- Чем же он странный? - удивился Глебов, глянув на платья лишь мельком.
- Погляди, как сделан лиф, - указал Иона.
- Охота тебе, Иона, девичьи тряпки рассматривать! - с досадой молвил Севастьян, отворачиваясь, но оруженосец настойчиво ткнул ему платьем почти в самое лицо.
- Ты глянь, Севастьянушка, а потом уже меня брани!
- Ну, - сказал Севастьян, хмурясь.
Трогать женские вещи казалось для него чем-то предосудительным. Посягающим на целомудрие его души.
Севастьян видел одежду своей сестры Настасьи. Здешние девицы носили совсем другое платье, со шнурованным лифом. Это обыкновение Севастьяну не нравилось.
- Видишь, - сказал Иона, показывая, - как будто для горбуньи сшито. Лиф короткий и широкий, а юбка, напротив, длинная.
- Что с того?
- А то, что дочка-то ихняя была горбунья! - с торжеством заключил Иона. - Вот забавно, правда?
- Да уж, - не без яда согласился Севастьян. - Теперь мы узнали самую страшную и самую великую тайну нескольких латгалльских лавочников. Можно умереть спокойно.
Иона покачал головой.
- Знаешь, Севастьян, люди странно устроены. Как видят перед собой что-то странное, так хочется им это странное еще больше порушить, распотрошить, испоганить. К примеру, хуже всего приходится после прихода вражеской армии беременным и монашкам. И еще страдают уродины. Так что все закономерно.
- Вот и хорошо, что они в конце концов сбежали, - с облегчением проговорил Севастьян. - Только вот куда?
- Да небось к Радзивиллу, туда же, куда и все, - бросил Иона. - Нам теперь какая разница!
Некоторые жители Тарваста просили убежища у Радзивилла, но тот обычно отказывал: чем больше людей в крепости, тем меньше там остается продуктов. Разве что ему предлагали за спасение своей жизни хорошие деньги. Видать, у лавочника они водились, если ему удалось уболтать алчного поляка.
- Да и Бог-то с ними, - подытожил Севастьян.
Издалека, приглушенный, донесся пушечный гром.
Оба молодых человека разом напряглись. Началось! Закончилось сонное ожидание смерти, она приблизилась вплотную и прикатила пушки к самым стенам.
Они переглянулись и быстро вышли из дома с оружием.
Кругом бежали сразу во все стороны. Жители, которым не удалось покинуть город, суетились, точно крысы во время пожара, выискивая нору побезопаснее, куда можно нырнуть и где затаиться. Какая-то потерянная родителями девочка лет пяти оглушительно ревела, стоя посреди улицы. Затем ее ухватил за руку какой-то старик и потащил с собой.
Русские спешили к стенам, навстречу пушечному грому. Если им попадался на узкой улочке кто-нибудь из местных, того просто сметали с пути, впечатывая в стену ближайшего дома, - чтоб не путался под ногами. Все истосковались За эти пять седмиц нудной осады. Очень ждали подкрепления и надеялись: штурм из-за того и начался, что русские войска наконец прибыли из Москвы.
Однако выбежав к стене, Севастьян едва не закричал от разочарования: никакого подкрепления не было. Просто Радзивиллу тоже надоело торчать под Тарвастом. Вылазки и обмен выстрелами ничего не давали. Польский воевода счел, что русские достаточно ослаблены голодом и ожиданием, и начал решительные действия.
Уже занимались у котлов с кипящим варом своей адской стряпней несколько человек. Щеки и обнаженные руки их были красны, зубы оскалены, скулы резко выступали на исхудавших лицах, а чернота вокруг запавших глаз казалась такой яркой, словно была нарисована тушью.
Празднично перекрикивались командиры, и Севастьян Глебов издалека видел сверкание кафтана Ивана Мстиславского. Князь у зубцов стены и показывал рукой куда-то вниз.
Вдруг стена, на которой высился Мстиславский, накренилась. Князь, точно тряпичная кукла, смешно обвис на зубце и болтался на нем, пока кусок стены, медленно и даже как будто осторожно, оползал в сторону. Ноги князя в сапогах тряслись при падении. Затем донесся победоносный рев пушки.
Глебов с оружием в руках кинулся к Мстиславскому. Севастьяну казалось, что никто, кроме него, не понял случившегося. Оглянувшись на бегу, он заметил сбоку от себя еще одну фигуру - верный Иона скакал рядом, высоко задирая пищаль и озираясь по сторонам, точно сторожевая собака.
