* * *
- О! - подняла прекрасные бровки Нийнгааль, с любопытством заглядывая через перила. - Счастливый король-отец всё-таки успел на свадьбу старшей дочери. Правильно. Не каждый день и не каждой королевской дочери выпадает такая честь…
Перила были широкими - пятясь, Атенаис успела сделать три мелких шажочка, прежде чем нога её ощутила под собой пустоту.
Слишком высоко. Нийнгааль права. И ничего не поделать. Ничего не поделать, если даже это - не выход.
Нийнгааль обернулась. Взглянула на замершую на самом краю Атенаис с деланным изумлением:
- Что же ты стоишь, глупенькая? Помаши ему ручкой. Ты ведь послушная дочка, правда? Помаши-помаши! Пока ещё можешь.
Она играет.
Когда-то, ещё в Тарантии, Атенаис однажды видела, как дворцовый хорёк играет с пойманной полёвкой. Он точно так же тогда не торопился расправиться с бедной полузадушенной мышкой. Потому что отлично знал - у неё нет выхода.
Ни малейшего.
Словно послушная кукла-марионетка, которую дёргает за ниточки опытная рука уличного фигляра, Атенаис обернулась. Посмотрела вниз, на такой невообразимо далёкий красный песок Шан-э-Сорх. Далёкий и притягательный. Потому что всё равно лучше - так. Лучше так, чем в паучьих лапах, покрытых чёрными сальными волосами. Пусть лучше всё закончится быстро, на красно-чёрном песке Шан-э-Сорх. И этот песок станет чуть более красным…
- Ну что же ты, как неживая? Твой отец так спешил, а ты даже привет ему не передашь?
Атенаис подняла деревянную руку. Помахала. Так могла бы махать ватной рукой ярмарочная кукла. Она послушно смотрела на запрокинутые лица, но видела только красный песок.
Она ждала лишь толчка. Малейшего шороха или движения за спиной. Намёка на движение. И тогда - головой вниз, обязательно головой вниз. Чтобы наверняка, чтобы долго мучиться не пришлось. Со свёрнутой шеей долго не мучаются…
Отец, конечно, расстроится. И отомстит. Он обязательно отомстит. Он камня на камне от этой нергаловой башни не оставит, всю её разотрёт в мелкий красный песок.
Отец…
Тёмные, почти чёрные глаза на запрокинутом светлом пятне лица - слишком светлом на фоне чёрно-красно песка Шан-э-Сорх. Эти странно знакомые глаза не отпускают, прожигают насквозь и словно бы встряхивают за шкирку - так на псарне ловчий встряхивает нашкодившего щенка. Они не играют, как хорёк с той полёвкой, но от них точно так же никуда не деться…
- Папа?..
Атенаис моргнула, приходя в себя. Прищурилась, не отрывая взгляда от обжигающе-тёмных глаз и не замечая, что непроизвольно начинает улыбаться - нехорошей такой предвкушающей улыбочкой.
* * *
Конан метнулся вперед за миг до того, как она крикнула:
- Лови!..
И прыгнула.
Он всё понял заранее, по этой вот улыбочке и понял. Слишком часто он видел эту улыбочку - правда, личико, на котором она появлялась, раньше было другим.
Он не стал кричать: "Атенаис, не смей!". Он и Лайне-то не всегда это выкрикнуть успевал, а тут куда более длинное имя, глупо и пытаться. Да и потом, Атенаис - не Лайне. Ради шутки и разминки прыгать с такой высоты она не станет. Значит, действительно, выхода другого нет. Так зачем же тогда кричать ей всякие глупости под руку?
К тому же бежать по рыхлому разъезжающемуся песку - это тебе не по гладким каменным плитам, тут не до лишних криков.
Он пересёк запретную линию рвани в два прыжка, даже не заметив. Только бухнуло в последний раз, останавливаясь, сердце, стал густым и вязким воздух, и никак больше не протолкнуть его в сведённое судорогой горло. Он ещё успел подумать, принимая в падении на руки так знакомо распластанное полётом детское тело, что это очень удачно, что он успел в два прыжка. Прыгать с остановившимся сердцем было бы сложно…
Упасть им не дали. Мощный рывок застал как раз на середине падения, чуть ли не над самым красным песком. Конан упал на спину, крепко прижимая к себе пойманную прыгунью, всё ещё не дыша и потихоньку утекающим словно красный песок сквозь пальцы сознанием прислушиваясь к пугающей тишине в груди. Он уже почти ничего не видел, только чувствовал движение и боль. Его куда-то стремительно тащили, потом дёргали за плечи, пытались поставить на ноги и зачем-то били по лицу. А потом…
Потом гулко и больно толкнулось в груди. И ещё. И ещё раз. С каждым последующим разом было всё менее больно, а потом боль ушла совсем. И неожиданно захотелось вдохнуть. Очень сильно захотелось. И он вдохнул - судорожно, со всхлипом, с удивлением обнаружив, что воздух, оказывается, такой вкусный.
