Черный крест - Алексей Тарасенко 8 стр.

Сам себя спрашиваю: а тебе можно? Ну, Пашкевич, гад, знал, что сказать, по связи знал, что эти его слова не смогут не внести хоть немного сумятицы. Для разрядки посылаю сол­дат, которые были свидетелями моего разго­вора с Пашкевичем, на различные задания: двоих - обыскать дома покойных булочника и врача. Судя по некоторым из уже переведен­ных бумаг, священник, врач и булочник сгруп­пировались в добровольном порыве к объеди­нению вокруг этого креста, но пока еще не ясно, для каких целей. То есть... некогда сгруп­пировались. Остальных четверых я отсылаю сходить в морг - посмотреть, на месте ли труп сына священника.

Будьте осторожней: вполне возможно, что он жив и пожелает вами полакомиться.

02. Двое возвращаются быстро: дома булоч­ника и врача горят как свечки, просто полыха­ют! То есть священник, видимо желая, чтобы его база данных по кресту никому не доста­лась, вначале, прежде чем поджечь свой дом, поджег дома своих сподвижников. Как было ясно из бумаг, эти трое вместе занимались некими "научными экспериментами" с крес­том. Затем возвращаются ребята из морга: труп сына священника исчез. А чего ты ждал? Толь­ко где он, если еще недавно мы прочесали вдоль и поперек весь замок в поисках живых людей, для того чтобы отправить их на попече­ние к партизанам. Одно из двух: он или в замке, или нет. Второе меня просто пугает. Монстр- кровосос, любитель парного человечьего мяс­ка, сидит, спрятался где-то в городе, но мы не знаем где.

В любой момент ожидай неприятностей, но мне кажется, что мы потеряли уже достаточно людей для того, чтобы понести еще хоть ка­кие, хоть небольшие потери. Нет. Больше не надо!

- Тем временем в бумагах святого отца на­хожу ответ на вопрос, где в замке можно хоро­шо спрятаться. Расселина в скале, прямо под храмом, [де же ей еще быть-то? И теперь уже мне не кажется странным то, что храм непос­редственно своими стенами упирается в кре­постные стены, и даже больше - его колоколь­ня служит боевой башней, как бы "вырастая" из поверхности крепостной стены. В рассели­ну же путь один - через дверь, хорошо замас­кированную рядом с алтарем. О' кей. Значит, нам туда дорога.

- Быстро соскребываем недавно наложен­ную штукатурку с двери. Одновременно по­сылаю, с приказом быть крайне осторожны­ми, людей, для проникновения в расселину с другого в нее входа - из подвала дома булоч­ника через люк по подземным переходам.

Умоляю всех лишь об одном: крайняя осто­рожность. Нам не нужны новые потери. Сам же при этом лелею новые надежды на то, что, мо­жет быть, найду что-то, что мне поможет понять, как уничтожить черный крест.

Итак, мы открыли дверь и попали в царство тьмы...

05. Правда, ненадолго. Перемещаясь огром­ной кучей, испуганно целясь из всех видов стрел­кового оружия во все стороны, мы, освещая себе путь вперед фонариками, сделав пару поворо­тов по коридору, судя по всему еще недавно со­оруженному, натыкаемся на огромное простран­ство некоей черной каменной расселины. Две почти идеально вертикальные каменные стены расположены друг напротив друга метрах, навер­ное, в десяти с большими искусственно огоро­женными площадками наверху, еще выше - пу­стое пространство метров на двадцать в высоту, над которым огороженный каменными ребрами земляной свод, изъеденный корнями, над ним, как мне кажется, поверхность земли. И еще, по­лоса света в том месте, где земля, удерживае­мая ребрами сводов, примыкает к стене замка.

Красиво.

И еще, ощущение присутствия чудовища.

- Тебя в училище долго тренируют на то, что­бы ты смог выдержать удар палкой: бьют, пока не привыкнешь,- и все! Но, оказывается, ког­да тебя бьют по голове, да еще не той самой, тогда нам казавшейся просто огромной пал­кой, а чем-то весьма более внушительным и при этом очень неожиданно... В общем, ты ду­мал, что крут, но не всегда это так.

