Он выхватил оружие рывком, так что рассек ее ладони до костей. Брызнула кровь. Служанка вскрикнула. Царь быстро поднял меч - и одним ударом снес ей голову.
- Ты скверно держала меч, женщина, - вздохнул владыка Терена.
Голова покатилась в сторону толпы придворных, которые уже сцепились между собой в драке. Люди бились, не разбирая, кто мужчина, кто женщина, кто молод, кто стар. Все были одинаково беспощадны и яростны. Дрались всем, что попадало под руку - посудой, ножами, серебряными кубками, глиняными кувшинами со сладким вином. Царь, смеясь, сбежал по ступеням, и принялся крушить подданных мечом, отсекая руки, ноги, головы. Иногда лезвие вспарывало подданным животы - и тогда становилось видно, какая мерзость таится внутри бренного человеческого тела.
XXII
Шатаясь от усталости, Конан спустился по ступенькам разваливающегося дворца, обогнул пруд, заполненный черепами, и вышел на площадь, как раз в тот момент, когда стена живой половины дворца обрушилась. По площади, как обезумевшее стадо метались нищие.
Голый грязный ребенок со спутанными черными волосами, бежал не разбирая дороги, наткнулся на Конана, зарычал, словно пес, и вцепился в ногу северянина. Конан поймал ребенка за волосы, с трудом оторвал от собственной ноги и поднял перед собой на вытянутой руке. Это была девочка. Теперь она жалобно хныкала.
- Отпусти! - пролепетала она.
Копан разжал пальцы. Малышка шлепнулась наземь, вскочила, отряхнулась. Потом встала на четвереньки, и вновь вцепилась варвару в лодыжку.
- Кром!
Резким движением он стряхнул маленькую дикарку. Девчушка отскочила и ее затрясло, словно в нее вселился демон. Ее худенькое тельце выгнулось, заходило ходуном. Казалось, что под ее кожу забрались сотни червей. Кости размягчились и стали гнуться.
Всего через несколько мгновений, ребенок превратился в мохнатое существо, с тонкой гусиной шеей и острыми ушами. Тварь оскалила зубы на Конана и метнулась в сторону. Стоило киммерийцу потянуться за мечом, как оборотень с утробным рычанием ускакал прочь.
Варвар бросился за ним и двумя ударами меча расправился с монстром. Кем бы ни было это создание, какие бы Темные силы не вызывали его к жизни, ему не следовало кусать Конана за ногу.
Конан вытер клинок о тусклую шерсть твари и огляделся. Погоня за монстром привела его на площадь Терена. В центре площади красовался дощатый помост с плахой, а возле него бесновалась толпа.
По эшафоту металась странная фигура, которая размахивала двумя предметами: отрубленной человеческой головой и мечем.
- Остановитесь, несчастные, иначе вас ждет смерть! - вопила она. Из толпы в нее летели нечистоты, обломки и черепки разбитой посуды.
- Ты не можешь лишить жизни даже себя! - кричали горожане. - Ты дряхл! Руки твои не способны держать меч! Ты опозорил наш город, не сумев покарать злодея! Ты слаб, как младенец! Спрячься в выгребную яму, старик, ты не смеешь смотреть в глаза добрым людям!
- Отец, отец! - раздался грубый женский голос с противоположной стороны площади. - Держись! Я иду к тебе!
Конан узнал ее. Это была та самая торговка, которая затеяла свару на рыночной площади, но сейчас она выглядела так, как будто сам Нергал призвал ее к себе в услужение. Она было совершенно обнажена, на губах ее запеклась кровь, а в огромном руке она сжимала отрубленную голову, которая качалась в так ее грузным шагам.
- Меропа! Дочь моя! - возбужденно заголосил старик на эшафоте. Глаза его увлажнились.
- Отец! - раздался вопль с другой стороны. Он принадлежал Датарфе.
Расталкивая толпу, дочь палача двигалась к центру площади. Конан усмехнулся. И эту женщину от также встречал. Кром, кто бы мог подумать, что в этом приюте безумцев на Кабаньем острове у него отыщется столько знакомых.