Мстиславский был жив, только оглушен падением. Кругом суетились люди, но ни один, как представлялось, не был озабочен состоянием князя. Всех куда больше беспокоила обвалившаяся стена и лес копий, взметнувшихся в провале. Люди бежали туда, бессвязно крича и размахивая оружием.
Глебов подскочил к князю, отбросил в сторону камень, придавивший тому ноги, схватил его за жесткий от парчовой вышивки рукав:
- Цел, князь? - гаркнул Севастьян чуть громче, чем требовалось. У него заложило уши от шума.
Мстиславский моргал, морщился и обдергивал рукав свободной рукой, как будто опасался, что Севастьян смял его роскошную одежду и был озабочен более всего собственным внешним видом. Затем князь Иван неожиданно начал браниться. Не обращая на Севастьяна больше никакого внимания, Мстиславский помчался к пролому и выхватил саблю как раз вовремя, чтобы отразить удар ливонца, направленный ему в шею.
Закипела схватка. Иона устроился среди камней и не спеша стрелял, преимущественно заботясь о том, чтобы охранить Глебова.
Но продолжалось это очень недолго. Над полем боя заныли тяжелые трубы, затявкали рожки. Плачущие медные звуки призывали сложить оружие и остановиться. И люди, один за другим, замирали, прислушиваясь. Сердца их бешено колотились от возбуждения битвы, и протяжные звуки труб как будто нарочно ползли над крепостью - чтобы успокоить сердцебиение.
Хромающий Мстиславский и усталый, запыленный Радзивилл сошлись на поле под стенами. Со всех сторон на них глазели, но вожди этим не были обеспокоены: они почти с детских лет привыкли находиться в центре всеобщего внимания.
- Я же говорил тебе, чтобы ты сдался сразу, - сказал Радзивилл. - Скольких людей ты потерял из-за этой глупой осады?
- Не твое дело, - огрызнулся Мстиславский. - Если бы наши подоспели вовремя, ты крепко пожалел бы о своем нахальстве.
Радзивилл пожал плечами.
- Но ваши не подоспели, - заметил он вполне закономерно. - И тебе пришлось сложить оружие. Так что еще большой вопрос, кто и о чем пожалел.
- Ладно, - буркнул Мстиславский. У него все еще гудело в ушах, язык заплетался, перед глазами плыло. Князь всерьез опасался, что его стошнит перед обоими войсками прямо на сапоги Радзивиллу. А это может возыметь непредсказуемые дипломатические последствия, хихикнул чей-то пакостный голосок у князя в голове.
"Господи! - взмолился князь безмолвно. - Пусть бы это поскорее закончилось!"
Радзивилл глухим голосом, поминутно откашливаясь от пыли, сказал:
- Сделаем так: я отпущу тебя и твоих людей с оружием в руках. Убирайтесь поскорее отсюда, чтобы и ноги вашей к вечеру в Тарвасте не было. Я займу город и крепость. На этом покончим.
И русские, задыхаясь и злобясь, вышли из Тарваста, предоставляя его полякам.
Севастьян тащился с Ионой, пошатываясь: пока сражение не закончилось, Глебов и не знал, что чья-то пика зацепила его по ребрам. Рана была неопасна, но очень болела.
Местные жители опять зашевелились, потекли навстречу уходящей армии. Русские ползли на восток, навстречу Москве, которая так и не прислала им помощи; тарвастичи - в родной город, к Радзивиллу. Разоренные дома опять подвергались разграблению, но поляки не оголодали и тянули что плохо лежит, но хорошо блестит весьма лениво и больше "для порядку".
* * *
Отступающие растянулись колонной на несколько миль. Кто-то, ослабев от голода или ран, сильно отстал; другие, напротив, торопились скорее достичь Москвы и там уж поговорить с кем следует. Были и те, кто спешил домой. Нашлись мародеры - таковые предприняли несколько набегов на близлежащие хутора и ограбили их до нитки, а затем продавали хлеб и молоко своим же за очень большие деньга.
Иона, разумеется, случая не упустил и для Севастьяна разжился кувшином жирного молока. У Ионы всегда водились какие-то запасы денег и драгоценностей. Где он их брал - о том Севастьян предпочитал не спрашивать. Запасливый оруженосец не раз уже выручал своего господина и крестного.
