* * *
Запись N24-08; Нги-Унг-Лян, Кши-На, пригород Тхо-Н
Сегодня начинаю работать всерьёз.
Как я, вроде бы, уже говорил, в приступе доброжелательности ребята с биостанции хотели подкинуть меня ночью почти до города. Пришлось поблагодарить и отказаться: легенды о НЛО в этом мире совершенно не ко времени. В результате, последние километров двадцать я прошёл пешком.
Поздняя весна; по земным меркам - май; умеренный климат, вроде земных средних широт. Всё цветёт. Деревья стоят в цветах, как в облаках - белых, розовых, золотисто-жёлтых - из-за этого буйного цветения на многих растениях не видно листвы. Розовая акация пахнет ванилью или чем-то похожим; нги-унг-лянская айва пахнет мёдом и корицей, златоцветы пахнут мёдом и хмелем. Вокруг всего этого великолепия жужжат местные пчёлы, бело-жёлтые мохнатые шарики с крылышками. Очень жарко.
Впервые увидел аборигенов и поговорил с ними в деревушке Ф-Дэ, почти в пригороде уездного городка. Насколько я знаю, неподалеку от деревни проходит проезжий тракт, чужаками их не удивишь - но мелюзга всё равно глазеет на меня, приоткрыв рты. Немного странно видеть стайки мальчишек разного возраста без признаков девчонок поблизости; такое чувство, что женщины падают с неба взрослыми. Мальчишки, как в любом обитаемом гуманоидами месте, носятся, вопят, дерутся на палках или на самодельных деревянных мечах - но я заметил, что кое-кто из местной однородной в отношении пола мелюзги, особенно совсем маленькие, нянчат тряпичных зверушек. Старшие присматривают за мелюзгой привычно и с готовностью - здесь это заметнее, чем на Земле.
Взрослых я интересую меньше, чем детей - у взрослых свои взрослые заботы. Я останавливаюсь у плетня, за которым чистенький дворик, прошу молодую женщину, которая кормит цыплят, принести воды. Она окидывает меня взглядом, усмехается:
- Не очень внятно говоришь.
Да, красавица, язык у вас фонетически невозможный - чуть другой характер звука придает совсем другой оттенок смысла. Практика на Земле совсем не то, что практика с носителями языка. Через недельку на Нги-Унг-Лян акцент пропадет.
- Я здесь чужой, - говорю виновато.
Она уходит в дом. Здешние женщины бывают поражающе красивыми; эта, к примеру - высокая, гибкая, с великолепными формами: тяжело поверить, что это "условная самка", фактически - трансформированный мужчина. Одежда - длинное платье из тонкой ткани, что-то, напоминающее корсаж - округляющее и приподнимающее грудь, шарф вокруг бедер и накидка-пелеринка с набивными голубыми и жёлтыми цветами. Костюм подчёркивает её женственность, так же, как мужские костюмы подчёркивают мужество своих носителей. Тело тут скрывают очень тщательно, зато грудь у женщин и пенис у мужчин акцентируют одеждой, как могут - цветом, формой, кроем… Это значит "я - состоявшийся член общества, важный и ценный", к таким вещам относятся серьёзно.
Когда красавица приносит чашку с водой, я спрашиваю о работе.
- Тут нет таких, у кого лишние деньги, - говорит она. - Всяк справляется сам. Иди в город, на базар.
Кажется, она мной слегка брезгает. Восхищённые взгляды на чужих подруг тут не в чести, тем более, если смотрит неуклюжее и косноязычное чудовище. Делаю смущённый вид: да, я безобразный чужак, сейчас уйду. Она забирает чашку. Мальчишки - лет трех и лет пяти - зовут её в глубь двора, и она уходит.
Я воодушевлен. Первый контакт прошёл не так плохо. Меня приняли, я не вызываю чрезмерной неприязни, я не кажусь более чужим, чем иностранец. Я отправляюсь в город.