И мрак отступил.
Хотя мог бы и не отступать - ради такого-то зрелища стоило ли стараться?
Прямо перед Конаном торжествующе приплясывал донельзя довольный собою Сай, гордо потрясая мотком верёвки и всё время норовя пихнуть короля Аквилонии в грудь, плечо или живот - до чего в тот или иной момент было ему сподручнее дотянуться.
- Видишь, да? Видишь?! - кричал он радостно. - Я же говорил, что пригодится!! Что бы вы вообще без меня делали?!!
* * *
Незаметно подкравшийся рассвет с беспощадной чёткостью обрисовывал фигуры людей на красноватом песке. Они отступали быстро и грамотно, всё время стараясь прикрывать своего короля. Они правильно рассудили, что запретная линия непроницаема для метательного оружия лишь снаружи. Как и для мужчин. Вот и старались по мере сил. Но только получалось это у них плохо - слишком уж огромен был полуседой великан с крохотной девочкой на руках. Его мощный затылок и широченные плечи возвышались над их шлемами чуть ли не до лопаток - лёгкая мишень. И почти всё время над левым его плечом светился белый овал детского личика в обрамлении тёмных волос. Тоже мишень не из трудных. Дым прогоревших костров практически рассеялся и совершенно не мешал прицеливанию.
- Я не смогу убить их всех, у меня просто не хватит стрел! - сказал совсем ещё молодой слуга, почти мальчик, заметно нервничая и нерешительно поднимая арбалет. Ему никогда ещё не приходилось никого убивать, но происходило неслыханное - жертвенная Невеста живой и невредимой уходила всё дальше от Башни, так и не посетив Ритуального Брачного Ложа! - Я не смогу убить их всех, но Невеста была выбрана! Она не должна уйти живой! Мне… - он сглотнул, - мне завершить Ритуал?
Нийнгааль медленно покачала головой. Положила тонкие прохладные пальцы на напряжённо-горячую руку юного и потому пока ещё слишком ревностного слуги, останавливая его неуверенно-смертоносное движение. По губам её бродила странная задумчивая улыбка.
- Поздно, - сказала она негромко. - Поздно… Невеста уже ушла живой… Она за запретной чертой. Даже если она сейчас умрёт - Повелитель не получит её жизненной силы. И мы не получим ничего - кроме неприятностей. Этот король-варвар слишком настойчив…
- Я… я могу убить и его тоже!
- А вот в этом я не уверена. Такие, как он, не так-то легко дают себя убить. Брось эту игрушку - ты всё равно не умеешь с ней обращаться! И займись-ка лучше своими делами.
Молодой слуга покраснел, поклонился, но арбалет положил на перила с явным облегчением и удалился с неподобающей поспешностью. Похоже, он всерьёз опасался, что высшая жрица передумает и ему всё-таки придётся завершать Ритуал.
Слуга удалился. Но остались жрицы. Три высшие и одна из самых младших, её только что привела одна из высших - с молчаливого согласия остальных своих товарок. И теперь высшие жрицы со всё возрастающим сомнением и неодобрением рассматривали её помятую и лишённую всякого порядка одежду в пятнах свежей грязи, встрёпанные волосы и раскрасневшееся перепуганное лицо с подсохшими потёками слёз.
Вернее, на свою младшую последовательницу смотрели лишь три жрицы. Сама же Нийнгааль, отвернувшись от пустыни, не удостоила чумазую зарёванную девчонку даже взглядом. Она смотрела лишь на трёх равных себе женщин. Почти равных. И на губах её продолжала змеиться странная задумчивая улыбочка.
Она ждала, не собираясь начинать необходимый разговор сама.
И дождалась…
- Ритуал не может быть прерван, - жёстко сказала одна из жриц.
Остальные согласно кивнули.
Это не нуждалось в дополнительном обсуждении - начатый Ритуал действительно не может быть прерван на середине или отложен до лучших времён. Начатый Ритуал обязательно должен быть завершён. Пусть плохо, пусть криво и неудачно, но завершён. Плохое завершение лучше, чем никакого. Порченая невеста лучше её отсутствия. Это не обсуждалось.
