Развести костер на берегу оказалось не такой уж и проблемой, как они себе вообразили. Собирать на ощупь хворост им было не привыкать. Джон щелкнул зажигалкой, и тонкие, лишь слегка подмоченные дождем ветки с легкостью заразились синдромом пламени.
Появился свет!
Маленький костерок все более возгорался, поглощая новые и новые порции дров. Огонь воинственно надул красные щеки, разгоняя и распугивая тьму по разным сторонам. Космоплаватели наконец-то увидели друг друга в лицо. Даже рассмеялись от радости.
-- Это ты Джон?! Я тебя узнал!
-- Антонов! Посмотрел бы ты на свою заросшую морду, инфаркт бы схватил!
Красноватый свет вырисовывал во мраке их силуэты и придавал их телам багровые оттенки. Стало видно берег, саму реку с бледными барашками волн, их свисающий канат, воткнутый в самые недра темноты. Чем сильнее разгорался костер, тем более видимой становилась реальность.
-- Мы творим мир заново! Прикалываешься?! -- крикнул Джон.
-- Прикалываюсь, прикалываюсь... Пошли еще за дровами.
Они создали новую Зону видимости. В принципе, они бы могли создать ее в любом месте вселенской тьмы. Но берег реки -- неповторимо подходящее место. Мир был так слабо очерчен в своих контурах, что выглядел черно-белым сном. Серые, чуть контрастирующие со мраком штрихи деревьев казались не то чтобы миражом: в них сохранилась лишь десятая часть их реального естества. Их неясные контуры плавали перед глазами и служили каким-никаким, а ориентиром местности. Черная вода с редкими красными бликами огня текла откуда-то из минус бесконечности в плюс бесконечность. Ни начала, ни конца. Пожалуй, лишь ярко озаренный ореол песка -- единственное, что здесь существовало на самом деле. Джону было любопытно понаблюдать за своим коллегой. Когда Алекс находился близко к огню, он становился обыкновенным человеком из плоти и крови. Как только он от него удалялся, то сразу мерк, превращаясь в фантом, а после в человека-невидимку. Оставался лишь его голос. Насыщенный множеством ругательств по поводу всякого спотыкания или неудачного падения.
-- Ну что, кинем жребий? -- Антонов принес еще одну охапку хвороста и накормил ей голодное пламя.
-- Мне лично все равно. Абсолютно.
-- Тогда я первый. Следи за костром, это для меня теперь единственный ориентир. Как бы долго я не отсутствовал -- жди.
-- По-моему, уже обо всем давно договорились.
Эта была последняя реплика. Антонов, впрочем, хотел еще что-то произнести на прощанье: этакое высокопарное и пафосное, но потом махнул рукой, взял два прутика и удалился во тьму. Его фигура быстро растаяла для взора.
Джон не придумал ничего лучшего, как заняться поиском провианта. Добывать пищу было не так уж сложно, даже не видя ее перед собственными глазами. К примеру, грибы местами росли в таком изобилии, что достаточно было несколько минут пошарить ладонью в сырой траве, и десяток-другой уже в сумке, готовятся быть нанизанными на вертела. То же касалось и ягод. Осязательный сенсуализм, то есть познание окружающего мира исключительно через чувственные ощущения, обострился у них до сверхчеловеческих возможностей. Вот с ловлей дичи были и оставались большие проблемы. Самопальные ловушки давали мало проку, но дело даже не в этом: дичи как таковой не было. Редко когда встретятся какие-нибудь мелкие грызуны, а перепуганный от страха бобер с двумя острыми резцами, пожалуй, почитался здесь за главного хищника. Джон, как и обещал, поставил ловушки для рыб. Раз двадцать уже ходил их проверять, но всякий раз возвращался и говорил одно и то же: "клянусь, я поймал огромную акулу, но она, проститутка, выскользнула у меня прямо из рук. Вот нажрались бы, а?".