Лес бел, золотисто-розов и фиолетов. Акация впечатляет больше всего: нежнейшие розовые мотыльки цветов в золотом пуху тычинок, благоухая, осыпают голые и чёрные колючие ветви - необыкновенно нервная и утончённая эстетика. Наверное, из-за этого контраста ощетиненных колючек и розовой нежности, акация и считается в здешних местах символом всего прекрасного, а уж любви и боя - в особенности. Тот, кто будет обрабатывать мои видеозаписи, получит настоящее эстетическое удовольствие.
Видеозапись ведётся всегда - и всегда, непрерывно, транслируется на спутник. Потом её обрабатывает компьютер - на предмет выявления фрагментов, выделенных этнографом; аналитики получают уже только то, что предназначено, по мнению исследователя, для всеобщего обозрения.
Остальное, правда, хранится в базе данных Интеркосмического Этнографического Общества. Хорошо, что архив закрыт семью печатями и доступен только специалистам с супер-пупер-полномочиями - а то какой-нибудь маньяк вполне мог бы поднять видеозаписи и понаблюдать за бедолагой-этнографом в сортире, в постели, в проблемах и в неприятностях. Этнограф - существо публичное, во всяком случае - этнограф во время работы. Жизнь наша - как свеча в фонаре.
Первые модификации следящей аппаратуры, используемые в свое время ещё КомКоном, представляли собой фальшивые драгоценности: объектив камеры встроен за "бриллиантом", микрофоны - где придется. Неудобно - камера в ухе вечно закрыта волосами-воротником-головным убором, орден дает чёткую картинку окружающих животов, а перстни не выдерживают никакой критики. Оптимален обруч на голове - "а во лбу звезда горит" - да, всё это представляет из себя, если мир соответствует и твоя роль соответствует, но "бриллиант" можно потерять, его могут украсть, его могут разбить - сплошное искушение для аборигенов. И ещё хорошо, когда такая диадема не противоречит местной моде. А сколько на белом свете миров, где - таких украшений не существует, таких статусов не существует, просто условий для звезды во лбу не существует в принципе? Да и соответствующая роль… каждый раз, когда я читал отчеты восьмидесяти-столетней давности, невольно представлял себе этнографа-антропоида из чужого высокоразвитого мира, сошедшего на грешную Землю веке в восемнадцатом и явившегося с такой лучезарной блямбой в сибирскую деревню… Какое счастье, что всё совершенствуется!
Мне бы с такой бижутерией пришлось очень кисло. Роль бы не оправдала, да и диадем местные ребята не носят вовсе. Мои сканеры встроены непосредственно в глаза, информация передается по зрительному нерву и далее - на имплантат, вживленный в затылочную кость. Крохотные микрофоны, существующие в коже под ушными раковинами, пишут звук. И всё это безобразие я непрерывно транслирую в астрал… то бишь, на спутник слежения. Как там шутили в стародавние времена? Левым глазом фотографирую, правым - проявляю микроплёнку, хе. "Нужное и ценное" выделяется особым движением зрачка, его долго и специально тренируют, доходит до автоматизма - чуть увидишь что-то интересное, тут же, автопилотно, сооружаешь этот зрительный кульбит, "вугол-нанос-напредмет". Что до всяческих неприятностей и проблем - так мы считаем, что читающий материал компьютер должен непременно засечь сигнал SOS, а это поможет спасателям немедленно вытащить этнографическую душу грешную из любой задницы, куда она провалится. Хорошо бы.
Сигнал SOS - это частота пульса, сердечный ритм и сокращение-расширение зрачков в момент жестокого экстрима. Считается, что бравая спасательная команда выдернет меня с эшафота или из камеры пыток тёпленьким - страх смерти подаст сигнал без моего согласия и будет нам счастье. Задумывалось хорошо, но, как всегда, гладко было на бумаге - моих коллег скоропостижно убивают в бою, режут во сне и травят ядом, они умирают совершенно счастливыми, не успев ничего сказать напоследок далёкой Родине, зато парочку любителей лихого секса с инопланетянками вытаскивали из постелей с шумом, гиком и последующим скандалом. Следящая аппаратура реагирует на зашкаливающее сексуальное возбуждение, как на любое возбуждение, а Этнографическое Общество ходоков не одобряет.
