Конан отскочил. Топор мертвеца вонзился в каменный иол, выбив из него сноп искр.
Удар был столь силен, что древко надломилось. Но увлеченный боем мертвец не заметил этого. Он рванул топор на себя. Обоюдоострое лезвие окончательно отломилось от древка и вошло ему в лоб. Мертвец стал дергаться, пытаясь выдернуть. Конан прекратил эту жуткую пляску точным ударом меча.
- Они мне не нравятся! - заявил Торквал.
- Они не нравились даже богам, - согласился Конан. - Но, слава Крому, их осталось совсем немного.
Конан и Торквал отступили в тронный зал.
Мертвые воины устремились к ним. Гиганта окружило пять мумий, а Конану досталось трое. Они уже не нападали поодиночке.
- Эй, Торквал, - крикнул Конан, - похоже эти твари чему-то научились. Те, первые были глупее!
Гигант не ответил, шумно сопя, он крошил черепа обитателей подземелья.
Мумии кружили вокруг Копана, дожидаясь удобного момента, чтобы напасть. Наконец, один из бойцов решил, что настал удобный момент, и сделал выпад. Но меч киммерийца был быстрее - он пронзил мертвое тело насквозь.
Другой воин атаковал Конана спереди, посчитав, что варвар замешкается, вытаскивая клинок, застрявший в чужой плоти. Но ошибся.
Конан выдернул меч и ловко рубанул. Хрустнул позвоночник и мертвое тело переломилось пополам. Верхняя его часть, продолжая размахивать боевым топором, по инерции понеслась к киммерийцу, но он встретил ее хорошим ударом кулака в лоб. Последний из троицы попытался сделать ложный выпад, но тщетно - клинок киммерийца превратил его в груду сухих обломков.
Конан утер пот со лба и оглянулся.
- Торквал! Кром! Торквал!
Северный гигант лежал в луже собственной крови. Из его спины торчал топор, живот был разрезан до груди. Взгляд его постепенно мутнел - жизнь покидала некогда сильное тело.
Конан рванулся ему на подмогу, но помочь Торквалу уже было невозможно. Последние четыре головы Гекатонхейра с тупой сосредоточенностью мясников рубили останки Торквала на мелкие кусочки, словно разделывая кабанью тушу.
Конан сунул меч в ножны, с рычанием схватил длинную скамью и бросился на врагов. Край скамьи снес голову одному из бойцов, но другие тотчас оценили обстановку и разбежались в стороны. Конан поскользнулся на крови Торквала - и едва не свалился в провал в полу. Пытаясь удержать равновесие он замахал руками. Ему пришлось выпустить скамью, и она с грохотом упала вниз, в подвал.
Пытаясь воспользоваться ситуацией, мертвый воин бросился к варвару, вращая боевым молотом.
Варвар не стал доставать меч. Он просто чуть посторонился и когда мумия поравнялась с ним, дал ей хорошего пинка.
Мертвец рухнул в отверстие. Конан услышав звук падения, удовлетворенно хмыкнул и отбросил прядь волос со лба.
Он огляделся. Пол устилали отрубленные конечности, сломанные ребра и проломленные черепа. Похоже битва подходила к концу.
Осталась последняя голова Гекатонхейра и его последняя пара рук.
Конан отступил в сумрак колонн. Последний из преследователей приближался, взбегая по стенам и спрыгивая с потолка.
Варвар пытался следить за ним взглядом, но тварь была чересчур проворна и варвара это утомило.
В конце концов любой бой нужно вовремя закончить. Конан замедлил движения, сделал вид, что потерял из виду врага - и стал растерянно озираться.
Узрив беззащитную спину противника, мертвец бросился на него, но в решающий момент северянин ловко извернулся - и всадил свой клинок, в живот твари.
- Последний! - подытожил Конан и потянулся за баклажкой.
XVIII
Конан разорвал Круг.
Сделал то, что от него ждали жители Терена.
Вечность остановилась.
Песчинки мгновений устремились сквозь внезапно расширившееся горлышко слюдяных часов. И ветер перемен, до этого медливший тысячу зим, обрушился на город, словно мифический зверь таннин, упавший с неба.