Сейчас Джон разлегся у костра, уставился на небо с немногочисленным воинством звезд и стал терпеливо ждать. Ожидание удлиняет время в несколько раз. Ему казалось, Антонова нет уж целую неделю. Одиночество и эта губительная тьма начинали уже медленно сводить с ума. Джон вдруг понял, что самое страшное из ожидаемого -- именно одиночество. Это эпицентр всех душевных кошмаров: когда не с кем поговорить, не с кем пошутить, некого даже послать по хорошо известному адресу. Найти собственную смерть в черном мире можно столь же просто, как и наткнуться на какой-нибудь острый сучок. Ведь когда-то их останется двое... А потом один. И этот один окажется самым несчастным из всех троих. Один-единственный среди вселенной, выше краев переполненной мраком... Одинокая органическая молекула, болтающаяся в просторах космоса. Это жизнь лишенная не то что смысла, даже права именоваться жизнью. Капитан почувствовал, как по спине у него побежали мерзкие мурашки, и на душе стало невыразимо мрачно. Он долго и бесцельно глядел в недра огня...
"Куда же делся Антонов?". Джон, как заключенный, принялся делать круги около костра со сцепленными за спиной руками. Сколько еще ждать? В какое-то черное мгновение ему показалось, что нет ни Вайклера, ни Антонова. Их, как физических объектов, никогда и не было. Все его прошлое: Земля с миллиардами людей, полет к Проксиме, мнимый экипаж -- все это было смодулировано его сознанием. Реально только то, что он видит сейчас. А видит он ни что иное, как отсутствие реальности.
Именно поэтому, когда Джон услышал из глубины мрака какую-то песню, первое, что он подумал: у него наконец-то закоротили пара извилин в голове. Но пел никто иной, как Антонов. Он возвращался... Когда костер осветил его приближающуюся фигуру, капитан думал, что сойдет с ума от радости. Алекс выглядел таким уставшим, будто не прогуливался по берегу реки, а где-то разгружал состав с углем. Его комбинезон был весь в грязи, на липкое от пота лицо осел слой пыли, но глаза, на удивление, сияли бодростью.
-- И никого я не встретил... и никого не испугался...
Капитан, разумеется, не понял этого чисто русского юмора.
-- Рассказывай давай! Я уж тебя хоронить собрался. Вон, и крест уже на могилку начал выстругивать!
Александр присел на камень, посмотрел на освещенный кусок реки с флуктуирующими миражами бегущих волн и лениво произнес:
-- Нечего мне рассказывать. Не знаю, сколько миль я прошел. Думаю, не меньше двадцати в одну сторону... Пусто! Ни одного огонька. Никаких признаков не только разума, жизни вообще. Вот такая вот фигня.
Его брови ссутулились и надвинулись на глаза. Он взял свои прутики-поводыри и начал помешивать ими огонь, едва соображая, что совершает несуразные действия. Монотонный шум реки убаюкивал ум, и тот поддавался целительной апатии. Антонов добавил к сказанному:
-- Я уже давно смирился с худшим вариантом. Ничего здесь нет, и нам всю жизнь придется втроем слоняться по этой темноте. По миру, в котором уже никогда не взойдет солнце...
-- Ладно. Теперь моя очередь. -- Джон выпрямился и размял затекшие мышцы. Потом поднял с берега плоский камень и пустил по реке блинчики. Через десять шлепков камень пошел на дно.
Они поменялись ролями. Теперь Антонов дежурил у костра, а Джон пошел исследовать берег в противоположном направлении, выставив перед собой два тонких прутика, будто два нервных отростка. Это, кстати, изобретение Вайклера, когда он после посадки слонялся во мраке. Оказалось, довольно удобная вещь. Одним прутиком водишь у себя под ногами, чтобы не споткнуться о какую-нибудь корягу или крупный камень, другим шаришь пространство перед собой. И зачем вообще нужны эти глаза?