Нет в жизни совершенства… Но это лирическое отступление.
Надо только отмечать режимы "съемка для публики" и "съемка, потому что съемка" - проще пареной репы. Разве что иногда находит страстное желание сбежать из состояния "Большой Брат следит за тобой" - но приходится мириться. В конце концов, забываешь об этой связи - да и пёс с ней. Инструкции, соображения безопасности, обычные благоглупости гражданских - а хуже того, прогрессоров.
Прогрессоры - кровные враги этнографов.
Между КомКоном и Этнографическим Обществом за любой мир идут форменные звёздные войны. КомКон может счесть мир перспективным для будущих отношений с Землёй и представить план ускорения НТП; Общество - и ваш покорный слуга - уверено, что в большинстве случаев такое вмешательство глубоко аморально. КомКон рвётся спасать, помогать, жечь корабли и рубить гордиевы узлы; Общество считает абсолютно любую чужую культуру ценностью, имеющей право на существование. КомКон иногда провоцирует глобальные конфликты в мирах, где работают его сотрудники; этнографы порой умирают, собирая чистое знание, но не убивают и не провоцируют убийства ради чисто гипотетического светлого будущего чужой цивилизации… Чёрт… увлекся.
Неважно. КомКон к Нги-Унг-Лян лап не тянул. Они отступились - не знают, как тут работать, не знают - зачем. И здешнего светлого будущего не могут себе представить. Их представители навестили базу в горах Хен-Ер; парочка прогрессоров прогулялась в город - и возвратилась в праведном гневе. Нги-Унг-Лян их возмутила: согласно их рабочим теориям, такая гадость, как этот мир, вообще право на существования не имеет. Их шеф потом рассматривал фотографии, сделанные с наших видеозаписей, как отвратительный курьез, и вынес вердикт: "Мир, очевидно, является социально-биологической аномалией и представляет чисто научный интерес исключительно с этой точки зрения. Вряд ли эта квазицивилизация с выраженной тенденцией к самоуничтожению просуществует достаточно долго". Сказал - как припечатал.
Очень хорошо. Развязал нам руки. Не придется бегать за прогрессорами, чтобы попытаться их отговорить от какого-нибудь дикого эксперимента. Никто не будет мешаться под руками. Но, между нами говоря, я понимаю, отчего они отстали так быстро.
Будь Нги-Унг-Лян обитаема разумными рептилиями с подобными свойствами, или хоть осьминогами, которым двуполость ничего не изменит в смысле степени чуждости землянам - этим миром бы не с такой миной интересовались. И разума аборигенам стремились бы, скорее, прибавить, чем убавить. Дело в том, что разумные осьминоги-гермафордиты - это очень интересно, но нги-унг-лянцы - почти люди. Очень похожи. Феноменально - для настолько биологически чуждого вида. Сам факт этого сходства оскорбителен для многих из нас, а для амбициозных и знающих, как надо на самом деле, комконовцев - он оскорбителен в особенности. Вот и всё.
Тропинка вьётся по лесу, и я иду по ней один: май - не то время, когда жители деревень поминутно мотаются в город. Я иду и любуюсь видами. Ясный и яркий солнечный день, небо голубое, как на Земле. Цветов под деревьями больше, чем травы: жёлтые здорово напоминают одуванчики, а белые - этакий гибрид ландыша и крокуса. На златоцветнике с писком дерутся местные "воробьи" - маленькие и взъерошенные голубовато-серые птахи с розовыми нагрудничками. Весна…
Тропинка резко сворачивает, огибая огромный, заросший цветущим кустарником, замшелый валун. И из-за поворота я вдруг слышу крик человека, рычание какой-то зверюги - а мимо меня галопом пролетает взнузданная и осёдланная лошадь.
