Каста ученых не стала саботировать этот эксперимент, решив, наоборот, использовать пришельцев для решения своей проблемы. Понаблюдать, так сказать, прикинуть. После того, как Яше Финкельштейну удалось взорвать психику добровольцев, не пригодных дотоле ни к чему агрессивному, психологи сильно озадачились. И решили воспроизвести подобный эксперимент на одной из сельскохозяйственных планет, до того использовавшейся как основная база для содержания ящеров и базирования и обслуживания флота.
Под конец допроса Стен Мил, так звали допрашиваемого, даже выразил надежду, что пришельцы из прошлого вступят в контакт с научным советом, обсудив взаимовыгодное сотрудничество с ними в целях спасения и дальнейшего процветания человечества. Особист, конечно, пообещал. Со всем жаром в голосе…
Окончив рассказ, Харченко горько усмехнулся:
– Вербануть меня пытался, щенок.
Офицеры подавленно молчали. Лаптев по обыкновению черкал стилусом по сенсору своего электронного блокнота. Харченко промокнул платком взмокшее лицо и нервно закурил – устал пересказывать этот ужас. Крупенников, морщась, потирал виски. Чего-то подобного он и ожидал. Давно ожидал. Но не в таких же масштабах?!Финкельштейн негромко матерился под нос, от волнения мешая русские и еврейские слова. После переноса он много читал о нацистских концлагерях. Прочел и просмотрел почти все, что сумел найти. И сейчас в его мозгу билась лишь одна мысль: так чем же эти современные ученые отличаются от кровавых вивисекторов Третьего рейха?! Много ли кто знает, как в концлагерях заключенных сажали в бочки с ледяной водой, дожидаясь, пока те начнут терять сознание? А потом отогревали переохлажденных разными способами, разрабатывая методику спасения своих летчиков, упавших в арктические воды.
А женщины-заключенные? Те, кому ампутировали руки и ноги. Дожидались, когда культи заживут. И вытягивали большие половые губы, пришивая их к остаткам бедер. Сексуальные куклы для утех господ офицеров. Можно использовать как подсвечники. Нет, все цивилизованно, под наркозом. Зубы вырывались тоже под наркозом. И язык также, хотя господа офицеры бывали этим несколько недовольны. Голосовые связки разрезались, чтобы куклы не кричали. Удобно! Просвещенная Европа, хули…
И чем же вот этот самый Стен Мил отличается от Эльзы Кох?
Один отец Евгений был внешне спокоен. Он просто закрыл глаза и, шепча какую-то молитву, перебирал четки.
"ЭТИМ" было просто интересно: а что будет, если сделать вот так? Или вот так? Человек для них стал просто предметом исследования. И не более того…
– Значит, так… – тяжело сказал Крупенников, не поднимая взгляда. – Выжжем их змеиное гнездо на Агроне, потом возвратимся и устроим всему этому их Ученому Совету, или как там его, такое, что все их эксперименты пустячком покажутся… Все, совещание закончено, все свободны. Разойтись…
Глава 5
Интерлюдия
Марк (продолжение)
Планета Агрон, система Веста, 2297 год
Он не сразу понял, что очнулся. Вокруг царила такая темнота, что открывать глаза было бесполезно. Только и слышно, что кто-то стонет рядом.
– Дина? – хрипло прошептал он.
Ответа не было.
"Ослеп!" – мелькнула вдруг паническая мысль. Марк протянул трясущиеся руки куда-то перед собой, наткнулся на что-то мягкое и теплое и тут же испуганно отдернул ладони.
– Кто здесь? Кто здесь?
– Не ори, – раздался спокойный голос откуда-то справа. А стоны стали еще сильнее.
– Где я?
– Заткнись, тебе говорят! – ответил еще один голос. На этот раз раздраженный.
И в этот момент включился ослепительный свет. Настолько ослепительный, что глазам мгновенно стало больно. Рефлекторно Марк зажмурился. Вокруг застонали, зашевелились, закряхтели. Наконец, мальчик смог открыть слезящиеся глаза и обомлел.