Первые полчаса Джон часто оглядывался назад, наблюдая за тем как уменьшается костер и как угасает нимб света вокруг него. Зона видимости осталась позади, и он двигался в зоне Существования. Уже совершенно не видя собственного тела. А костер превратился в красноватое пятнышко, точно где-то неподалеку горела простая спичка. Вот также однажды удалялось Солнце, когда они летели к Проксиме. Сначала яркая, палящая нервы звезда. Потом лишь маленький шарик, подвешенный в пустоте, затем крохотная звездочка, похожая на искрящуюся гирлянду, и в конце концов -- холодная белая точка, мало чем отличающаяся от остальных.
Когда искорка костра потухла, Джон, по здешним понятиям, вошел в Зону небытия. Теперь у него остался лишь один ориентир: шум бегущей справа реки. Прутики прощупывали мертвое пространство. Пару раз, правда, пришлось навернуться, но он довольно быстро освоил этот метод передвижения. Берег был мощен мелкой галькой, лишь изредка встречались крупные валуны, которые чувствительный прутик тут же определял, давая напряжение на пальцы. Самое неприятное, что могло повстречаться, это ямы. Их почувствовать было сложней, и именно на ямах Джон чаще всего и набивал себе синяки. Каждое падение на поверхность выглядело локальным апокалипсисом. Нога внезапно подворачивается, ты теряешь всякую ориентацию и летишь в бездну, не зная куда и каким местом упадешь. Порой приходилось завывать от боли. Когда Джон подвернул себе коленку, да так, что от боли долгое время не мог даже встать, он хотел плюнуть на все и ползти назад.
Поднялся все-таки и хромая заковылял дальше... Если шум в правом ухе усиливался, значит, река слишком близко. Либо он сбился с направления, либо она сама делает вираж на местности. Вскоре дали о себе знать голод и усталость. Провизия у него лежала в рюкзаке, сделанном все из той же парашютной ткани, а усталость лечилась не иначе как отдыхом, еще лучше -- сном. Как спать в черном мире их тоже научил Вайклер. И как закапывать свое тело в песок, спасаясь от холода, и даже какие молитвы на ночь следует читать, чтобы не уснуть навсегда.
Джон не вел счет времени своему странствованию. Да это было и бессмысленно. Он твердо для себя решил, что продвинется по берегу насколько хватит терпения или пока не встретит непреодолимое препятствие. Нужно было иметь ввиду, что возвращение назад будет столь же долгим и томительным. Самый большой страх, который он сейчас испытывал, что возвратившись назад, он по какой-то причине не обнаружит костра...
Черное небо и черная земля опять закрутились в голове, и Джон полетел в очередной овраг. Какое-то колючее растение вонзилось иголками ему в спину. В подобных ситуациях самое святое дело -- это от души выругаться, что он и сделал. Но самое важное событие произошло, когда он вылазил на поверхность.
Слева по курсу вспыхнула и померкла искорка света...
Джон медленно повернул голову и прощупал взором темноту. Пусто. Потом он слегка изменил положение тела, и искорка появилась вновь. От волнения у него даже выступил пот. Неужели все-таки свершилось?.. Никогда в жизни еще он не страдал галлюцинациями, и теперь был убежден, что точечный свет имеет реальный источник. Чтобы добраться до него, придется идти в глубь леса, но он был уверен, что если не использует этот шанс, второго уже не будет. Пусть там будет кто угодно. Хоть черти с рогами. Лишь бы не полное отсутствие жизни. В голове у него закрутились разные варианты. Что это? Деревня? Просто костер? Какие-нибудь охотники? А может... свет электрический, и он видит краешек крупного города?
Сердце заколотилось, как у юной девицы, которая идет впервые на свидание. Вот вселенский каламбур! Они летели к Проксиме, надеясь открыть там разумную жизнь. А жизнь приходится открывать на собственной планете. Джон сделал первые несколько шагов... Потом еще несколько, но уже смелее. "А что я им скажу? Что они вообще из себя представляют? Поверят ли они, что я прибыл со звезд? Поверят ли они, что я вообще человек?".