Мы кубарем, считая ступеньки, валимся вниз. Этажей пять, не меньше, по ступеням, ведущим в самый низ расселины, туда, где те­чет не менее загадочная, чем это место, под­земная черная речка. Сверху струится свет, но потом, видимо, появились тучки, и стало темно.

Сначала я напрягаю глаза. Потом ощупью начинаю искать прибор ночного видения.

Вокруг меня еще несколько моих товари­щей, и я запрашиваю по рации помощь.

- Помощь идет!

Скорей бы.

- Парализующий взгляд чудовища, это ког­да ты настолько ужасаешься всему виденному, что не можешь ни пошевелиться, ни что-либо предпринять. Я лежу на дне этой расселины, в воде, а вокруг меня четверо моих товарищей. Они стонут, кто-то пытается встать.

Они не видят, но вижу я: красные, светящи­еся в темноте глаза из глубин каких-то черных галерей, находящихся внизу расселины, при­ближаются к нам.

Далее все происходит, как в замедленном кино: я кричу, чтобы все стреляли в него, но никто не может и пошевелиться. То, что неког­да было несчастным сыном священника и не­когда лечилось у местного доктора от нарко­мании, с огромной дубиной из тьмы вышло на маленький и слабый свет, достававший сверху до дна расселины. Потлатые космы, горящие адовым огнем красные глаза, руки с огромны­ми пальцами и огромными когтями, изо рта те­чет кровь.

Он рычит, скаля акульи острые зубы:

- Рваааах!!! - Видно, он голоден и жаж­дет плоти.

Я выхватываю пистолет для того, чтобы убе­диться, что холостые патроны, выстрелами ко­торых я некогда хотел испугать священника и выудить у него нужную мне информацию, все еще в пистолете. Бах! Бах! Бах! Бах! Шелестят гильзы по камню. Я вижу, как сверху направля­ющиеся трассирующие пули пронзают воздух вокруг монстра. Некоторые попадают в него. Наши стреляют - это немного обнадеживает.

Но он - шкафина, скала, он бежит к нам, распластанным по дну расселины, и замахи­вается своей огромадной дубиною. По кому же он вдарит сначала? Конечно, издает какие-то стремные звуки из какого-то пугача, по тому, кто активнее остальных сопротивляется, да и вообще плохо себя ведет, вдарит сначала? То есть по мне. Его дубина опускается прямо мне на голову - прямо по центру.

08. Слава! Слава! Слава! Слава российским пластмассовым каскам и амортизаторам.

Я не умер. Вот что значит исполнять устав и, как положено солдату, всегда и везде быть в каске. А то, что от нее с волосами бывает про­блема, так волосы у солдата должны быть на нуле!

Меня лишь контузило. И я увидел (даже!) сон. Это был мой последний сон, где я видел ее. Мне виделось, будто я нахожусь в огром­ном черном зале. В этом зале все черное - полы, потолки, стены. Все. Я в парадной фор­ме. Форма для особых случаев, то есть полностью черная. На мне нет каски, что меня смущает, но почему-то есть ранец. В нем, я чув­ствую, что-то лежит. Через какое-то время по­является она и молча пытается достичь от меня объятий. Но мне это не нравится потому, что выглядит она очень странно: волосы покрыты инием, как будто седые, глаза - стеклянные, безжизненные, с замерзшими слезами. Лицо и руки очень бледные. Практически белые, как бумага.

Я уклоняюсь от нее некоторое время и лишь слежу за тем, как ее движение вокруг меня ста­новится все более быстрым и резким. Нако­нец она заговорила, открывая рот, как рыба, а на губах - я видел - изморозь.

- Обними меня! Согрей меня! Мне так хо­лодно! - говорит она голосом, как с того света...

Я все отказываюсь, пока мне не становит­ся настолько страшно, что я уже и смотреть на нее не смею, она лишь быстро-быстро враща­ется вокруг меня. Тогда я, силясь перекричать вой неизвестно откуда взявшейся в черном зале вьюги, спрашиваю ее:

- Что тебе велели мне передать?

Вьюга утихла. А она предстала предо мной

снова, как тогда... вынула у меня из ранца не­кий черный прозрачный камень и, слегка надавив на него и расколов тем самым напо­полам, произнесла:

- У Господа драгоценный камень - серд­це человеческое, благодарное Ему. Дьявол же свои драгоценные камни имеет.