Большой зал был заполнен людьми, одетыми лишь в трусы одинакового серого цвета. И только мужчинами, от мальчишек его возраста, до стариков. Не успел Марк и рта раскрыть, как откуда-то сверху раздался какой-то металлический, бесстрастный голос.
– Внимание всем! Вы помещены во временный карантин. Через несколько дней вы будете отпущены на свободу при условии соблюдения нескольких правил. Запрещается общаться, разговаривать, необходимо соблюдение полной тишины. За нарушение – немедленное наказание! Запрещается называть себя или окружающих по именам. На ваших руках есть идентификационные номера. За нарушение – немедленное наказание…
Только сейчас Марк ощутил, как саднит правое предплечье. Вытянув перед собой руку, он с ужасом оглядел пульсирующий болью багровый ожог в форме числа "048".
– Эй! А кто с нами говорит? И что за карантин? Что вообще происходит? Вы кто такие? – встал один из мужчин и, прикрывая глаза от слепящего света ладонью, уставился куда-то вверх.
– Нарушено первое правило! – бесстрастно ответил голос, и мужчину вдруг коротко ударило синей молнией, вырвавшейся откуда-то сверху. Мужчина свалился на пол, все его тело ломало и корежило судорожной болью.
– Встать! – снова раздался голос.
Мужчина медленно привстал, потряхивая головой. Постоял на четвереньках, потом выпрямился.
– Назвать себя!
– Это… Люк Ван, работал наладчиком…
Наладчиком чего Люк работал, никто так и не
узнал. Молния на этот раз ударила без предупреждения.
– Встать! – выждав, пока прекратятся судороги, скомандовал голос. Мужчина еле-еле поднялся с пола.
– Назвать себя!
Наладчик-чего-то-там, наконец, сообразил и, мельком взглянув на правую руку, пробормотал:
– Ноль семьдесят один.
– Правило третье – запрещается не подчиняться приказам. За нарушение – немедленное наказание! За нарушение двух приказов ноль семьдесят первый наказан!
И новый удар током. В воздухе буквально воняло электричеством. На этот раз "071" встать не смог. К нему бросились трое, чтобы привести в чувство, но тоже были наказаны.
– Запрещается помогать друг другу!
– Запрещается…
– Запрещается…
– Запрещается…
Запрещалось спать при включенном свете. Запрещалось не спать при выключенном свете. Запрещалось бесцельное хождение по залу – подходить можно было только к туалету и только за едой. И только при включенном свете.
И за все – наказания.
– А теперь всем спокойной ночи, – усмехнувшись, голос исчез, и по залу прокатился с трудом сдерживаемый вздох облегчения. Хоть это разрешалось. Вроде бы…
Свет выключился – люди снова погрузились во тьму. Зато загремела музыка, бьющая по ушам. Хорошо, что ей оказался нейропанк, любимый Марком. Иногда подросток даже засыпал под него, включая звук через наушники. А вот непривычным к подобной музыке было очень тяжело – они ворочались, закрывали уши ладонями, кто-то даже пытался ругаться. Но наказание было неотвратимо: не ведающие промаха молнии сверкали то тут, то там, на короткий миг высвечивая сине-белым светом скрюченные болью тела. Через два часа ослепительный свет включили снова. Музыка замолчала.
В животе бурчало, очень хотелось есть. Впрочем, мальчики в пятнадцать лет всегда хотят есть. Но их не кормили, а спрашивать соседей о еде Марк опасался, поскольку прекрасно помнил, как стоило кому-то попытаться произнести хотя бы слово, с потолка неотвратимо бил синий змеящийся кнут – невидимые наблюдатели были неутомимы и внимательны. Хорошо хотя б зевать, вздыхать и стонать разрешали. Через два часа свет погас опять. Наступила "громкая ночь". А еще через два часа наступил и очередной "яркий день".
После вторых "суток" у людей лихорадочно заблестели глаза. Но и молнии стали сверкать все реже и реже. Уставшие люди умудрялись засыпать, невзирая на рваный грохот нейропанка и чередование искусственных "дней" и "ночей".
После четвертых "суток" Марк сбился со счета. Он просто стал засыпать коротким чутким сном на два часа и тупо сидеть и таращиться в противоположную стену тоже на два часа. Постепенно людьми овладел какой-то душевный ступор. Им просто стало все равно. Жизнь постепенно превращалась в тупое чередование "дней", "ночей" и приемов пищи. Все остальное постепенно отходило на второй, если не на третий, план…
В начале одной из "ночей" кто-то не выдержал и бросился к двери, около которой сидел Марк, вернее – "ноль сорок восьмой". Человек заорал, замолотив кулаками по металлу:
– Выпустите меня! Выпустите! Я больше не хочу! Не могу!
Несколько разрядов одновременно ударили по взбесившемуся мужчине, и его тело рухнуло на пол рядом с мальчиком. Какое-то время человек еще дышал, а потом умер, не приходя в сознание. Подростку пришлось до "утра" спать рядом с трупом, но страха уже не было. Осталось просто отупение. Равнодушие. Страшно болела голова, ломило мышцы. Видимо, то же самое испытывали и другие. Впрочем, никто уже не жаловался, наученный страшным опытом предшественников. Когда свет включился, люди – впрочем, люди ли уже? – даже не посмотрели на распростертое у дверей тело. Тем более что им неожиданно дали еду. Вверху что-то заскрежетало, открылось, и на цепях в зал опустился большой котел. Из него шел пар… и неимоверно-притягательный запах. Люди сглатывали слюну, жадно глядя в центр зала.
Но никто не решился даже шевельнуться, боясь нарушить запрет…
– Приступить к приему пищи!
И люди молча рванули к еде. Сильные отталкивали слабых, слабые спотыкались и падали. Но, даже падая, из последних сил хватали более быстрых товарищей по несчастью за ноги, пытаясь опрокинуть на пол. Не со зла, просто очень хотелось есть…
"Ноль сорок восьмой" сумел боком протиснуться в узкую щель между телами более сильных соперников и присоединиться к пиршеству. Правда, получалось это только одной рукой. В котле плескалась неаппетитная на вид красно-коричневая бурда – горячий бульон, в котором плавали неочищенные, лишь разрезанные пополам буряки. И все.
Люди обжигались, шипели, плевались, но ели и ели. Марку удалось стащить две половинки вареных корнеплодов. Грызя их на ходу, он поспешил на свое место, устроившись рядом с мертвым телом, и начал есть с наслаждением. Свекла расползалась в руках, шлепалась на пол, но мальчик подбирал даже самые маленькие кусочки и жадно съедал. В конце концов, все разбрелись по своим местам, и зал наполнился чавканьем. Некоторые подходили за второй порцией – уже спокойно и без давки. Кто-то просто набирал в ладони ковшиком остывший бульон и жадно пил.
Как только котел пополз обратно, свет погас.
А через пару "суток" начались проблемы. Мало кто задумывался, что может сделать вареная свекла с оголодавшим желудком. Просто ели – и все. В итоге, то там, то тут люди хватались за животы, морщились от резей в кишечнике и брели занимать очередь к туалету, представлявшему собой всего лишь дыру в бетонном полу. Воды и туалетной бумаги, разумеется, не было и в помине. Но это еще ничего: очередной "ночью" проблем стало еще больше, поскольку вставать без разрешения не позволялось. Люди кряхтели, стонали и… К "утру" воздух был переполнен миазмами. Люди пробуждались, перепачканные собственными испражнениями.
Но всем было уже наплевать на все.
Внезапно голос сказал:
– Внимание! Провести генеральную уборку!
Ни воды, ни каких-то инструментов не было.
Просто голые тела.