Вот и первые ветки начали хлестать по лицу. Среди леса передвигаться было сложнее, чем по берегу. К тому же, опасней. "Что я им скажу? -- Джона мучил только этот вопрос. -- Может, я попаду к каким-нибудь диким племенам каннибалов? Алекс меня так и не дождется!". Смешно это или грустно, но Джон, проигрывая в мозгу эту ситуацию, испугался не столько за себя, сколько за Антонова. Он на своей шкуре испытал, как мучительно это ожидание, томление пыткой одиночества и полной неизвестности.
Огонек разгорался, а шум когда-то существовавшей реки все более проваливался в бездну. Каждый шаг казался подвигом, а каждая мысль вершила собой долгие часы философских раздумий.
Нет, это не деревня. Тем более не крупный город. Свет был одиночным и не очень ярким. Может, здесь проживает местный егерь? Когда Джон уже мог ясно различить пламя костра, он немного успокоился. А в его голове внезапно возникла совершенно идиотская мысль: "а могут ли обезьяны разводить огонь?".
К чему мозг такое сказал? Сначала бы подумал, а потом бы уже мыслил...
Чем ближе Джон подходил к загадочному костру, тем больше боролся с собственным волнением. Сказать откровеннее -- со страхом. Он впервые пожалел, что не одолжил у Антонова пистолет. Деревья стали более контрастными и налились слабой цветовой гаммой, будто созрели. Их голые, лишенные листьев, ветки были воткнуты в полумрак, создавая древесную паутину в обозреваемом пространстве.
Джон вышел на какую-то поляну и замер...
Потом упал на колени.
Потом завыл так, что разбудил мирно почивающего в палатке Вайклера. Тот выполз оттуда и с сонной физиономией добил его своим дурацким вопросом.
-- Ну, чего? Нашли разумную жизнь?
-- А шел бы ты на хрен!! -- Джон с клокочущей яростью вырвал траву у себя под ногами и подбросил ее вверх. Потом встал на четвереньки и еще долго мотал головой, охая и вздыхая.
Приступ отчаяния схлынул так же быстро, как быстро проходили приступы редкой радости. Когда все трое собрались на родной поляне, они долго укоряли друг друга, не в состоянии разобрать, кто больше виноват в произошедшем. Огромное количество труда было по сути напрасным. Сооружая свой канат, они потеряли во тьме всякую ориентацию, и канат, описав по лесу огромный крюк, вывел их к той же самой реке, возле которой они находились, и до которой они и так могли добраться в течение десяти минут. Больше всех досталось Антонову, так как ему пришла в голову вся эта идея. Он стойко отнекивался, утверждая, что ошибочна не стратегия, а тактика. К тому же, более лучшего способа исследования местности, кроме как плетение этого злосчастного каната, никто пока не придумал.
-- Лучше бы я все это время плевал в потолок палатки, чем заниматься бессмысленной работой! -- орал Джон.
-- Иди поплюй. Может, легче станет! -- Антонов указал рукой в сторону палатки, и вдруг замер с открытым ртом и вытянутым указательным пальцем.
В этот самый момент из глубины леса донесся рев какого-то животного. Уж явно не суслика. Так кричать мог только хищник. Не исключено -- голодный. На сей раз этот загадочный голос слышали все без исключения. Переглянулись. Поморгали испуганными глазами. Вайклер выдвинул самую разумную гипотезу:
-- Так может выть только собака Баскервилей.
Джон поерзал на одном месте и спросил:
-- Слушай, Антонов, сколько у тебя зарядов осталось? Четыре?
Звук больше не повторился, хотя его ждали несколько часов, лежа в палатке и ворочаясь в разные стороны. После долгих дебатов решили, что всем троим необходимо прежде всего отоспаться, а потом уже принимать какие бы то ни было решения. Джон залез рукою под подушку, вынул оттуда пачку с последней сигаретой, вытащил ее. Понюхал. Помечтал. Поглотал горькую слюну. И засунул обратно. Ему страшно хотелось курить. Иногда он сознательно долго ничего не ел, чтобы чувством голода перебить чувства жажды табачного дыма. Но последняя сигарета была для него святыней. И у него не поднималась рука осквернить ее пламенем...