- Ты пей, батюшка, - суетился Иона, понуждая Севастьяна глотать молоко.
- Пусти, дурак, обольюсь, - ворчал Севастьян. - Где ты только все это находишь?
- Я не боюсь запачкаться, - пояснил Иона. - С такими людьми подчас дело иметь приходится, упаси Боже! Тебе про это лучше не знать, не то молоко у тебя прямо во рту скиснет.
- Спасибо, утешил, - фыркнул Севастьян и вернул ему кувшин. - Выпей и ты, а то упадешь. Мне тебя на себе тащить не с руки. Я все-таки боярский сын.
- Ну… - Иона замялся. Ему очень хотелось молока.
- Пей! - Севастьян вдруг рассмеялся. - И довольно об этом. Мне уже лучше. Завтра своих нагоним.
Они заснули у своего костра в обитаемом лесу, где, казалось, за каждым древесным стволом, за каждой пухлой, поросшей ягодными кустиками кочкой кто-то копошился, шевелился, устраивался на ночлег, зарываясь поглубже в мягкую моховую почву.
Но нагонять русскую армию им не пришлось - армия сама их настигла. И это не были люди, разбитые в Тарвасте и изгнанные из крепости с позором, хоть и сохранившими оружие. Нет, то были крепкие, хорошо кормленные ребята, которые топали по ливонской земле не спеша, останавливаясь у каждого городка и поселения, чтобы пограбить тех, кто не мог оказать им должного сопротивления.
Возглавляли их Петр Серебряный и Василий Глинский.
Между ними и Мстиславским произошел разговор, при котором никто из наших героев не присутствовал; следствием этого разговора стало возвращение к Тарвасту.
Севастьяну даже выбирать не пришлось, как поступать и к кому присоединиться: все трое воевод дружно поворотили свои войска к занятому Радзивиллом городу. Радзивилл же, оставив в Тарвасте гарнизон, пошел дальше и встретился с русскими возле Пернау. Там и произошло сражение.
Севастьян Глебов стоял в рядах пехотинцев. Те, кто должен был биться с ним рядом плечом к плечу, были ему незнакомы.
Чего от них ожидать?
Смелости и верности? Или они струсят и побегут, оставив боярского сына на произвол судьбы? Довериться он мог только Ионе, но Иона страшно маялся животом и валялся без сознания в лагере, далеко в стороне от битвы. Севастьян боялся, что у него началась дизентерия, страшный бич армий на походе, и велел своему оруженосцу оставаться подальше от прочих. Мало ли что в голову людям придет! Заразы боятся все.
Далеко впереди скакали лошади, в небе дергались и трещали на ветру флажки. Потом донесся гром конницы. Лязганье мечей слышалось издалека. От этого звука как будто всё кости в теле напрягались. Пехоте было велено ждать, пока особый сигнал не велит вступать в сражение.
Рядом с Севастьяном переминались с ноги на ногу. Потом войско расслабилось, начались обычные разговоры.
- У меня маманя строгая, - мечтательно тянул один солдат. - Как там жена с ней?
- Небось, хорошо, - сказал другой. - У нас один вернулся домой, а там прибыток - здрасьте! - супруга встречает с младенцем на руках.
- Так что с того?
- А то, что его больше года дома не было… Но это, братцы, чепуха, а вот что забавное: младенец черненький и глазки у него узенькие! Чистый татарчонок!
- Ну! - подивился тот солдат, у которого "маманя строгая". - И что он?
- А ничего. Заплакал, поцеловал жену, поцеловал татарчонка и в дом пошел.
- И так и жил?
- Мало того, он еще и говорил потом, что жена о нем позаботилась. У него-то одни девчонки до этого рождались, а после татарчонка - как прорвало: трое сыновей.
- Удивительная история, - сказал пожилой солдат и почесал под бородой. - У нас тоже такой случай был. Только ублюдка о камень разбили…
- Ну и глупо, - фыркнул тот, что рассказывал историю о татарчонке. - Бог за такое карает.
- Верно, покарал. Весь дом сгорел, и с домом жена, корова и все имущество.
- А сам?
- Остался жить да плакать. Теперь в монастыре.
Севастьяну хотелось, чтобы все они замолчали. Эта болтовня не давала ему слушать голос битвы. Севастьян пытался понять, скоро ли вступать в бой и как разворачивается сражение. Неожиданно хлопки выстрелов и выкрики резко приблизились. Мимо замершего пешего строя пронесся всадник, и людей окатило жаром и особым смрадным духом сражения. Из-под копыт коня вылетали комья взрытой почвы; конь был забрызган грязью и тяжело дышал.
