Поэтому, поднимаясь на свой этаж, Сергеев пытался понять, в какой степени ему стоит проявить любопытство к пакету с кассетой и бумагами. Однозначного ответа не было, хотя от всей этой истории с Антивирусом, телефонным разговором и посылкой на заднем сиденье "тойоты" смердело так, что впору было перестать дышать. Особенно обидно было бы вляпаться в какую-нибудь историю с шантажом, беспорядочной стрельбой и не менее беспорядочными половыми и политическими связями. Сложить ситуационный паззл в готовую картинку, не ознакомившись с содержимым пакета, было невозможно, а ознакомление с ним могло закончиться неприятностями. Впрочем, и не просмотреть документы ему мешала профессиональная гордость. Вот только по поводу какой профессии он испытывал гордость, Михаил не определился.
И раньше, и сейчас Сергеев часто задавал себе вопросы: А кто он, собственно говоря? Разведчик? Контрразведчик? Чему его учили? В любом случае то, чему его учили, не имело ни точного названия, ни точного предназначения. Не будучи разведчиками, они были готовы организовать и возглавить разведывательную сеть, построенную по всем правилам жанра. Не будучи диверсантами - запланировать и воплотить в жизнь теракт любой степени сложности. Не будучи контрразведчиками - выявить и уничтожить законспирированную сеть противника. И они не всегда были наемниками...
Когда-то, совсем недавно по любым меркам, они имели честь служить пусть несправедливой, неблагодарной и жестокой, но великой державе. Они воспитывались ею как совершенное оружие, готовое к применению в любой момент и в любой точке мира. Державы не стало. А оружие, пусть и разобранное на части, осталось. И сейчас кто-то невидимый начинает процесс сборки...
Это было всего лишь предположение. Мало ли что может прийти в голову малопьющему человеку с похмелья? Но Сергеев кожей ощущал, что слишком много беспорядочных случайностей произошло вокруг него за последние дни. Слишком много. И все они могли сложиться в ту самую единственную картинку, представить которую сейчас он не мог. Но это вовсе не означало, что картинки не было. Содержимое большого коричневого конверта должно было подтолкнуть его к какому-то действию. К какому - Сергеев мог только догадываться, но сам, будучи неплохим аналитиком, был уверен в том, что каждый ход, который он может совершить, просчитан невидимым мастером шахматных партий.
Сергеев мог оказаться пешкой в борьбе двух политических кланов и пожертвован противнику на первых минутах игры. Или оказаться ферзем в международной игре и благополучно дожить до самого финала. Проблема заключалась в том, чтобы оценить себя правильно. Пешка, возомнившая себя ферзем, обречена на смерть. Как и ферзь, не верящий в свои силы. Самовлюбленный глупец ничем не лучше чрезмерно рефлексирующего умника. И умирают они одинаково.
Знакомство с пакетом Сергеев решил начать с кассеты. Голова болеть еще не перестала, а внимательно работать с документами, часть из которых представляла банковские выписки и копии контрактов, в таком состоянии было трудно.
Он включил видеомагнитофон, вставил в кассетоприемник кассету и пошел на кухню варить кофе.
"Интересно, - подумал Сергеев, насыпая ароматный порошок в медную турку, украшенную по краю орнаментом, - когда они позвонят? Дадут мне время переварить информацию? Или будут комментировать действо по ходу, показывая осведомленность? Хватило ли у них наглости напихать в мою квартиру "жучков" или побоялись нюха и профессиональной подготовки? А ведь я за все время, что здесь живу, не устроил ни одной чистки! Я и не думал, что могу быть кому-то интересным - расслабился, наверное? Профессионал, право слово..."
Гадать, писали его или не писали, собственно говоря, было уже поздно. Сергеев представил себе, что могла бы сказать Вика Плотникова, узнай она, что невидимые операторы рассматривают их частые любовные игрища, как комментируют действо, сидя во мраке плотно "зазеркаленного" пикапа с банальной надписью "Американская химчистка" на борту, и мысленно содрогнулся.