Ничего себе! Кто-то из аборигенов попал в беду неподалеку от тракта и от деревни! Я выхватываю из ножен тесак и бегу на помощь.
Успеваю к развязке. Лежащий на земле парнишка сбрасывает с себя "дикого кота" - пятнистое существо ростом с азиатскую рысь. Кот распорот мечом парнишки от шеи до брюха, а его победитель - весь в крови от удара лапой. Мцыри с барсом.
Я подхожу, герой смотрит на меня, отирая кровь со щеки. Одежонка бедненькая, но из-под потрепанной куртейки торчит широкий вышитый родовым орнаментом воротник рубахи, и штаны благородный молодой человек носит в обтяжку, с зашнурованным вышитым гульфиком. Меч тоже хорош - не то, что тесаки крестьян. Итак, Мцыри - нищий, но настоящий аристократ, я думаю. Ему лет шестнадцать-семнадцать, тот катастрофический возраст, который здесь называют Временем Любви - период созревания, когда выброс гормонов делает тело эротической игрушкой непонятного пола, а норов - совершенно нестерпимым. Я вспоминаю "енотов" в лаборатории.
Надо обратиться к нему "Господин", но я - мужик-лапотник. Я ни чёрта не смыслю. Я говорю:
- Ты серьёзно ранен, Мальчик?
Он улыбается через силу.
- Рана пустяковая. Серьёзно, что лошадь убежала. Этот гад её испугал, а я не удержался в седле… - пропускает "Мальчика" мимо ушей. Очень недоволен собой.
- Я помогу её поймать, - обещаю я. - Лошадь найдётся, если ты цел.
Смотрит на разодранную руку.
- Поцарапал. Крови много, но царапина неглубокая, только рукав порвал, - поднимает глаза на меня. - А вот нога ужасно болит. Колено. Я ушибся.
Колено - это да. Это, судя по положению ноги, вывих. Он пытается встать, я его останавливаю.
- Не стоит. Ты вывихнул сустав. Я могу вправить - но это больно…
Смотрит с любопытством, которое сильнее боли.
- Ты - лекарь?! Никогда не подумал бы…
- Я не лекарь, - говорю я и улыбаюсь. - Я горец. Моя бабка умела лечить - и я кое-чему от неё научился.
Горец - это святое. Проще всего создавать так легенду на равнине. В горах живут интересные дикари по определению, тем более, что Хен-Ер необитаемы. Это мы, лаборатория - гипотетическое племя интересных дикарей. Мне поверили - Мцыри кивает.
- Я ничего не знаю про горцев. Ты очень издалека? У тебя такой акцент…
Он желтовато бледен, и зрачки - как блюдца, но дворянская честь велит поддерживать светскую беседу даже если подыхаешь от боли. Я чувствую невольное уважение.
- Я потом тебе расскажу, - обещаю я, осматривая его. - А сейчас твою ногу нужно крутануть и дернуть. Будет больно, но недолго. Держись за что-нибудь.
Мцыри лихо улыбается, хватается за корень, выступающий из тропы - и я вправляю его колено. Он на минуту отключается; я перевязываю его руку лоскутком чистого холста из своей сумки. Царапины смазываю стимулятором регенерации - должен же быть у настоящего горца бальзам, подаренный бабкой на дорогу?
Действие стимулятора клинически проверено на здешних млекопитающих. Он действует медленнее, чем на землян, но безотказно.
Я оттаскиваю Мцыри с тропы на траву - и он приходит в себя. Я спрашиваю:
- Легче?
Он кивает.
- Горячо, но уже не так болит. Ты здорово это сделал, как ученый костоправ… Вправду поможешь мне поймать лошадь?
- Конечно.
- Как тебя зовут?