- Пора! - выкрикнул Севастьян, сам не понимая, какая сила его подтолкнула, и вся рать с громким надсадным воплем устремилась вперед, топча комковатую болотистую почву.
Рядом сразу оказались поляки. Запели, заверещали сабли, под самым ухом у Севастьяна хекнул, точно рубил дрова, пикинер, и повалился богато одетый человек, безжалостно пачкая свой красивый короткий плащ.
Несколько человек подскочили к Глебову, и он едва успел отразить удар копья. Пока копейщик перехватывал руки удобнее, глебовский прямой ливонский меч вонзился ему в бок и отскочил, точно ужаленный. Кровь хлынула из раны поляка на землю, и тот уставился себе под ноги. Дальнейшего Глебов не видел - перед ним возник, как в сказке, прямо из земли новый противник, и началось новое единоборство. Раненый бок досаждал Глебову, как будто его кто-то подхлестывал кнутом при каждом движении.
Крича во всю глотку и тем облегчая себе боль, Глебов бился с врагом. Он не считал ударов и не помышлял ни о своей жизни, ни о жизни врага. Руки и вся грудь его были мокры, но от крови или от пота - Глебов не знал. Как не понимал он, чья это кровь, его собственная или чужая.
Неожиданно он увидел перед глазами пучок травы. Смятый и испачканный, но все еще зеленый. Это удивило Севастьяна.
Несколько минут он смотрел на траву, а потом закрыл глаза! И стало очень тихо.
Когда Севастьян пробудился, было холодно и темно. Он пошевелился, недоумевая: что произошло и где Иона. С трудом разлепил сухие губы и проскрежетал:
- Иона…
Ответа не последовала. Севастьян передвинул руку, и тотчас крохотная черная жабка скакнула ему на ладонь. Помедлила немного, чуть толкнула его миниатюрными ножками и сгинула. "Хоть кто-то здесь живой, - подумал Севастьян. - Не я один". Эта жабка словно придала ему сил.
Он оперся о землю ладонями и сел. Голова резко закружилась. Севастьян выждал, чтобы головокружение приостановилось, и осторожно провел по себе рукой. Болело везде, но кое-где - сильнее. Знакомая боль в боку даже обрадовала его: хоть что-то не изменилось! Нашлась и новая боль, в левом плече, в опасной близости от сердца. Видать, успел повернуться в последний миг, и враг задел его не там, куда целился.
Ноги, вроде бы, слушались. Осталось найти Иону.
Но тут Севастьян сморщился: он вспомнил, что верный оруженосец сражен резью в животе. Надеяться не на кого. Надо подниматься и тащиться на огни. Даже если это польские костры - не убьют же раненого поляки.
Осталось встать. Вот занятие для сильных духом.
- Пресвятая Богородица, спаси меня! - взмолился Севастьян. Он осторожно оттолкнулся от земли и выпрямился. Ему удалось не упасть. Тогда он сделал первый шаг.
Затем второй.
Получается! Глебову хотелось кричать от ликования. Все-таки он жив и может ходить. Что лучше этого?
Темнота плавала вокруг Севастьяна неопрятными комьями, в ней то и дело вспыхивали дразнящие искры, они плавали перед глазами, извивались, как змеи, и улетали вверх, куда-то в небо, куда Севастьян не осмеливался поглядеть, чтобы не потерять равновесие и не упасть.
Затем тьма сделалась спокойнее. Впереди мелькнул огонь. Там уже не бесновались искры. Ровное пламя костра согревало ночь, распространяя вокруг себя приветливый свет. И Севастьян побрел на этот свет, всецело полагаясь на его доброту.
Люди, сидевшие у костра, были ему незнакомы, но это были русские, не поляки. Добравшись до них, Севастьян оступился и рухнул, в последнем усилии простирая руки к сидящим. Те сразу зашумели, подхватили упавшего, подтащили его поближе к огню, принялись тормошить и щипать. Сквозь дремоту, навалившуюся сверху, как пудовая перина, Глебов понимал, что его раздевают, рвут с него старенький стеганый тегиляй с нашитыми кольчужными кольцами. Сил противиться этому у него больше не было, он промычал что-то и заснул.