Черный хвост времени хлестнул по мертвому дворцу. Строения, поросшие кустарниками и травами, задрожали, и с их кромок посыпались мелкие камушки, а потом стены зазмеились трещинами и стали разваливаться.
Башня мертвой половины дворца зашаталась, будто мачта корабля, схваченного кракеном. Вниз полетели камни. Кости и черепа в круглом пруду зашевелились. Но не потому, что колебалась почва. Что-то большое и живое расталкивало груду костей, поднимаясь из-под земли.
Показалась голова.
Крыло.
Второе.
И вот уже большая черная птица сидела на груде черепов и, наклонив голову, рассматривала Конана круглым желтым глазом.
Волна разрушения устремилась вширь от храма, расходясь как круги по воде. Люди с криками выскакивали из своих жилищ, забывая про свой скудный скарб. Да в этом и не было необходимости: сундуки с драгоценными тканями распадались в труху, золото превращалось в черепки, а самоцветы становились песком.
Терен напоминал муравейник, охваченный огнем. Только никакого пламени не было. Невидимый, неслышный, неосязаемый шквал времени метался по городу. Времени, которое сорвалось с цепи, как дикий зверь, и пожирало все, попадалось на его пути.
XIX
Меч у палача был настолько тяжел, что когда он поднял его первый раз, ему показалось, что сейчас у него отвалятся руки. Толпа замерла, глядя, с каким трудом орудие возмездия отрывается от земли. Мальчишки принялись свистеть и улюлюкать.
Но старик твердо вознамерился исполнить свой долг. Руки и плечи его дрожали, рот был приоткрыт. Он бормотал молитву небожителям, надеясь, что Солнцеликий смилуется и вдохнет в его дряблые жилы хотя бы малую толику силы.
Наконец, старику удалось поднять меч на достаточную высоту, но старческие руки в пигментных пятнах не выдержали и тяжелый клинок со свистом опустился вниз прямо на шею жертве. Раздался глухой удар, меч отскочил от шеи, но голова осталась на месте. Вор завопил.
Толпа ахнула.
- Да кто ж так рубит! Сильнее, отец, сильнее! Крепче держи меч, сделай хороший замах и попробуй еще раз! У тебя получится! - послышался голос, до боли знакомый незадачливому вершителю правосудия. Много лет он не слышал его.
Датарфа! Его девочка.
Она пришла насладиться его триумфом.
- Руби! Руби! - завопила толпа.
Палач вновь поднял меч, и вдруг почувствовал, что он стал еще тяжелее. Он украдкой посмотрел вверх и вздрогнул. На острие меча, шумно взмахивая крыльями, пыталась усидеть большая черная птица с лоснящимся оперением.
Толпа ахнула громче.
Палач встряхнул мечом, но наглое создание лишь громче захлопало крыльями, не покидая свой насест.
Он с силой опустил меч на шею вора - на середине пути птица сорвалась с места и улетела, но удар был безнадежно испорчен. Вор снова завопил.
- Руби, руби! - кричали кругом.
Палач проводил улетающую птицу взглядом - и вдруг увидел то, чего не могло быть. Черная башня мертвой половины дворца задрожала и начала шататься. Старик помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Но башня продолжала раскачиваться и ее черный силуэт колебался, как будто его окружало полуденное марево.
Раздался грохот. Теперь шаталась не только башня. Дома вокруг площади стали крошиться и рушиться.
Люди возле эшафота больше не кричали "руби". Они вопили от страха.
Вор встал, поворачивая пораненной шеей.
- Я больше не хочу умирать от старости, - заявил он. - Это слишком мучительно. Оказывается Старость не в состоянии даже ударить как следует. У Старости слишком слабые руки, уже не способные обрывать нити жизни. Поэтому я передумал. Теперь я умру не от Старости, а от Молодости!
И он толкнул палача, одновременно выхватив у него меч.
Старик упал и сжался в углу эшафота. Стигиец поднял клинок, развернул его острием к себе и принялся не спеша перепиливать собственное горло.
У него это получилось лучше.