руна тринадцатая
"Повсюду не стало привычного света,
Угасло тепло. И тогда атмосфера
Была только злобой людскою согрета.
Скрестились в дуэли рассудок и вера..."
Герцог Оранский любил купаться в своих мечтах. Любой кровати даже с самой мягкой периной он предпочитал кресло, в нем грезить было намного приятней: расслабленные кисти рук свисают с подлокотников, голова откинута назад. Податливая форма кресла копирует изгибы твоего тела, словно оно создано и существует для тебя лично. Глаза закрыты. И ты восседаешь в сладостной неге. Ты как бог правишь темнотой, что находится у тебя под веками. Из этой темноты ты творишь собственные миры. Миры, где ты герой, ты -- центр внимания всех людей. Вымышленная тобою женщина -- самая красивая из всех женщин полуреальности. В мирах, созданных твоим воображением, все протекает и происходит лишь по твоей воле. Там все твои враги терпят крах, друзья завидуют твоему успеху, а у тебя самого кружится голова от бесконечных улыбок фортуны...
Герцог развалился в кресле и в полуулыбке наблюдал за грандиозным боем, развернувшимся под его закрытыми веками. Он отважно сражался с целой армией англичан. Его меч, повинуясь волшебству Абсолютной Безошибочности, сносил одну голову за другой. Прекрасная дама, за которую он дрался, восторженно глядела не него с высоты крутого холма. Он пока не мог отчетливо разглядеть ее лица, но знал, что она стоит пролитой крови сотен английских вояк. И знал, что такое происходит только в его личных грезах...
-- Альвур!
Внезапный звук вторгся в эти напыщенные фантазии и разрушил их за долю мгновения. Оранский открыл глаза и повернул голову. На пороге его комнаты стояла Жоанна: робкий, застенчивый взгляд, будто у девицы, пришедшей на первое свидание. Распущенные волны волос, легкое платье и полуобнаженная грудь. Герцог чувствовал на расстоянии, с какой целью она к нему явилась. Он попытался вспомнить: не та ли это самая дама, за которую он только что бился с англичанами? Потом вдруг опомнился, окончательно вышел из грез и воскликнул:
-- Жонни! Ты с ума сошла!
Не успел он пару раз моргнуть сонными ресницами, как она уже лежала около его ног, опустив на колени голову.
-- Король на слепой охоте. Альвур, дорогой, нам никто не помешает...
Жоанна обладала магией, против которой была бессильна воля даже самого отважного рыцаря. Ее голос околдовывал слух, заставляя сердце биться в ритм ее желаниям. Оранский знал, что перед ним -- огонь в образе женщины, а сам он -- сухой хворост. Еще одно ласковое слово... Еще одно касание тел... И произойдет вспышка. Жоанна поглядела на него снизу вверх пьяными глазами, проникла своими нежными пальчиками между пальцев его грубой ладони, и герцог почувствовал легкое головокружение.
-- Жонни... Ты колдунья, против которой бессильно любое заклятие! Почему именно я являюсь твоей жертвой?
Она хищно улыбнулась, потерлась грудью о его ногу, и из полураспахнутого платья выскользнули пышные формы ее тела с двумя набухшими розовыми кругляшками, словно двумя горящими глазами ее души.
-- Жонни... здесь опасно! -- именно после этих слов герцог понял, что полностью потерял над собой контроль. Его пальцы уже скользили по шелковой кожи, а жаждущий язык искал на ее теле источники влаги.
Одежда у обоих как-то сама собой оказалась небрежно скомканной на полу, их тела прилипли друг к другу в сладком предвкушении высшего чувственного наслаждения. И когда потолок затрясся перед взором Оранского, а горящие канделябры замерцали обезумевшими огоньками, он закрыл Жоанне ладонью рот, чтобы не кричала. Ее стоны отчаянно пробивались сквозь его пальцы, а лицо корчилось гримасой нестерпимого блаженства...