Тем временем Датарфа протиснулась к эшафоту и грузно вскарабкавшись на него, рванула рубаху. Груди выскользнули на свободу и заколыхались, как наполненные вином бурдюки. Похоже у этой достойной жительницы Терена была слабость прилюдно демонстрировать свои прелести.
- Отец, я всегда любила тебя! - закричала Датарфа.
Палач смотрел то на нее, то на ее сестру. Слезы лились по его морщинистым щекам.
Датарфа вытащила из-за пояса топор, крутанула в воздухе - и вновь поймала.
Толпа ахнула.
Женщина ударила себя топором в грудь. Лезвие с хрустом вошло под левый сосок. Датарфа выдрала топор и рубанула вновь.
- Смотрите все! Хороший дровосек может не только валить деревья! - демонически захохотала она, продолжая наносить себе удар за ударом, пока не упала замертво.
В это время кто-то из толпы метнул здоровенный деревянный брус в палача. Удар был точен и старик повалился с раздробленными ногами. Толпа одобрительно загудела. Мальчишки засвистели.
- Меропа, дочь моя! - слабеющим голосом пробормотал старик.
- Ах вы, твари! - завопила торговка, и бросила в толпу отрубленную голову.
Пока та летела, многие успели разобрать черты лица убитого.
- Да это же достойнейший судья Ахупам! - закричали люди. - Мерона убила его!
- Смотрите, презренные! Это его меч! - взревела Меропа, поднимая над головой клинок. - Этот жалкий трус сдох от своего же оружия. Этот жирный слизняк не мог за себя постоять. Я зарезала Ахупама как свинью, его собственным мечом! А теперь умрете вы!
С этими словами она опустила меч на голову ближайшего зеваки. Тот вскрикнул и упал. Меропа по-собачьи наклонила голову, облизнулась и рассекла грудную клетку другого.
Тот с изумлением посмотрел на свою грудь и вдруг резким движением извлек собственное пульсирующее сердце.
Меропа захохотала.
- Оно тебе уже ни к чему! - и вырвав сердце из его слабеющих рук, жадно впилась в него зубами.
Толпа бросилась к Меропе, размахивая ножами и дубинами.
- Ну идите все к мамочке! Мамочка вас приласкает! - орала Меропа, орудуя мечом с поразительной ловкостью. Она успела умертвить пятерых, прежде чем людская волна отхлынула назад.
Горожане пустились в бегство. Обезумев от ужаса, они вопя и толкаясь бросились в сторону киммерийца. Вдруг одна из женщин с красными белками глаз и в лохмотьях, когда-то вполне приличного платья, заметила Конана.
Она остановилась и завизжала.
- Чужеземец! Это он виноват во всем!
Толпа угрожающе заворчала. Появился некто на кого можно было свалить вину за все те ужасы, которые отныне их окружали.
Конан встал в боевую стойку и взял меч обеими руками.
- Идите сюда, дети Нергала, - прорычал он. - Идите сюда и вы увидите, как сражаются настоящие воины!
Поток обезумевших горожан захлестнул огромную фигуру варвара. Тому ничего не оставалось делать, как орудовать мечом направо и налево. Митра Солнцеликий, ему было совсем не по душе сражаться с безоружными, но выбирать не приходилось. Меч - неплохой аргумент в споре с разъяренной людской массой. Пусть он не может вразумить, но зато может остановить.
Через пару терций вокруг варвара валялись искромсанные тела безумцев. Сам северянин отделался несколькими ссадинами и ушибами. Да и что могли сделать изнеженные горожане, привыкшие коротать одинаковые дни за вином и игрой в кости с воином, чей жизненный путь был устлан телами демонов и чудовищ.
Неподалеку от него на эшафоте, умирающий палач разбитыми губами звал свою дочь.
- Меропа!
Вся покрытая своей и чужой кровью, словно богиня мщения, бывшая торговка мясом брезгливо перешагнула через труп и двинулась к отцу.
Он силился встать, опираясь на меч, но у него ничего не получалось. Переломанные ноги отказывались повиноваться.
- Отец! - вскрикнула Меропа, взобравшись на эшафот.