Он удобно устроился в кресле, сделал первый глоток, обжигающий и сладкий, и только потом нажал на кнопку Play.
Снимали скрытой камерой. Причем не одной. Блинов на пленке, несмотря на крупное зерно, был очень даже узнаваем.
Второго участника встречи, нервно расхаживающего по комнате, Сергеев узнал не сразу. Ему даже пришлось остановить кадр, когда свет удачно попал человеку на лицо, и хорошенько напрячь зрительную память.
Приземистый, но не полный. Какой-то длиннорукий, сутулый и кажется неуклюжим, но точность жестов и движений это сразу же опровергает. Лысина аккуратно прикрыта прядью редких черных волос, слева направо. Базилевич. Точно. Антон Базилевич. Бывшая правая рука президента. Человек, противостоявший самому Кононенко, который в то время стремительно и неукротимо, как буйвол на случку, "пер" во власть.
Когда Иван Павлович добрался до премьерского кресла, на Базилевича открыли штук пять уголовных дел и прокатили с депутатством на выборах, да так ловко, что никто и не понял, как это было сделано.
Ранним утром несколько опергрупп выехало по киевским адресам опального Базилевича... Но не тут-то было! Проявив завидный ум и дальновидность, Антон Тарасович тем же днем внезапно обнаружился в Лондоне, хотя, по сведениям пограничников, из Украины не вылетал.
Лондон - город с революционным прошлым, и поездку туда можно, правда с натяжкой, считать путешествием по ленинским местам. Базилевич бродил по шумным улочкам Soho и Theatre Place, посиживал в прокуренных до черноты пабах делового центра и, по рассказам, прямо там, за кружечкой "Гиннеса", писал в Верховную Раду трогательные письма с сенсационными разоблачениями. Англичане делали вид, что Базилевича вроде как и нет в Британии, а украинцы усиленно делали вид, что Базилевича разыскивают по всему миру. Мир, конечно, был велик...
Разыскивать человека, живущего в пригороде Лондона, где дом за миллион фунтов считался подобием курятника, при желании можно бесконечно долго. Для того чтобы облегчить работу рыцарям правосудия, Антон Тарасович давал газетчикам и телевидению по несколько интервью в неделю, но рьяные правоохранители этого упорно не замечали.
После внезапного и скорого падения Ивана Павловича с высот государственной власти в американскую иммиграционную тюрьму, которое стремительностью своей сделало бы честь любому пикирующему бомбардировщику, уголовные дела на Базилевича рассыпались, но не из-за отсутствия состава преступления, а, скорее, за ненадобностью. Но опальный бывший депутат возвращаться на покинутую в спешке родину не спешил. С тяжкой долей эмигранта он сжился, а от родимого бедлама уже отвык.
Быть лидером оппозиции особенно привлекательно, если ты в Лондоне, а не за решеткой. Антон Тарасович этот тезис усвоил быстро.
Его личный конфликт с попавшим на комфортабельные нары экс-премьером, возникший на почве столкновения бизнес-интересов, быстро забылся. Сам Антон Тарасович всегда и везде заявлял, что бежал с Украины от политических репрессий.
Теперь Базилевич был чуть ли не правительством в изгнании - вечным оппозиционером, ни дня не состоявшим в оппозиции, и политическим эмигрантом, хотя возвращению его в родные пенаты после шумного фиаско премьер-министра Кононенко ровным счетом ничего не мешало.
Депутаты, обиженные властью при распределении материальных благ, ездили к нему, словно паломники в Мекку - испить от светлого источника украинского свободомыслия и с новыми силами вступить в борьбу за денежные знаки.
Сергеев допил кофе и с удовольствием закурил.
Сам факт того, что на пленке были Блинов и Базилевич, не значил ровным счетом ничего. О том, что именно Базилевич организовывал оружейную сделку Блинова, Михаил знал и без записи. Что тогда? Посмотрим. Стандартный гостиничный люкс. Похоже на "Хилтон". Хотя "Хилтон" для Блинова не тот понт. "Хилтон" - ночлежка для бедных. Но это не английский отель - точно. Сергеев еще раз посмотрел на стоп-кадр.
