул, отвел глаза, потом осознал, что уступает мне, посмотрел зло и напряженно, словно я был виноват в том, что меня сдали противнику. – Понимаешь, оказалось, он твердо решил ворваться в Директорию. И ему, как раз когда ты уехал, дали понять, что для этого нужен какой-нибудь подвиг, в политическом смысле, конечно.
Я начал понимать и продолжил за него:
– Таким подвигом мог стать союз с Харьковом?
– Верно. Сам знаешь, какие политические перспективы это открывает.
Это я знал. Возможность посредством предателя ворваться на территорию Украины, наших старых, вполне братских противников. Собственно, для того мне и приказали убить Сапегова. Но зачем убивать, когда можно помириться?
Что ни говори, а я играл в эти игры уже лет десять. И повидал немало. Формально я приписан к Охранному комитету, к группе особого политического анализа. На самом деле анализа никакого нет, а есть десяток головорезов, одним из которых я и числюсь.
– Джарвинов заложил меня, чтобы Сапегов посчитал его вернейшим другом? – Я подумал, цена продвижения нашего куратора наверх показалась мне чрезмерной. – Неужели для этого пару алкоголиков нельзя было им сдать?
– Во-первых, ты уже был послан на задание и отозвать тебя не могли, связь-то до выполнения предусматривалась лишь односторонняя и как раз от тебя, а не к тебе. Во-вторых, на алкоголиков никто бы не клюнул. А на тебя – героя и патриота...
Насчет патриота – загиб, а вот про героя – пожалуй. Что ни говори, а драку на электростанции под Серпуховом, когда ее захватили террористы, в свое время очень подробно освещала всяческая пресса, и электронная, и на твердых носителях. Кроме того, писали также про разборку с бандой Килиманджаро, а там я командовал всей операцией и почти двумя дюжинами таких ребят, что при желании мог прийти к власти и объявить себя полноценным диктатором Московии. Кроме того, по материалам одного из моих ранних дел, а именно, по внедрению в группу наркобанкиров в Омске и всего, что там последовало, был сделан выпуск из сериала "Непридуманная война".
Но все-таки, что ни говори, а очень смущало как раз то, что Джарвинов был нашим шефом, отцом-командиром, куратором от Директории и даже почти моим личным наставником. Он редко меня песочил, частенько похваливал, приглашал гостить на свою виллу на Селигере и даже вполне искренне улыбался, когда его дочь проходила стажировку у нас в отделе под моим руководством.
И вдруг... А впрочем, скачок наверх, на самый верх, мог соблазнить кого угодно. И его, как показала практика, не остановило даже то, что провалилась его же операция, ведь он сам, кажется, и запланировал отмену Сапегова. А может, как раз это его и подтолкнуло – кто их знает, политиков?
– А как у Джарвинова дела сейчас? Он полный директор?
Я не очень хорошо разбираюсь в табели о рангах нашего верховного правительственного органа. Но слышал, что там есть разные градации и уровни власти.
– И даже с особыми полномочиями, – ответил Мелкович.
Я изобразил на лице недюжинную работу мысли, хотя отлично знал ответ на свой вопрос.
– Нет шансов, что он оставит меня в покое? Я имею в виду сейчас, после моего побега из Харькова?
Самое скверное было то, что он директор. Директория – совет сорока с чем-то людей, каждый из которых отвечает за определенный блок всего, что составляет жизнь в нашем Третьем Риме. И полномочий у каждого из них больше, чем у члена Политбюро в XX веке. Остановить такого человека невозможно. А вот он, когда вообразит, что я являюсь слишком наглядным свидетельством его коварства, постарается осложнить мою судьбу настолько, что эти трудности могут оказаться не вполне совместимыми с жизнью. Кажется, я попал под камнепад, хотя сам этого пока не ощущал.
Мелкович не ответил. Он допил свою смесь и почесал заросший светлой щетиной подбородок. Полому я снова спросил:
– А ты что делал, когда меня продавали?
Он вскинулся, все-таки я его задел.
– Я протестовал, мы же друзья все-таки. Но...
Почему-то мне это понравилось. В этом был привкус мальчишеской, очень мелкой мести родному учреждению, но он мне все равно нравился.
– Кстати, Валента тут? Она в твоей спальне? И как она тебе, пришлась по душе?
Все, о политике он некоторое время соображать не сможет. У Мелковича всегда были сложности с женщинами, хотя он-то к ним тяготел. Вот ответных чувств вызывал маловато. Впрочем, моя жена смотрела на эти проблемы... широко. Куда шире, чем я.
– Я ее всегда любил и не скрываю этого. Когда стало ясно, что ты можешь не вернуться, я...
– Значит, она здесь, – я поднялся. Желание увидеть ее стало на миг почти непреодолимым, как в детстве хочется вцепиться в родного плюшевого медвежонка, особенно когда совсем страшно.
– Да нет ее тут! – Он не бросился наперерез, значит, ее в самом деле тут нет. – И не стала бы она отсиживаться в спальне. Она... Она у меня на вилле, в Завидове.
От волнения он отвернулся, поискал на холодильнике и снял пачку каких-то новомодных, якобы безвредных сигарет. Я сказал:
– Ну так передай ей, что я вернулся.
И пошел в прихожую. Он потащился за мной. Я опередил его шагов на пять, поэтому взял "каспер", он ничем не смог мне помешать. Судя по весу, барабан был полон.
– Отменный аппарат. – Я прицелился в окно. – Раньше нам такие не выдавали.
Он вытер неожиданный пот на верхней губе.
– Выдают по-прежнему "ости" и легкие скорчеры. Этот я прихватил на какой-то облаве и зажал, просто не сдал как улику. Он не зарегистрирован.
Я посмотрел на него внимательно. Конечно, блокироваться от телепатического нападения он умел, но я напал очень уж внезапно, и оказалось, что он не врал, все так и было. Я еще раз примерился к фигуристой рукоятке, к регулируемому прикладику, к прицельной рамке.
– Что теперь будешь делать? – Он делал вид, что не замечает, как я обхаживаю его пушечку.
– Если бы у меня была хоть десятая часть надежды, что Джарвинов не будет дураком и позволит мне жить дальше, я бы ничего не делал. – Я решительно сунул автоматик под куртку, он там вполне умещался. – Но поскольку такой надежды нет...
И я пошел к выходной двери, унося машинку друга с собой. Кажется, это было нечестно, но, с другой стороны, он же спал с моей Валентой, а я не возразил против этого. Когда дверь уже раскрылась, он прокричал:
– А если я тебе такое разрешение достану? От самого Гегулена?
Я остановился и совершенно серьезно взвесил такую возможность.
– Боюсь, что после Харькова я ему не поверю. Все зависит от того, как он это сделает и что предложит в качестве гарантий.