- Казни меня, дочка! Бремя пришло! Серые Равнины зовут меня! - прохрипел старик, захлебываясь кровью.
Меропа зарыдала и что есть мочи рубанула отиа по шее, исполняя его последнюю волю. Сталь пронзила дряхлую плоть и голова старого палача покатилась по эшафоту.
Меропа пнула мертвое тело.
- Безголовый старикашка! Я говорила тебе, не лезь не в свое дело! Ты слишком стар для него! Ты не послушал собственную дочь и вот чем все закончилось! Теперь твоя душа отправится в огненные подземелья Зандры! Чей Рдяный Серп будет кромсать твой дух до тех пор, пока мир не канет в пучину Хаоса!
Услышав крики, лязг стали и гул за своей спиной, она медленно повернулась.
Киммериец уже был внизу. На лестнице валялось много искромсанных тел. Конан шел сквозь толпу, прорубая путь мечом, словно через мангровые заросли. Он двигался легко, не задерживаясь, как будто люди были не из плоти и крови, а из сухой соломы, как чучела на крестьянских полях.
Меропа сжала в руках меч.
- Вот кто истинная причина бедствий! - сказала она тихо и страшно.
Конан не услышал ее слов, а если бы и услышал, то что бы он мог возразить? Он действительно виноват. Виноват в том, что поддался на уговоры безумного царя, который решил разомкнуть Круг Времен, установленный небожителями. И вот - Круг разомкнут, но цена этого: город, в руинах, жители истребляющие друг друга, и вместо сытого счастья и всеобщей благодати - кровь и пепелище.
Меропа и Конан пробивались сквозь толпу друг к другу, пока их клинки со звоном не скрестились.
Варвару претило сражаться с женщинами, но выбора не было. Погибать от меча этой безумной демоницы северянин не собирался, поэтому единственное, что он мог для нее сделать - это даровать Меропе легкую смерть.
Легко отбив ее выпад, Конан нанес глубокий Удар в ее мясистую грудь, которую так беззаветно обожал кривой Арфаст. Сердце ее стукнуло в последний раз - и замерло.
Она, еще открывала рот, пытаясь выдавить последние слова, но это было равносильно попытке рыбы поговорить с рыбаком.
XXIII
Повсюду были птицы и цветы.
На потолке, на ширмах, на стульях. На занавесях из красного шелка и синих покрывалах из бархата. И среди этих птиц и цветов, словно в чертогах шемитской богини любви Ашторет, наперсницы Матери-Иштар, на резной кушетке возлежала Стефания. Ее многочисленные косички свешивались вниз, а вплетенные в них серебряные шнуры, вились по полу, составляя витиеватые узоры.
Стефания замерла в чудесном предвкушении. Мнилось ей, что наступило мгновение, ради которого стоит приходить в этот мир и терпеть его несовершенство. Это - мгновение Абсолютной Красоты, за которой нет ничего: ни морали, ни логики, ни даже самого Хаоса. Красоты, ощутив которую можно плакать от счастья или хохотать от восторга, единственное, чего невозможно сделать - так это устоять перед ней.
Из окна, выходившего в сад, лился свет. Проникая сквозь узорчатые ставни, он становился призрачным, и все, что находилось в комнате выглядело слегка нереально, словно на полустертой мозаике лемурийских мастеров.
Перед красавицей Стефанией, весь дрожа, переминался юный раб, впервые доставленный перед властные очи хозяйки. Она приобрела его взамен прежнего, который потерял рассудок, почему-то вообразив, что он не вещь, а человек.
Жестокосердная хозяйка не пыталась его вразумить. К чему? Тем более, что она уже пресытилась его совершенным телом. Если он человек, то должен быть свободным - рассудила она и приказала сбросить дерзкого строптивца с вершины башни.
Вероятно, тот испытал мимолетные мгновения свободы, пока летел вниз. По крайней мере ей нравилось думать именно так.
Новый раб, почти мальчик, еще не изведал женской ласки. Но Стефания знала, что именно в таком возрасте в юных телах начинает бродить смутное желание, еще не осознанное, но уже полное силы.