- Для продолжения Ритуала необходимо выбрать новую Невесту.
Три острых безжалостных взгляда скрестились на стремительно бледнеющем личике младшей жрицы подобно трём обнажённым клинкам - показалось даже, что в воздухе отчётливо лязгнуло. Нийнгааль чуть качнулась вперёд - пора было перехватывать вожжи у слишком ретивых товарок, а то ещё завезут не туда:
- И, полагаю, всем присутствующим вполне очевиден этот выбор. Потому что Невеста Повелителя всегда должна быть определённой крови. Королевской крови…
Она говорила негромко, по-прежнему продолжая улыбаться. Три пары обнажённых клинков теперь сверлили её лицо - ненавидяще и оторопело. Наверняка каждая из них сейчас лихорадочно прикидывала - а не могла ли старшая жрица Нийнгааль сама подстроить все события этой ночи с расчётом именно на такой вот финал? Пусть их. Всё равно предпринять они уже ничего не успеют. Разве что покипеть и поплеваться ядом напоследок.
- Святотатство! Жертвенная невеста должна быть в первую очередь девственной!!!
Ну вот, долго и ждать не пришлось. Первая порция яда. Нийнгааль отмахнулась от этих слов с лёгкой улыбочкой, как от чего-то совершенно неважного. Разве что иронии в её голосе заметно прибавилось:
- Ну, полагаю, после сегодняшней ночи вряд ли вы найдёте в пределах Рубиновой Башни хотя б одну такую.
Её насмешливый взгляд остановился на растрёпанной младшей жрице - и та покраснела. Высшие же - наоборот, побелели. От ярости. В таком состоянии они могли натворить разных глупостей, и потому действовать следовало быстро.
Нийнгааль громко хлопнула в ладоши. Улыбка её стала шире:
- Решено! Невеста выбрана, и Ритуал будет закончен немедленно!
Она по очереди заглянула в глаза трёх почти равных ей далеко не подруг - и каждая из них опустила глаза, смиряясь. Происхождение иногда даёт определенные преимущества - в жилах ни одной из троих не текла королевская кровь.
Но та безграничная острая зависть, что увидела Нийнгааль в глазах всех троих, не имела ни малейшего отношения к её высокородному происхождению.
* * *
- А если бы я тебя не поймал?! - спросил Конан уже за границей разорённого Ахлата, когда стало окончательно ясно, что ни преследовать, ни стрелять в спины странные обитатели Рубиновой Башни не станут. И долгих зим жизни им за это, пусть и непонятно, чем они в своих странных действиях руководствуются. - Ты хоть подумала своей головёнкой?! С такой высоты! Ты бы разбилась, опоздай я хоть на миг!
- Вот ещё! Глупости какие… - Атенаис отстранилась, упираясь маленькими ручками ему в грудь. Поморщилась. И он как-то сразу понял, что прижал её в порыве гнева слишком крепко. Как ещё только совсем до смерти не раздавил, варвар!
Смутился.
Разжал огромные руки, потихоньку опуская дочь на красный песок. Вздохнул виновато.
- Глупости! - повторила Атенаис, отряхиваясь с брезгливостью вывалявшегося в грязи снежного барса. Поправив обеими руками причёску, она подняла вверх серьёзное узенькое личико. И вдруг улыбнулась настолько ясно и безмятежно, что показалось - над пустыней зажглось второе солнце:
- Лайне-то ведь ты всегда ловил! А чем я хуже?
Конан засмеялся, огромной рукой аккуратно взъерошив только что с таким тщанием уложенные волосы старшей дочери.
- Ничем! - крикнул он наступающему счастливому дню. И добавил уже тише - только им двоим: - Ничем. Конечно же.
Ржание и близкий конский топот заставили его снова поднять голову. Подъехавший Квентий вёл в поводу огромного конановского Аорха. Злобный жеребец сопротивлялся и скалил крупные жёлтые зубы, норовя укусить. Квентий ловко уворачивался. Остальные ждали немного поодаль, уже в сёдлах.
- Ну что, на Шушан? - спросил Квентий, передавая поводья.
- На Шушан! - подтвердил Конан, одним движением запрыгивая в седло. То, что при этом пришлось левой рукой прижимать к себе взвизгнувшую Атенаис, ему нисколько не помешало.
- На Шушан! - повторил он, мощным шенкелем посылая жеребца с ходу сразу в галоп. И опять засмеялся.
Но это был уже совсем другой смех.