Всего несколько движений и голова злодея слетела с плеч и, стукнувшись о плаху, подмигнула палачу.
- А меч ты наточил неплохо, - успела сказать голова, прежде чем начала разлагаться.
XX
Косоглазый Арфаст лежал в постели и смотрел в потолок, на котором были изображены дерущиеся рыбы. Это были большие рыбы с плоскими мордами и маленькими глазками. Рыбы схватились в суровом и красивом поединке, по прихоти художника, симметрично расположившись друг к другу.
Арфаст когда-то сам изучал геометрию и даже пару лун провел в школе Мастера Росписи. Но за нерадивость его выгнали. Малый любил поспать, и не мог не опаздывать. Кроме того, косые глаза все время его подводили и рисунки получались слегка кривыми. В конце концов, Мастеру это надоело и он, призвав все проклятия на голову дурного ученика, хорошим пинком указал ему на дверь.
Странно было находиться в доме дочери палача. Она лежала рядом и мирно посапывала, положив тяжелую руку на грудь своего возлюбленного. Арфасту было тяжело. Он дышал с трудом, но не смел снять руку, чтобы не обидеть почтенную женщину. Потом, может быть, и следует проявить своенравие, но в первую ночь этого делать не пристало.
Арфаст видел Меропу и раньше. Видел, когда был еще мальчишкой. Уже тогда Меропа отличалась от остальных дев. Другие были худосочными, а дочь палача дразнила взор аппетитными формами и была сдобной, как сладкая медовая лепешка. Арфаст всегда хотел ее потрогать. Но боги не даровали ему такой возможности. Из-за своего косоглазия Арфаст был робок, словно мышь. Он пытался обратить на себя внимание тучной крастоки и краснея и смущаясь, прилежно покупал у нее мясо. Но Меропа исправно продавала ему сочную вырезку, но отказывалась замечать пламенные взгляды воздыхателя.
Наконец, ему повезло. Он смотрел на красавицу рядом с собой и едва верил свалившемуся счастью. Она безумно хотела его, и когда дело дошло до ложа, почти свирепо содрала с него одежду. При воспоминании об этом его сердце вновь сладко забилось.
Он все еще пребывал в блаженном состоянии, когда с улицы раздались вопли, в которых сквозили неподдельные ужас и боль.
Арфаст встрепенулся.
Рыбы на потолке вдруг зашевелились.
Посыпалась штукатурка.
- Меропа, Меропа! - вскричал Арфаст. - Проснись!
Меропа со счастливой улыбкой открыла глаза.
- Возлюбленный мой, - еще сквозь сон произнесла она. Потом нахмурилась и пристально уставилась на мужчину.
Она смотрела, будто не узнавала его.
- Это я, Арфаст, - тихо пробормотал бывший ученик Мастера.
Меропа сняла руку с его груди и приподнялась на локте. Ее тяжелая грудь заколыхалась словно бурдюк, наполненный зрелым вином.
- Любимая! - воскликнул Арфаст и, не в силах более сдержаться, страстным поцелуем прильнул к огромному коричневому соску.
- На улице крики! Слышишь? - пробормотал он, с трудом отрываясь от предмета своего вожделения. И вдруг почувствовал, что кровать под ними словно ожила. Она принялась раскачиваться и проседать, дерево заскрипело. Шелковая подушка, набитая мягчайшим пухом, стала жесткой, как солома.
- Меропа! Что это? - завопил смертельно напуганный Арфаст.
- Мяса, я хочу мяса! - тупо промолвила торговка и вонзила крепкие зубы в плечо Арфа-ста. Он заорал и попытался оттолкнуть дочь палача, но поздно - та вцепилась мертвой хваткой. Боль застила Арфасту разум. Он с ужасом посмотрел на плечо из которого хлестала кровь. Его возлюбленная сидела на раскачивающимся ложе, грозная словно богиня Кали, принимающая кровавую жертву. С ее губ, жующих свежее мясо, стекала кровь.
Арфаст очнулся и, истошно завопив, попытался сползти с кровати.