Он стоял перед ней, полностью обнаженный. Юноша был великолепно сложен, Митра наделил его бархатистой нежной кожей, которую хотелось гладить кончиками пальцев и слизывать с него капельки пока еще душистого молодого пота.
Но раб и не подозревал - какие мысли бродят в красивой головке его новой хозяйки. Самому себе он казался неуклюжим и уродливым.
Стефания провела кончиком ногтя по его коже, покрытой мурашками: в комнате было прохладно.
- Ты прекрасен, как юное божество. Все части твоего тела гармоничны и их линии ласкают взор совершенством. Твои губы как ягоды дикого дерева элайо, что плодоносит раз в двенадцать зим. Руки твои, гибкие словно лианы. А волосы, подобны гриве неукрощенного жеребца. Я довольна раб! Я не зря потратила деньги.
Она поманила мальчика - тот робко приблизился и встал на колено перед ее ложем. Стефания кончиками пальцев взяла его за подбородок и подняла его голову.
- Я чувствую, нам предстоят многие дни блаженства. Конечно тебе еще недостает мужской силы и выносливости, но мой колдун сварит для тебя эликсир из мочевого пузыря заморийского древесного лиса, после которого ты влетишь в мое лоно зеленой пчелой, несущей мед любви.
Мальчик задрожал еще больше.
Стефания улыбнулась.
- Я голодна! Эй, рабы, несите фрукты и сладости! - воскликнула она, и тотчас занавеси всколыхнулись.
Десяток хорошо вышколенных слуг бросились исполнять прихоть своей хозяйки.
- Не бойся, раб, мое нежное божество, - сказала она томным голосом. - Тебе нечего бояться, воплощение сладости. Пока ты будешь послушен моей воле, твоя жизнь будет столь же приятна, как купание в теплом вине.
Похоже, мальчик не верил ее словам. Он продолжал смотреть испуганно, будто его хозяйка пообещала содрать с него кожу.
Стефания ласково коснулась его живота.
- Не бойся, - повторила она. - Я угощу тебя такими яствами, которых ты никогда не пробовал. Тебе понравится!
Мальчик вдруг поднял взгляд и посмотрел в сторону окна.
- Птица! - сказал он.
Стефания тоже посмотрела туда, но ничего не увидела.
Лишь, в промежутке между занавесями, которыми хлопал легкий ветерок с моря, мелькнул крылатый силуэт.
- Ты видел птицу? - ласково спросила Стефания.
Мальчик кивнул.
Красавица снисходительно улыбнулась.
- Что это была за птица? Разноцветный кимарин из береговых джунглей?
- Нет, - отрицательно замотал головой раб, - это была черная птица.
Занавеси вдруг всколыхнулись и ткань стала тлеть, словно ее пожирал невидимый огонь. Красный шелк покрывался темными пятнами, нити распадались на волокна и медленно кружа, слетали на пол. Слуги принесли яства на серебряных подносах. Но что это? С ужасом и отвращением Стефания увидела, что гнилые фрукты кишат червями, а сладости напоминают нечистоты.
- Вон! - взвизгнула Стефания и вскочила с ложа.
Она посмотрела мальчику в лицо, и застыла от страха.
Кожа его стала почти черной, словно у стигийской мумии, которую извлекли на свет спустя тысячу зим после погребения. Глаза отсутствовали, нос провалился, зубы раскрошились.
Стефания истошно завопила и оттолкнула тварь, которая еще мгновение назад была ее новой игрушкой. Монстр пошатнулся. Шея его надломилась. В ней появилась трещина, но крови не было. Жилы демонического создания были наполнены пеплом.
Стефания бросила взгляд на собственные руки. И тут ужас сковал ее тело и пригвоздил к ложу ледяным мечом Имира. Ее прекрасные пальцы, некогда умащиваемые лучшими вендийскими благовониями теперь напоминали высохшую лапку нетопыря, которую бродячие комедианты вешают па свои погремушки. Кожа сморщилась и пожелтела, ногти пошли чешуйками, вены набухли и покрылись узлами.