План был взят чуть сверху. Объектив камеры находился в каком-то предмете, висящем на стене - например, в раме обязательной для гостиницы настенной картины.
Лицо Блинова было видно превосходно, лицо Базилевича - тоже, хоть портрет рисуй.
А еще... В кадре была видна электрическая розетка - обычная европейская розетка под европейский же разъем, а не под массивный тройной английский.
"Гостиница. Пять звезд. Европа. И пока - все".
Сергеев, не торопясь, промотал несколько планов в режиме покадрового просмотра. Привязок и зацепок больше не было.
"Ну что ж, будем двигаться дальше".
- Ты только не пи...ди! - сказал Блинов весело.
Звук был записан качественно. Полное впечатление, что этот жизнерадостный колобок вкатился в сергеевскую квартиру прямо сейчас. - А то каждый раз слышу, как тебя тянет на родину, и не могу сдержать скупую мужскую слезу.
- Хорошо тебе говорить! А я тут сижу у черта на куличках, пока вы там все занимаетесь своими делами.
Базилевича по голосу Михаил не знал. Слышал пару раз по телевидению, но быть экспертом, тот это голос или не тот, Сергеев бы не взялся...
- Ты тут тоже занимаешься своими делами, Тоша! Не государственными. Так что оставь слезы для барышень. И для почитателей с почитательницами!
Блинов был весел, элегантен, зол и слегка безжалостен. Так может вести себя человек, стоящий на полступеньки выше собеседника. Хоть на самую малость, но выше.
- Выпьешь? - спросил Базилевич.
- Ты наливай, не спрашивай... Летели маушным самолетом, кормят говном, поят говном и еще мало этого самого говна дают! И самолет у них - говно! За что столько бабок берут?
- Летел бы через Франкфурт, с австрияками...
- Отож! - сказал Блинчик, принимая в руки стакан с виски. - Ждать не хотелось. И стыковка неудобная получалась. Долетел - и порядок! Ладно! За нас!
- За нас! - поддержал тост Базилевич и уселся напротив Владимира Анатольевича, в такое же глубокое кресло.
Картинка, снятая скрытой камерой, должна была бы называться "Лорды на рауте", но что-то не складывалось: кресла в кадре были настоящие, а вот лорды...
- Ну? - хмыкнул Блинов, отпив из стакана несколько глотков. - Новости есть?
- Разумеется, - ответил Антон Тарасович и сделал многозначительную паузу. - Ты что, забыл с кем имеешь дело?
Ответ Базилевича был полон пафоса, словно оскорбленная невинность торжествовала над поверженной злой силой и он об этом громогласно объявил публике. Причем, что особо удивляло, наигрыша в этом не было ровным счетом никакого. Вполне такой естественный пафос, правда не подходящий к ситуации.
Выражение лица у Блинчика стало такое, словно он, сунув руку в собственный карман, обнаружил там свежее собачье дерьмо. Нехорошее, надо сказать, стало у него выражение лица.
- Тоша, - сказал Блинов с искренней болью в голосе. - Ну почему ты так от себя тащишься? Что за мудацкая привычка тянуть кота за яйца? Я что, сюда прилетел смотреть, как ты выстебываешься, изображая, блядь, европейца? Я же тебя ясно спросил - новости есть? Да ты мне должен был еще в аэропорту, у трапа докладывать... С почетным караулом меня встретить и красной ковровой дорожкой! Ты, блядь, ничего не забыл?!
Тот, кто монтировал пленку, был, конечно, не Дзефирелли или Кубрик, но основы кинодела знал твердо.
Три камеры под разными углами снимали собеседников непрерывно, неизвестный режиссер давал звук сплошным куском, а планы перебивал мастерски, давая возможность зрителю видеть мимику обоих говорящих.
Базилевич внешне оставался спокоен и на хамство Блинчика не ответил, но стакан в его руке чуть не разлетелся на части, на тыльной стороне ладони проступили сухожилия и вены и на щеке то появлялся, то исчезал желвак.