- Я проснулся, то есть очнулся уже внутри храма - меня перенесли ребята. Первый мой вопрос про потери:

- Этот гад еще кого-нибудь замочил?

- Нет.

- Слава Богу! Тогда вопрос номер два: вы его ликвидировали?

- Нет. Он сбежал. Прячется где-то в тем­ных коридорах - катакомбах расселины.

- Ну и хрен с ним. Заблокируйте дверь, и, больше чем по трое, за пределами храма не передвигаться.

10. Уже утро, и к нам прибудет Панченко, если Мирошниченко позволит. Ну что же он не едет? Тогда я приглашаю Михаила пого­ворить.

- Мне кажется, я знаю разгадку. Этот крест - ну..понимаешь, как бы драгоценный бриллиант у самого сатаны, понимаешь? - Миша делает вид, что слушает, но по его устам пробегает еле заметная улыбка. А еще он по- своему передергивает бровью:

- Да? Да что ты говоришь?

Не обращаю внимания и продолжаю:

- Но, знаешь ли, всякий большой брилли­ант раскалывается от слабого удара, если этот удар нанесен по поверхности камня в месте, где поверхность бриллианта соприкасается с плоскостью разлома бриллианта. Понимаешь? У Господа драгоценный камень - сердце че­ловеческое, благодарное Ему. Дьявол же име­ет свои драгоценные камни. Ничего-то ты не понимаешь.

- Тогда как найти эту плоскость?

- А, по-моему, ее видно невооруженным взглядом - в месте соединения двух перекла­дин, вертикальной и горизонтальной, вдоль не­коей линии, изображавшей некогда, как мы ду­мали, трещину На самом деле это и была тре­щина, но только вот крест окаменел со временем.

Решаю попробовать там. Вдоль трещины устанавливаю полосочку - колбасочку плас- тита. Но взрывать - ах! - отчего-то руки не поднимаются!

С этим злосчастным крестом уже связана некая часть моей жизни. И вот теперь так вот запросто взять и взорвать его?

Я продолжаю изучать бумаги священника и обнаруживаю дополнительные разъяснения его действий. Крест нашли здесь русские, в рас­селине, хрен знает сколько лет назад. Одновре­менно нашли огромное количество видоизме­ненных человеческих скелетов. Здесь, в этом месте, поставив крест в специальный прямоу­гольный паз, как видим, уже много столетий на­зад проводили люди эксперименты. Оживляли мертвых, но потом с креста - в пропасть. Те па­дали и расшибались до окончательной смерти.

Слова Пашкевича: "Я всего лишь хочу знать, как крест снова "заводит" механизм жизни в теле. Меня будоражит: а что, если мож­но отделить то, что превращает тело в монст­ра, от того, что тело оживляет?

Но нет. Прочь сомнения.

Я выхожу в центр храма и кричу:

- Взрыв креста я назначаю на завтра, на утро. А теперь всем, кроме караульных, спать!!!

Поздний вечер, и я, несмотря ни на что - что бы вы думали? - сплю. Спокойно и без снов. Хорошо так сплю.

11. Утром, проснувшись, никого не будя, а не­которые уже встали сами и бродят по храму без Дела, вставляю в пластит электродетонатор.

Потом беру дистанционный пульт и отхожу не­сколько в сторону

- Всем встать!

Ба-бах!!! - крест раскалывается очень ак­куратно на две части, которые, в свою очередь, падают в разные друг от друга стороны на пол алтарной части церкви и рассыпаются в пыль.

Крики: "Ура, победа, Россия превыше все­го!" Аплодисменты. Но все портит.. Пашкевич. Он так нагло... явился не запылился в храм. В ру­ке у него пистолет, позади него шесть человек охраны. Они берут на прицел весь зал церкви.

- Что вы наделали, что же вы натворили? - чуть ли не плачет Пашкевич. Он поднимает руку с пистолетом и, видимо, хочет в меня выстре­лить. Ах-ах-ах!

Тем временем я достаю свой пистолет и наставляю его на Пашкевича.

- Выстрелишь - у меня будет спазм, я нажму на курок, и ты покойник.