– Проявивший смекалку будет…
Люди напряглись в ожидании:
– …поощрен!
Удивление было общим, но… Какую смекалку можно проявить, убирая жидкое дерьмо голыми руками?
Вдруг кто-то вскочил и стянул с себя потерявшие былой цвет трусы. Подошел к стене и, никого не стесняясь, помочился на них. А затем уселся на корточки и стал протирать влажной тряпкой пол перед собой. Постепенно, то один, то другой, поборов стыд и брезгливость, последовали его примеру. Первый время от времени поглядывал на потолок, радостно оскаливаясь: мол, вот я молодец какой! Похвалите же меня!..
Постепенно глаза начало все больше щипать от запаха аммиака…
Интерлюдия
Научно-практический полигон "Прима", планета Агрон, 2297 год
– Ф-фу, ну и свиньи… – декан факультета социальной психологии Фил Зим с отвращением смотрел на мониторы. Копошащееся стадо высших приматов напоминало ему клубок опарышей, таких же скользких и противных. Декана даже передернуло от омерзения.
– Сколько прошло времени с начала эксперимента?
– Восемнадцать часов, магистр, – ответил ему старший научный сотрудник, ведущий исследование. Маленький лысенький толстячок в белом халате.
– Всего восемнадцать часов…
– Хм… Так быстро? Насколько я помню, вы рассчитывали, что первый слом произойдет не ранее двадцати четырех – двадцати девяти?
Толстяк пожал плечами:
– Не знаю… Все шло по утвержденному вами плану. В принципе, мы уже сейчас готовы перейти ко второй фазе.
– Отлично, отлично… – пробормотал Фил. – Только помойте их сначала. Свеклу больше не давать. Да, и чуть ослабьте режим.
– Зачем? – удивился эсэнэс.
– Бакалавр, не задавайте глупых вопросов. Вам нужна дизентерия? Необходимо, чтобы ко второй фазе они были здоровыми, иначе их реакция будет обусловлена внесенной дополнительной объектной переменной, которую вы не учли при планировании.
– Магистр, вы гений! – восхищенно ответил толстяк.
Фил поморщился. Он не любил лесть, даже если она была правдивой.
– Какой метод вы планировали использовать сейчас?
– Воздействовать на инстинкт размножения.
– Не рановато? Пока начните с температурного приема. Кстати, как реагирует женская выборка?
– Показать, Фил?
– Нет, не стоит. Просто расскажите.
– Ну, болевой эффект мы не стали использовать. Дело в том, что у женщин более высокий порог и, соответственно, устойчивость к такому воздействию.
– Я знаю, – оборвал исследователя декан. – Короче.
– Мы сразу же прибегли к приемам унижения. Сначала, естественно, лишили личностной идентификации и, как и планировалось, применили сенсорное дезориентирование. Женщины сломались на один час двадцать две минуты и тридцать одну секунду позже.
– Необходимо было процедуру все-таки унифицировать. Во второй серии внесите коррективы.
– Хорошо, магистр. Будет сделано.
Фил кивнул, развернулся и, не прощаясь, двинулся прочь по коридору. Полы его халата развевались, словно крылья.
Он спешил. Ему необходимо было проверить еще две лаборатории только на этой планете. Все-таки это они удачно решили на Ученом Совете – форсировать эксперимент по изучению восстановления агрессии у генетически модифицированного человека и тем самым получить отработанный "материал" – приманку для воинствующих предков.
"Интересно, что из этого всего получится?" – подумал Фил.
Он вообще любил думать. Ему нравился сам этот процесс. Любил даже тогда, когда еще не был Филом. Это имя-титул каждый декан факультета получал в честь знаменитого психолога прошлого из маленького городка Стэнфорд…
Гиперпространство, прыжок "околоземное пространство система Весты", 2297 год
Харченко вошел в кают-компанию, где как обычно уютно играла музыка, еще на планете подобранная для батальона лучшими психологами Эйкумены. Но психологи психологами, а личные-то вкусы остались. Особисту, например, очень нравились некоторые песни ансамбля "Битлз". Мелодии незатейливые, языка майор так и не выучил, но вот чем-то нравились – и все тут.