Меропа поймала его за щиколотку и, не обращая внимание на его вопли, втянула обратно на ложе. Приблизив к нему свое лицо с бешеными белками глаз, она сделал резкий выпад и откусила нижнюю губу бедняги.
- Вкусно, возлюбленный мой. Вкусно! - повторяла она, будто в забытьи.
- Меропа… - прошептал Арфаст остатком рта.
В закатившихся глазах дочери палача полыхнуло пламя и она, с ужасным воем набросилась на свою жертву.
Арфаст с побагровевшим от натуги лицом пытался исторгнуть из себя хотя бы один-единственный крик. Но звуки застряли в горле, словно он проглотил колючую рыбу тхану. От кровати уже остались одни обломки, покрывала превратились в лохмотья, а роспись на потолке полностью осыпалась.
Дверь в спальню Меропы вдруг распахнулась, и на пороге появился судья Ахупам. Он был обнажен по пояс, и в руке его был меч. Глаза сверкали огнем, а изо рта текла кровавая пена.
Меропа мгновенно соскочила с Арфаста, и искусанному возлюбленному все-таки удалось вдохнуть немного воздуха. Правда, облегчения это не принесло, потому что мгновение спустя его собственный нос сделался мягким, как сгнившая груша.
- Я не звала тебя! - закричала Меропа и бросилась к судье.
Ахупам взмахнул мечом, в полной уверенности, что услышит хруст разрезаемой плоти. Но раздался только свист воздуха. Несмотря на тучность, дочь палача была весьма проворной. Она схватила руку судьи и шутя сломала ему запястье. Ахупам завопил от боли тоненьким, как у птенца голоском. Дочь палача вырвала у него меч и ловким движением перерезала толстяку горло.
- Он был плохим судьей, - покачала головой торговка.
Тело Ахупама со стуком упало на пол. Кровь из рассеченной гортани брызнула на стену.
- Жди меня, возлюбленный, - крикнула Меропа й взбежала из спальни.
Вряд ли Арфаст ее слышал. Потому что вслед за носом внутрь черепа провалились и его уши. Еще миг - и его тело стало похоже на тающий воск. Терция - и от ученика Мастера Росписи осталась только влажное пятно на истлевшей ткани.
Меропа сбежала по лестнице вниз и увидела двух подростков, слуг Ахупама. Один держал опахало из страусиных перьев, а второй - серебряное блюдо с виноградом. Оба выглядели настолько нелепо, что Меропа не смогла удержаться от хохота.
Давясь от смеха она взяла кисть винограда и поднесла к окровавленному рту.
- Никогда не видел голых женщин? - осведомилась она, глядя прямо в глаза мальчишке.
Тот оцепенел от ужаса, не сводя глаз с меча судьи, лезвие которого было покрыто алыми пятнами.
Попробовав ягоды, она сморщила лицо в гримасе отвращения, и смачно сплюнула:
- Есть невозможно, - сообщила она, и точным движением снесла подростку голову.
Лицо на покатившейся голове ничуть не изменило выражения.
На второго слугу Меропа не стала тратить время. Схватив отрубленную голову за курчавые волосы, она отправилась к месту казни. Пусть ее старик-отец порадуется, увидев, как его девочка ловко управляется с мечом.
XXI
Царь Нилам сидел на троне, чуть наклонившись вперед. Перед ним танцевала обнаженная девочка-подросток, высокая и тонкая, с золотистыми кудрями, зелеными глазами и подвижными бедрами. Но царя она уже не волновала. Спору нет: ее гладкая нежная кожа, благоухающий рот, быстрый острый язычок, робкие прикосновения, глупый смех - были прекрасны, но это было в прошлом, а владыка с нетерпением ждал будущего. Оно уже готово было распахнуть окна и двери, и бесцеремонно ворваться в монотонную жизнь.
Лицо царя было сосредоточенным. Он чувствовал, как Грядущее рождается из глубин мертвой половины дворца, как Время, давно превратившееся в лед, готово растаять от жара новых мгновений.
Вдруг девочка-подросток сбилась с ритма.
Нилам нахмурился.
Танцовщица остановилась и испуганно посмотрела на потолок. Потом ее детские губы изогнулись в робкой улыбке.