Пашкевич несколько сник. Тогда я громко объявляю, что он арестован, как и его охрана. То туг, то там из-за колонн, из-за лавочек появляют­ся наши, кто с автоматом, кто с пулеметом, кто даже с гранатометом. Охрана Пашкевича опус­кает оружие и медленно, как мы велим, кладет его на пол. Молодцы. Пашкевич кладет на пол свой пистолет. В это время я думаю, как бы я смешно выглядел со своими двумя последними холостыми патронами в обойме пистолета.

Но парнишка, о котором я думал, что он из органов, достал огнемет и направил на нас. Включил газовую горелку. Ему раз нажать - и все мы превратимся в живые пляшущие факе­лы. Предатель.

Пашкевич и охрана снова схватились за свое оружие. Они радостны и улыбаются. Вид­но, не собираются нам спускать то, что мы их, таких крутых, оскорбили, попытавшись арес­товать. Но парнишку из ГБ сзади по голове бьет рукояткой пистолета помощник, обслуживаю­щий огнемет. Тот падает, и перевес сил снова на нашей стороне. Опять огорченно вздохнув, Пашкевич и его охрана кладут оружие на пол. Ребята набрасываются на них и, сбив с ног, начинают избивать ногами:

- Что, суки, думали, сейчас над нами вдо­воль поподтруниваетесь? А? А вот х.. вам!

Не препятствую, но лишь спустя какое-то время приказываю:

- От-ста-вить!!!

12. Пашкевича и его охрану запираем в двух соседних комнатах. А тем временем у нас продолжается вечер... то есть утро встреч! За­явился сам Ткаченко, собственной персоной. В сопровождении лишь одного офицера. Под­ходит ко мне:

- Что с крестом?

- Уничтожен!

Как бы мне не веря, он подходит к алтарю:

- А это что за мусор тут?

- Все, что осталось от креста, товарищ полковник!

- Как же тебе это удалось? Как же тебе это удалось? - разговор, похожий на разговор с самим собою.

Я и сам об этом думал. И решил, что преды­дущие экспедиции не добились успеха потому, что имели узкопрофессиональный подход к проблеме. Будучи саперами, они решили, что все, что можно сделать с крестом, это его взры­вать, взрывать и еще раз взрывать! Они-то для этого и создали полигон недалеко от замка, но, не добившись успеха, всякий раз возвращали крест на его место на алтаре.

- Мною арестован Пашкевич!

- Да? Да что ты говоришь? И где же он?

Показываю рукой на дверь. Ткаченко под­ходит к двери, приказывает часовому открыть, заходит внутрь, а через некоторое время я слы­шу внутри комнаты какую-то возню, звук выст­рела. Затем Ткаченко выходит из комнаты, вы­тирая носовым платком пот со лба, после чего прячет пистолет в кобуру.

- Это ты молодец, что его арестовал. Ты бы видел бои в Иерусалиме! Бойня! А ведь это все его идея. Шизик!

- Так газами их, газами,- Ткаченко реаги­рует, видно ему нравится моя шутка.

Потом Ткаченко идет к рации дальней связи и, быстро все настроив как надо - во выуч­ка! - связывается с Пустоваловым.

- Товарищ Пустовалов? Не узнаете? Как же! Так вот, мой вам приказ, генерал, немедленно разворачивайтесь в сторону Испании, и чтобы духу вашего даже не было здесь. Ваш покрови­тель Пашкевич умер от несчастного случая.

- Есть, товарищ полковник! Наверное, это нехорошо, что полковник КГБ

может командовать генералом сухопутных сил, но что поделаешь? Такова наша сегодняшняя реальность.

13. Ткаченко снова обращается ко мне:

- Ну, что, мужик,- хвалю тебя. Теперь (бо­лее тихо) нам бы поговорить о кое-каких дета­лях твоей дальнейшей карьеры, а? Ну, уничто­жение полное всех твоих двух уголовных дел - как не было; возвращение в училище, после того как все узнают, что с тобой стряслось. Мне нужно поговорить с тобой, но не при всех, по­нимаешь? Поведешь меня прогуляться?

- Да, конечно,- отвечаю я, тут есть неда­леко одно живописное поле!

Вокруг радостные и улыбающиеся лица на­ших солдат Ткаченко их подбадривает:

- Ничего, соколики, я скоро вам всем вы­бью отпуск в Москву!

И настороженное лицо Михаила.