Он подошел к терминалу корабельного инфо-центра, намереваясь включить одну из любимых композиций, эту, как там ее? "Естердеу", – прочитал он по слогам название песни и собрался уже было ткнуть пальцем в тактильный сенсор монитора, но краем глаза увидел Яшу Финкельштейна, склонившегося над электронным планшетом, к которому он здорово прикипел за последнее время. Ну, нравился ему этот почти что невесомый приборчик, сочетавший в себе столько функций, что даже и подумать страшно! Водишь по экрану тоненькой палочкой, пишешь себе, словно на бумажке, а он текст уже готовый выдает газетным шрифтом, да еще и ошибки сам правит!
– Замполит!
– М-м? – подскочил тот от неожиданности.
– Ты там чего карябаешь в блокнотике своем?
Яша покраснел. Он вообще краснел по любому поводу, что доставляло Харченко особенное удовольствие.
– Никак доклад в политотдел фронта строчишь по старой-то привычке?
– Да что вы, товарищ майор? То есть никак нет…
– Ну, и что ж тогда?
Яша покраснел еще больше.
– Девке, что ль, какой пишешь? Так на то сеансы грависвязи бывают. Да и откуда у тебя тут девка-то? Неужто успел уже отметиться? – добродушно заржал он.
– Я это…
– Ну что телишься, как кошка перед родами!
– Я гимн нашего батальона сочиняю, товарищ майор.
– Чего? – Харченко удивился так, что брови едва до края волос не поднялись.
– Гимн…
– А чем тебя "Интернационал" не устраивает? Или новый Гимн Советского Союза?
– Так мы же сейчас не в Советском Союзе…
– Замполит! Ты мне это брось. Где мы, там, стало быть, и Советский Союз. Мы на самой его передовой были, есть и будем. Понял?
– Понял… Но хотелось и нашу собственную песню сочинить.
– Нашу песню… Ладно, пусть будет наша песня. Споешь, что ты там насочинял?
– Я еще с мелодией не совсем, товарищ майор… Да и со стихами пока тоже не очень.
– Пой, Финкельштейн, не стесняйся, – поддержал особиста развалившийся на удобном эргономичном диване Ильченко. Как-то так получилось, что в последнее время между офицерами батальона образовалась более неформальная обстановка, нежели там, в прошлом. Никто не вскакивал, когда входили старшие по званию, но особо и не фамильярничал, конечно.
– У меня со слухом проблемы, тащ…
– А я тебе, как старший по званию, приказываю. Ага?
И Яша запел. Слуха у него действительно не было, зато голос оказался басовитым:
Бойцы идут по звездам,
Штыки уходят в бой.
Там будет все не просто,
Но мы придем домой.Не все – а это значит,
Что те, кто не придет,
Останутся на звездах.
Их вечность – небосвод.
Внезапно Харченко перебил его:
– "Мы – молодая гвардия рабочих и крестьян!"
Парень замолчал, недоуменно захлопав глазами.
– Замполит! Ты ж песню из кинофильма спер! Помнишь, картина такая была, "Как закалялась сталь", называлась?
Яша смущенно прогудел в ответ:
– Ничего я не пер, то есть не крал, тащ майор, говорю ж, просто слуха нет…
Харченко отмахнулся:
– В общем, ты это… Гимн – идея хорошая, считай, я одобрил. Слова давай сочиняй, а с музыкой чего-нибудь придумаем. В батальоне и баянистов, и гитаристов хватает. Да и у местных с музицированием все в полном ажуре. Ладно, ты сначала весь текст представь, а уж там разберемся.
Финкельштейн кивнул и снова зачеркал стилусом по поверхности планшета, а майор Харченко, плюхнувшись в кресло, стал блаженно внимать волшебным звукам ансамбля "Битлз"…