- Я ничего не забыл, Володя, - наконец-то ответил Антон Тарасович и с явным усилием улыбнулся. - Мне напоминать не надо. Ты хочешь знать - договорился ли я? Да, я договорился. Ты хочешь знать сумму? Я ее точно тоже не знаю. Мы говорили о ста миллионах долларов за систему. Это три машины для несения боевого дежурства плюс одна резервная. За резервную они платят отдельно, но только двадцать пять. Это реально, это справедливая цена. Но... Они хотят увидеть товар на месте.
- Совсем охерели! - возмутился Блинов. - Увидеть у них?!
- Нет. У нас.
- Это возможно, - согласился Блинчик, сразу успокаиваясь. - Надо только подумать, как организовать въезд. Если ниточка потянется - никаких следов быть не должно. Ну это, скорее, моя забота, чем твоя... Дальше? Что еще?
- Двухнедельное обучение их спецов. Тех, кто работал с нашей аппаратурой в прошлые годы.
- Не вопрос... Еще?
- Документация на английском и арабском.
Блинов рассмеялся добродушно.
- Ну понятно, что не на иврите... Давно сделали, Антон, еще когда о сделке и речь не шла. И шильдики перемаркировали, языков на пять, кажется. Только успевай менять. Еще что-то?
- Доставка. Тут они хотят услышать наши соображения...
- Соображения, - произнес Блинов задумчиво, - соображения... Будут им наши соображения. Тут нам с тобой надо подумать. Выпить по семь грамм и подумать. Их же везти целиком нельзя?
Базилевич покачал головой.
- Я в этом понимаю мало, Вова. Но Кузя однозначно говорит, что нужен демонтаж... Контейнерная перевозка. В принципе, мы так уже делали. Вариант с перегрузкой в море.
- Ну, Кузьменко, конечно, специалист! - Блинов отпил из стакана и посмотрел Базилевичу прямо в глаза. Режиссер перебросил план, и Сергеев увидел лицо Владимира Анатольевича. Взгляд у него был не самый дружелюбный. - Хороший вариант с перегрузкой. Делали мы так. Но этот случай особый... Честно говоря, Тоша, мы такого никогда и не продавали. Растем над собой, а? Вот скажи мне честно, Антон, ты бы бомбу атомную продал? Или забздел бы?
Базилевич молчал. Уши у него смешно шевелились.
- Значит, забздел бы... - констатировал Блинчик и ухмыльнулся. - Только чего бздеть, Тоша? То, что ты продаешь, конечно, не бомба, но тоже штука в себе... Уж будь уверен!
- Странный ты человек, Блинов, - сказал Базилевич осторожно. - Чего ты меня испугать пытаешься? Я же не на тебя работаю, мы же с тобой коллеги...
- Коллеги? - удивился Блинов. - Да ну? Ты у нас кто? Депутат Рады? Глава фракции? Руководитель комитета? Тоша! Это там, в Киеве, мои коллеги. Я с ними что-то пилю, что-то делю, а с тобой мне пилить нечего. Я тебе плачу, а те, кому я плачу, мне не коллеги, друже! Они на меня работают. Ты у нас политический эмигрант без средств к существованию. Любитель дорогих женщин, крутых тачек и шикарных казино. Ты посредник на проценте, Тоша, а в качестве доплаты я тебе в родной стране имидж поднимаю на должную высоту. Борец с режимом, блядь!
Блинчик хохотнул.
- На сколько времени, Антон Тарасович, тебе хватит комиссионных от этой сделки? На месяц? На два? На полгода? У тебя больше двух миллионов долгов, если не плюсовать к ним долги казино. Ты все еще надеешься отыграться?
Базилевич молчал. Виски у него стали мокрыми, рука со стаканом дрожала, но Блинов этого не замечал.
- Ты мне не коллега. Ты мой сотрудник. Если я хочу тебя пугать - я тебя пугаю. Если хочу тебя поиметь - я тебя имею. А ты подмахиваешь и делаешь вид, что доволен, ясно? Потому что я плачу тебе деньги. Оплачиваю тебе квартиру, машину, жратву, твой е...ный сотовый, который обходится мне в целое состояние, потому что ты пиз...шь по нему целыми днями. Твоих проституток тоже я оплачиваю, и, что особенно пикантно, счета за них я оплачиваю вместе со счетами твоей жены, которая пасется в самых дорогих магазинах!