Но мы отправляемся.

14. Постепенно вижу, как Ткаченко под разны­ми предлогами начинает отставать - то ему надо закурить, а зажигалка долго не зажигает­ся, то у него ботинок развязался. В общем, впереди иду я, а позади он.

- Вот это поле! - говорю я. А про себя думаю: "Минное".

Слышу, конечно, как Ткаченко взводит курок:

- Извини, парень, ничего по делу, только личное.

Дуло его пистолета смотрит мне прямо в лицо. Ах. А у меня в кобуре все тот же "Стечкин" с дву­мя заряженными холостыми патронами.

Видно сразу, что Ткаченко "на эмоциях". Для командира такое плохо.

- Зачем, скажи, зачем ты с ней так посту­пил?

Я лишь киваю головой, ничего не говоря. Да он чуть ли не плачет!

- Я не хотел ей такой судьбы - не хотел. Я все видел по-другому. Но вот теперь она по­гибла - и из-за тебя!!! Так ты мне за это отве­тишь.

Я смотрю грустно в землю, переминаясь с ноги на ногу, постепенно начиная замечать, что Ткаченко не водит за мной пистолет, когда я так "передвигаюсь", а, держа руку с пистолетом неподвижно, перемещается вместе с ней вслед за мной. Так их учили целиться в КГБ?

- Ну, извращенец, как она тебе, гад?

- Отсасывала она отлично! - лгу я, пыта­ясь его вывести из равновесия еще больше.

(лядишь, начнет ошибаться.

Я, делая вид, что переминаюсь с ноги на ногу, движусь вправо. Ткаченко, нацелив на меня пистолет, движется влево (по отношению к себе). Ребята наспех минировали в-этом месте, и я вижу бугорок слева от Ткаченко, если смотреть у него из-за спины. Делаю шаг впра­во. Он за мной. Он плачет:

- Ее разорвало в клочья миной, которая упала ей прямо под ноги. Она не успела сдать свою ДНК и поэтому, чтобы ее опознать, мне прислали все, что от нее осталось,- голову! В холодильнике! Ты представляешь себе, что это - увидеть голову своей внучки в морозиль­ном контейнере!

Я делаю еще один маленький шажок впра­во. Ткаченко - влево. Бугорок совсем рядом... но тут появляется Миша. Он прибежал с авто­матом аккурат в тот момент, когда взорвался Ткаченко. Ткаченко наступил на противопехот­ную мину, которая была рассчитана не на то, чтобы лишить человека ноги, но на то, чтобы его разнести в клочья!

Несколько осколков попало Михаилу в грудь, и он упал. Слишком уж близко он ока­зался в тот момент к взрыву.

15. Есть такие минуты, когда ты точно знаешь, что кто-то умрет. То есть ты зовешь медика, бе­гаешь, суетишься, но в глубине души своей понимаешь, что все это напрасно. Знал это и Михаил, я ору в рацию, что у нас раненый и убитый, что нужна помощь.

- Ты только родителям не говори, как я глу­по погиб, ладно? Сходи к ним, навести, скажи, что погиб как герой - выдумай что-нибудь! Когда он тебя все словами выманивал наружу, я понял - дело нечисто, решил последить за тобой.

- Нет уж, Михайло, я тебя отсюда вытащу, не беспокойся.- Последние мои слова ка- веркает спазм плача и соплей: ааааааа- аааааааааа!

- Нет. Слишком поздно.

Глаза Михаила становятся стеклянными, и

я чувствую, как из него выходит жизнь.

\

16. На связи Мирошниченко. Докладываю, что крест уничтожен, что Пашкевич погиб, Тка­ченко погиб, Лукин погиб...

- Кто, извините, кто?

Я прошу, чтобы нас эвакуировали.

- Ну да, конечно.

Чем-то все-таки этот Мирошниченко чрез­вычайно доволен.

17. А в Москве я был уже вечером. Со мной свя­зались по рации и сказали, чтобы в пятнадцать часов следующего дня я был в Кремле на докла­де у Первого Зама Главного. Но что я точно знаю, так это то, что не пойду ни на какой хренов доклад. Меня, конечно, разжалуют, выгонят за это из училища. Ну и пусть! Я так устал от их кровопроли­тия - кто бы знал! Да и вообще я просто устал.