Меня зовут Николай Дуров. Имя вполне горское, я считаю, одна беда - они его не произнесут. Так что я собираюсь назваться Ником. Ник. Чудесное сочетание звуков. Со здешними фонетическими вывертами на местном языке его можно произнести шестью разными способами. Что, соответственно, будет значить Ухват, Лист Молочая, Красный, Оса, Подожди и Ищу. Я выбираю последний вариант.
Мцыри смеётся.
- Это - твое имя? И что ты ищешь?
Улыбаюсь в ответ. Улыбкой настоящего горца, мудрого от природы.
- Как знать… истину, быть может.
- Юноша Ник? - спрашивает Мцыри.
Выясняет мой статус. Непременная добавка к имени означает состояние твоего пола на данный момент. Необходимая вещь в этом мире абсолютной нестабильности.
- Мужчина Ник, - говорю я. Я уже был женат у себя в горах. Сражался, победил, женился и у меня были дети. Потом я всё потерял по трагической случайности - и покинул свой опустевший дом. Такова моя легенда.
Все этнографы рвутся посмотреть, как в этом обществе обстоят дела на верхних ступенях власти - только туда никому не добраться. На данный момент землянин не может адекватно сыграть здешнего аристократа, что бы наш брат о себе не воображал. Я не собираюсь и пытаться. Я просто горец. Я думаю, что бродить по белу свету неудобно для глубокого исследования культуры, а потому намерен пожить на одном месте. Пообщаться с людьми и посмотреть на быт изнутри, а не снаружи. Это совершенно не обязательно делать во дворце.
- У меня когда-то было всё, а теперь ничего нет, - говорю я. - С тех пор, как погибла моя семья, я - бродяга. Ушёл с гор в поисках новой жизни.
- Ах вот что ты ищешь… - Мцыри улыбается сочувственно. - Если хочешь, можешь жить у нас в поместье. Маме всегда нужна помощь по хозяйству… правда, она не может платить много.
- Я вижу, Господин, - говорю я. - Это не важно, - до меня дошло, с кем я имею дело - я чуть кланяюсь. Мцыри победительно смеётся, чувствуя себя Гаруном аль Рашидом.
Я впервые близко общаюсь с аборигеном, даже прикасался к нему - очевидно, у меня нет фобии, по крайней мере, на данный момент. Мцыри, в сущности, симпатичный парнишка. Он очень загорелый, у него тёмные глаза, смазливая мордашка злой девчонки, длинная русая челка и отлично тренированная мускулатура. Мне очень хотелось бы считать его обычным подростком, это здорово облегчило бы общение, но надо всё время держать в уме, что он - не человек. Его нормальные реакции могут отличаться от наших, отличия не должны вызывать раздражения и неприятия.
- Если так ты зовешь меня на службу, то я считаю день счастливым, - говорю я. - Как к тебе обращаться, Господин?
- Юноша Лью из Семьи А-Нор, - сообщает Мцыри с родовой гордостью и протягивает мне руку. - Помоги мне встать - и пойдем искать лошадь.
Конечно, Юноша. Я был бестактен, какой же он Мальчик! Он воспринял это обращение, как мягкий упрек - "детский сад - штаны на лямках, кошка его оцарапала и лошадь сбросила!" - и принял без обид. Не спесив. А с именем всё понятно. Лью, так, как он произносит - Верный.
В смысле - способный на преданность. У Мцыри выразительное имя, много говорящее о его семье. О его матери, скажем. Вдове.
Не будь она вдовой, не говорил бы он за всех. Надлежало бы посоветоваться с отцом, но он лично принял решение. Старший сын вдовы, вот что я думаю.
Я помогаю ему подняться, мы снимаем шкуру с убитого кота - нельзя же бросать на дороге охотничий трофей Мцыри! - и идем искать лошадь. Аборигены приняли мою легенду. Я - слуга Господина из Семьи А-Нор. Моя работа начинается просто прекрасно.