Эпизод 5. Быть хорошей до полнолуния
(Арбалет)
- Жила-была одна девушка. Дочка короля. Принцесса, значит. И была она жутко уродливая. Никого страшнее нее не было во всем королевстве. И даже во всем подлунном мире. Королевский садовник просил ее никогда не гулять в саду, потому что цветы и деревья засыхали от этого. А стоило кому из горожан ее увидеть - так на всю жизнь оставался заикой. Вот такая она была…
Мачеха выгнала ее из дома. Потому что раньше именно мачеха была самой уродливой женщиной во всем подлунном мире, и все ее очень боялись. У мачехи даже было кривое зеркало, которое всегда ей льстило, делая еще более безобразной. Оно увеличивало все ее бородавки, а мачеха радовалась и смеялась. И спрашивала: "Кто на свете всех страшнее да безобразнее?". А зеркальце ей каждый раз отвечало: "Конечно же, ты, о, моя королева!". Оно ведь волшебным было, зеркало это, потому и разговаривать умело…
А тут вдруг оказалось, что у падчерицы бородавок чуть ли не вдвое больше! И все они такие огромные, что из-за них вообще не видно лица. Впрочем, это и к лучшему, потому что лицо принцессы было настолько страшным, что все зеркала в замке покривились и позеленели, когда попытались его отразить. А волшебное зеркало королевы так и вообще распрямилось от ужаса.
А мачеха обиделась и приказала стражникам отвести уродину в лес, на растерзание диким зверям. Стражники так и сделали…
* * *
Девочка, рассказывавшая сказку кукле, почти полностью терялась в огромном платье - роскошном, с кружевными и бархатными вставками, плохо гнущемся из-за сплошного золотого и серебряного шитья и почти неподъемном от усеивающих его драгоценностей. В таком невозможно бегать и даже просто ходить - в нем и стоять-то трудно.
Девочка и не пыталась. Ни бегать, ни ходить, ни даже просто стоять.
Она сидела на ковре у пустого кресла. И надетая на нее роскошь выглядела так, словно несчастного ребенка неделю назад принесли в жертву священному дракону, и тот всю неделю методично жевал подношение. Целиком, вследствие врожденного скудоумия не догадавшись вытряхнуть лакомое угощение из малосъедобной упаковки, прошитой золотом и драгоценностями и плохо поддающейся даже мощным драконьим зубам. А потом, разозлившись и потеряв интерес, выплюнул.
Тоже целиком.
Кукла девочки была так же грязна и потрепана. Да и не кукла вовсе - так, туго свернутый кулечек из шитой золотом парчи, когда-то, видимо, бывшей деталью парадного платья. Но девочка называла его лялей, баюкала и даже рассказывала сказки - вот как сейчас…
* * *
- Но дикие звери не тронули принцессу. Потому что испугались. И убежали из королевского леса. Те, кто на месте от ужаса не умерли. И всем другим зверям рассказали, что в лесу завелось страшное чудовище с жуткой мордой, отвратительным голосом и на трех лапах. А все потому, что принцесса ходила, опираясь на огромный костыль. Это у нее от рождения было. Повитуха, как только ее увидала, вмиг разума лишилась. Схватила младенчика за левую ножку - да со всей дури об угол королевской печки и приложила.
Потому-то у принцессы на всю жизнь лицо и осталось расплющенным, и нос на бок свернут. А ножка, за которую повивальная бабка со всей силы-то дернула, совсем отсохла. А еще у принцессы был голос - как у рассохшегося колодезного ворота, только намного громче и пронзительнее. А слуха - так и вовсе не было. Но петь она любила. Только старалась подальше от королевского замка отойти. И вообще от города. Потому что людей жалела - у них от ее пения кровь из ушей текла и колики приключались…
* * *
Голос у девочки монотонный и тусклый. И глаза такие же - пустые и тусклые. И, хотя рассказывала она сказку кукле, потому что больше в комнате никого не было - на куклу при этом она почти не смотрела.
Взгляд безостановочно скользил по стенам, с одинаковым равнодушием и легкостью шалой бабочки перепархивал с узкого окна, забранного мелкой фигурной решеткой, на массивную запертую дверь. На узорчатые ковры со сценами то ли войны, то ли охоты. На сундуки с откинутыми крышками. На жаровни и курильницы с благовониями. На фреску с изображением хитроумного Бела в момент похищения им волшебной сандалии у спящей Иштар. У бога воров на фреске была козлиная бородка и глаза разного цвета - правый зеленый, а левый черный.
Но цвет был не единственным отличием - левый глаз хитроумного время от времени еще и моргал…