Базилевич внезапно оскалился, словно загнанная в угол шавка, и Сергеев невольно подумал, что Блинов играет с огнем. Никого и никогда не надо загонять в угол, если нет четкой цели после того - убить.
Когда-то, очень давно, такую ошибку допустил гнилозубый Чичо. Блинов, конечно, не Чичо, а Базилевич не Сергеев и не Сашка Кручинин, но то, что партийный лидер и по совместительству друг детства играет с огнем, было очевидно.
Чичо такая ошибка стоила жизни.
Сергеев вспомнил, как они с Кручининым под грохот автоматных очередей и хлесткие щелчки карабинов, ну точно, как Фидель после провального штурма казарм Монкадо, "уходили" из старого особняка на краю Гаваны, где миляга Рауль устроил для них персональную тюрьму.
Всего Сергеев провел в заключении семь месяцев. Их только три первых дня держали в подвале офиса контрразведки, на четвертый перевели в лагерь для политических заключенных в ста с лишним километрах от Гаваны - в отдельный барак номер два, еще называемый "расстрельным". Там содержались кубинские инакомыслящие, настоящие и подложные американские шпионы и десятка два настоящих уголовников, чтобы держать обитателей барака в страхе и повиновении. Все это время их сопровождал Чичо - их персональный палач, Божье наказание.
Потом, когда по поводу дела Рауля поднялся крик в мировой прессе, их, от греха подальше, еще не догадываясь, что шум по дипломатическим каналам никто поднимать не будет, перевезли на окраину, в дом с колоннами и мраморными статуями по фронтону - старую гасиенду "Мариа".
На глаз ей было лет двести, а может, и больше. И сад вокруг нее оказался очень стар - заросший, превратившийся из парка в кусок джунглей, полный разной живности - от птиц размером с крупную муху до многоножек размером с ладонь.
Скорее всего, заброшено имение было после свержения Батисты, простояло пустующим несколько лет и уже потом было приспособлено под нужды кубинской контрразведки.
Ко времени переезда из лагеря стало понятно, что живыми из застенков они выберутся вряд ли. Их держали в подвале гасиенды - сводчатом, со стенами, выложенными крупным кирпичом с грубыми потеками известкового раствора, и земляным полом, - скрутив старыми электрическими проводами, словно окорока перед копчением.
Вся живность из сада лезла в подвал через зарешеченные окна под потолком, и Сергеев покрывался нервной сыпью при виде ползающих вокруг сколопендр, пауков и прочей нечисти. Кручинин, которому Чичо прижег гениталии электротоком так, что от сырости у него начала гнить рана на мошонке, стонал и грыз губу, страдая от бессильной злобы и ноющей, как больной зуб, боли в паху.
Если первые три дня их допрашивали по двадцать часов в сутки - пока Чичо не уставал орудовать контактами аккумуляторной батареи и своей любимой киянкой, в лагере - минимум три раза в неделю, часов по десять-двенадцать, то после перевода на гасиенду создалось впечатление, что их просто бросили умирать в сочащийся сыростью и запахом плесени подвал.
Сергеев вообще не мог понять, зачем их допрашивают: узнать от них, собственно говоря, было нечего. Никаких секретов они не знали и с самого первого дня пребывания на Кубе работали по приглашению старшего Кастро. Фидель, приглашая иностранных советников на расследование дела о транзите наркотиков, явно хотел обелить себя перед московскими союзниками. Тогда он еще не понял, что никаких союзников уже нет и буквально через несколько месяцев он останется один на один со своими проблемами. Без средств на поддержание режима и покупку оружия, без хлеба, неспособный прокормить свой народ и к тому же уличенный перед всем миром в организации наркотраффика через остров Свободы в ненавидимую им империалистическую Америку. За деньги.