Царь проследил за ее взглядом и увидел птицу.
Большую черную птицу с блестящим, лоснящимся, оперением. Птица металась, шумно хлопая крыльями, не в силах найти путь на свободу.
"Вот так и моя душа бьется в клетке бесконечно повторяющегося времени", - подумал владыка Терена.
- Черная птица! - визгливо воскликнул юноша, сидевший у подножия тропа.
Царь медленно встал.
Он смотрел на крылатую тварь, и не мог оторвать от нее взгляда. Из соседних залов послышались вопли. Пол вдруг заходил ходуном, по нему змеились трещины.
- Птица убивает нас! - заголосили подданные.
И в крылатое создание полетела посуда и куски пищи. Несколько трещин на потолке устремились навстречу друг другу, и через мгновение сошлись в одной точке. Раздался хруст. Вниз посыпались камни и дресва. И в месте пересечения изломов появилась дыра.
- Царь! - воскликнул шут.
Нилам опустил голову и увидел у своих ног уродца, который скрашивал ему однообразные будни. Карлик лежал на животе, изображая, будто барахтается в воде.
- О, могущественный из смертных, спаси нас! - глумливо заверещал шут. Но огромный кусок потолка оборвал его возглас - обрушился на спину и сломал позвоночник. Раздался шлепок, какой бывает, когда псам кидают на плиты пола сырое мясо, и из-под карлика стала растекаться кровавая лужа.
Прошло всего несколько мгновений - и труп карлика стал выглядеть, так, как будто он пару лун пролежал в воде. Раздавленное тело распухло, кожа местами полопалась. Один глаз вывалился из глазницы и болтался на кровавой ниточке возле рта с крошевом зубов.
Юная танцовщица, застывшая в последнем движении, истошно закричала.
Мертвый карлик повернулся к ней.
Девушка, обезумев от ужаса, споткнулась о вздыбившуюся плитку пола и упала. Железные пальцы мертвого шута сомкнулись на ее лодыжке.
Юная плясунья взвизгнула и попыталась вырваться. Рядом с ней грохнулся кусок потолка, осыпав точеную головку белой известкой. В беспамятстве девушка подняла его обеими руками, и, размахнувшись, опустила на череп шута. Раздался противный треск. Мозги брызнули в стороны. Девочка вскочила, оторвав шуту руку, которая все еще цеплялась за ее щиколотку, и бросилась прочь.
Царь спрыгнул с трона.
- Царь покидает нас! Мы обречены! - завопила служанка, стоявшая у трона с кувшином в руках.
Царь с удивлением обнаружил в своей руке золотой кубок. Он совсем забыл, что пил вино. Кубок был пуст.
Нилам усмехнулся и опустился на трон.
- Успокойтесь, презренные! - загремел его голос. - Ваш повелитель остается с вами! Круг времен разорван. Древнее пророчество сбылось!
Он протянул кубок съежившейся рабыне.
- Налей мне вина, женщина! Я хочу выпить за Исход Гекатонхейра!
Служанка тряслась от ужаса, руки ее дрожали, и пытаясь наполнить царский фиал, расплескала драгоценное вино на землю.
В иную пору ее приказали бы высечь за дерзость, но сейчас владыке было не до таких мелочей.
Нилам понял, что северный варвар исполнил порученное. Древняя тварь Гекатонхейр, был умерщвлен - и время покатилось по улицам Терена.
Не дожидаясь, пока служанка наполнит кубок, царь отбросил его - и выхватил у служанки кувшин. Запрокинув голову, обливаясь, он опустошил сосуд до дна.
- Подай мне меч! - воскликнул он, отшвырнув сосуд в сторону.
Рабыня метнулась за трон, и с трудом вытянула длинный меч из ножен. Царь с усмешкой наблюдал за ней. Она держала меч двумя руками, не зная, как его подать своему повелителю.
- Ну, что же ты? - изогнул бровь Нилам.
Девушка опустила меч острием в пол - и перехватила его за лезвие. Кровь потекла из ее ладоней. Сжав зубы от боли, она все-таки подняла меч и протянула рукоятью к царю.