Стефания обернулась. Вместо обнаженных молодых рабов ее комната была наполнены острозубыми мерзкими тварями, покрытыми свалявшейся шерстью. Они тянули к своей бывшей хозяйке когтистые лапы и рычали.
Все еще надеясь на спасение, женщина бросилась к окну: распахнула узорчатые створки и выпрыгнула в сад. Но внизу сада уже не было: деревья на ее глазах рассыпались в труху, а цветы превратились в пыль.
Стефания склонилась над водой в каменной ванне, стоявшей посреди сада, и пытаясь разглядеть свое отражение. Через миг она отшатнулась и по-звериному завыла: из воды на нее глядела старуха, покрытая коростой багровых струпьев.
Та, что еще терцию назад была первой красавицей Терена, вцепилась ногтями в щеки - и застонала.
Как в тумане она добрела до края террасы и посмотрела вниз. Подслеповатые глаза плохо различали предметы вдалеке, но она все же сумела рассмотреть на узкой улочке две фигуры размахивающие мечами. На мгновение ей показалось, что эти люди ей знакомы. Но Стефания так и не сумела вспомнить - кто они.
Силы оставили бывшую красавицу. Она пошатнулась - и, словно зеленая пчела из колдовского эликсира заморийского некроманта, - полетела вниз, на камни мостовой.
XXIV
Терен разваливался и умирал. Конан старался больше не ввязываться в драки. Люди и без него вполне успешно отправляли своих сородичей на Серые Равнины.
Конан решил, что разумнее всего побыстрее убраться из этого места, с каждой терцией становившимся все менее гостеприимным, и устремился по направлению к городской стене. Это оказалось не так-то просто сделать. Узкие кривые улочки имели обыкновение предательски сворачивать в противоположном направлении, переплетаться друг с другом, а то и вообще - заканчиваться тупиком.
Наконец он набрел на узкую кривую улочку, казавшейся несмотря на разрушения, смутно знакомой, Конан двинулся вперед и вскоре вышел па рыночную площадь..
Некогда оживленное место теперь выглядело ужасно. Кругом валялись трупы горожан, разломанные прилавки и раздавленные фрукты. Остро пахло пряностями, просыпавшимися из прорезанных мешков и свежепролитой кровью. В воздухе кружили перья и жужжали мухи.
- Остановись, варвар! - послышалось сзади.
Конан оглянулся. Перешагивая через тела своих подданных, к нему приближался Нилам, царь Терена. Его развевающиеся золоченые одежды были пропитаны кровью, лицо покрыто тонким слоем известки, в волосах запутался колючий плющ.
В безжизненных глазах владыки плескалась смерть, а изрезанные руки сжимали длинный клинок, с бурыми ручейками на лезвии.
Конан наметанным глазом отметил, что по всему выходит - царь неплохо владеет мечом. Хорошего бойца можно определить уже по тому, как он держит в руках клинок.
Чувствуется, что остановившееся время не помешало владыке постоянно тренироваться в рукопашном бое. Впрочем, может быть Круг Времени застал его как раз за этим занятием и все последующие зимы Нилам уже был вынужден совершенствовать мастерство, вне зависимости от собственного желания.
Конан усмехнулся.
- Я никуда и не ухожу, царь! Как видно ты вспомнил о той награде, которую обещал мне, если я успешно справлюсь с твоим поручением? Что ж, я готов ее получить!
Нилам ловко перепрыгнул через обломок каменной скамьи и подошел к Конану на расстояние равное длине копья.
- Сейчас ты получишь, свою награду, варвар! И, клянусь Нергалом, ты останешься доволен, ибо я дарую свободу твоей душе, выпустив ее из этого неуклюжего тела. Скоро ты предстанешь перед своим богом Кромом, варвар, и сможешь поведать ему, что пал от меча настоящего воина. Ты умрешь от руки царя - и это самая щедрая награда, смертный, которую только бы мог измыслить твой скудный разум!
- Я уже говорил тебе, царь, что предпочел бы звонкую монету! - ответил киммериец, - но почему сердце твое полно ненависти? Ведь до сих пор я не был твоим врагом?
Нилам посмотрел на него с презрением: