Рамон зло глянул на меня, но тут же щелкнул пальцами.
– Точно, каталка! Тито, помнишь, одна стояла в коридоре? Бегом!
Племянник крепыша убежал, громыхая подковками форменных сапог, а я перебрался по стене к двери карцера, открыл смотровое окошко и заглянул внутрь.
– Лео, ты что творишь?! – всполошился Рамон.
– Отстань! – отмахнулся я и улыбнулся пленникам. – Знаете, доктор, что я сейчас сделаю? Я отыщу керосин и спички. А потом вернусь. Не уверен, что войлок хорошо горит, но с керосином он полыхнет! Всех спалю! Все ваше змеиное гнездо!
Санитар тихонько заскулил от страха, а доктор Эргант побледнел как полотно, но сполна насладиться их ужасом не получилось. Рамон оттащил меня от двери и захлопнул окошко.
– Лео, скажи, что ты пошутил! – прорычал крепыш, лицо которого побагровело от гнева. – Мы на такое не подписывались!
Я не шутил. Я пугал. Но вдаваться в детали не стал и сполз по стене на каменный пол.
– Рамон, какой керосин? Окстись! Надо убираться отсюда!
Миро кивнул, но продолжил смотреть на меня с нескрываемым подозрением.
Он мне не доверял.
В этот момент по коридору разнесся скрип расшатанного колесика, и Тито загнал в наш закуток каталку. Спасители в четыре руки уложили меня на столь знакомое средство передвижения, а потом накинули сверху не слишком чистую простыню.
– Что за черт?! – опешил я.
– Уймись! – приказал крепыш. – Побудешь немного мертвецом, от тебя не убудет!
И мы отправились в путь. Если кто-то из встречных санитаров и докторов и обращал внимание на невесть что позабывших в клинике констеблей, с расспросами они к стражам порядка не приставали. И лишь дежуривший на выходе из блока охранник поинтересовался:
– Это еще что такое?
– Да буйный ваш, – зевнул Рамон. – Который двух санитаров порезал.
– Этот? – озлобился охранник. – И что с выродком приключилось?
– Из смирительной рубашки выпутался, да и удавился, – невозмутимо поведал мой бывший напарник.
– Или помог кто, – подыграл ему племянник. – Ничего подозрительного ночью не видели, любезный? У нас этот персонаж по серьезным делам проходит. Могли помочь, могли…
– А я только на дежурство заступил! – быстро ответил дядька и зазвенел ключами, отпирая дверь, но засомневался: – Как же вы его без документов-то?
– Вот сейчас и оформим, – легко выкрутился Рамон Миро. – Заведующий отделением уже на месте, он все сделает.
– Профессор Берлигер? – протянул охранник. – А ведь и верно. Кто как не он…
Каталка дернулась, переезжая через высокий порожек пандуса, и я сдернул с лица простыню.
– Что еще? – прошипел Рамон, возвращая ее обратно. – Ну?
– На проходной без документов не выпустят. Дохлый номер.
– Там трое лбов, – припомнил Тито. – Все с револьверами.
Миро беззвучно выругался и остановился у двери кабинета Берлигера, в щель из-под которой выбивалась тоненькая полоска света.
– Пятьдесят тысяч франков или пять лет каторги. Выбирать тебе, – напомнил я, и мой бывший напарник, отбросив сомнения, вломился в кабинет профессора.
– Что вам угодно? – удивился заведующий отделением, который стоял перед вешалкой с длинным плащом в руках.
Прежде чем профессор успел поднять тревогу, Рамон с племянником скрутили его и засунули в рот откромсанный от белого халата рукав. И хоть Берлигер отчаянно извивался, на него очень споро натянули мою смирительную рубашку и оставили валяться на полу.
После этого Тито вернулся в коридор и не без труда, но все же втолкнул каталку в кабинет.
– Что теперь? – спросил он у дяди, который перерывал картотеку профессора.
– Карауль, – распорядился Рамон.
Вскоре крепыш отыскал мою больничную карту и, выложив на стол стопку каких-то бланков, принялся уверенными взмахами перьевой ручки выводить на черновике подпись заведующего отделением.
Я не утерпел и перегнулся с каталки к Берлигеру. У того задергался левый глаз.
– Знаете, чего я хочу, профессор? – спросил я тогда. – Я хочу вас убить. Но это было бы неправильно. Вы сейчас мне ничем не угрожаете…
– Лео! – одернул меня Рамон.
– Мы просто разговариваем! – отмахнулся я от бывшего напарника и вновь обратился к профессору: – И месть как мотив тоже не вполне годится. Вы ведь вылечили меня. Пусть нисколько этого не хотели, но электротерапия помогла справиться с параличом. Я ценю это. Поэтому не убью вас… сразу. Но однажды, когда вы будете возиться со своими приборами, я подойду сзади и воткну вам один провод в левое ухо, а другой – в правое. Не беспокойтесь, вы не умрете мгновенно. Я не поленюсь выяснить, какое напряжение способно поджарить мозг в… щадящем режиме. О, это будет чудесный эксперимент!
Тито хохотнул, и его дядя нервно вскинулся от стола.
– Тише вы!
– Профессор, запомните этот разговор. Когда-нибудь вы обернетесь, а…
– Да заткнись ты! – взбеленился Рамон. – Заткнись и не шуми!
Я замолчал, но не отказал себе в удовольствии воспроизвести характерный жест, проведя пальцем по горлу. Лицо профессора приняло оттенок свежевыпавшего снега, только еще слегка зеленоватый. Он мне поверил, и от легонького отголоска чужого страха на миг стало легче на душе, словно вновь пробудился мой талант сиятельного.
Но нет – не пробудился.
Дьявол! Да кто я теперь такой?!
– Уходим! – скомандовал Рамон, поднимаясь из-за стола. С собой он забрал мою медицинскую карту и собственноручно заполненный бланк о выписке пациента в связи со смертью от естественных причин.
Тито вновь укрыл меня простыней и выкатил в коридор, а Рамон Миро запер кабинет профессора и, обломив ключ в замке, с деловитым видом последовал за нами.
Никто из санитаров и уборщиков неладного не заподозрил. Глазеть – глазели, но с расспросами не приставали и тем более не пытались остановить. Старший охранник проявил едва ли больший интерес к покойнику и просмотрел протянутые Рамоном бумаги без всякой охоты.
– А где доктор Эргант? – только и спросил он, не определив в подписи заведующего отделением фальшивки.
– На утреннем обходе, – не растерялся Миро.
Больше вопросов у больничной охраны не нашлось. Тито выкатил меня на улицу и по узкому пандусу спустил тележку с крыльца.
– Быстрее! – прошипел Рамон и махнул рукой очередному фальшивому полицейскому у припаркованного на выезде со двора броневика. Тот немедленно подскочил к боковой дверце и распахнул ее настежь.
Порыв ветра сорвал простыню, но Тито не обратил на это никакого внимания и ускорился, изо всех сил толкая каталку к самоходному экипажу. Мелькнули огороженный высоким забором двор и мрачная громада основного здания психиатрической лечебницы, а потом Миро подхватил меня под мышки и втащил в кузов. Тито запрыгнул следом, и броневик под резкие хлопки порохового движка тронулся с места, быстро набрал скорость и выехал со двора психиатрической клиники.
Миг-другой, и мы покатили прочь по затянутому утренним туманом городу.
– Фух! – шумно выдохнул тогда Рамон и расстегнул жесткий воротничок мундира. – Лео, дружище, это не мое дело, но как тебя угораздило угодить в "Готлиб Бакхарт"? Проблемы с головой?
– Простое недоразумение, – не стал откровенничать я. – Я все улажу.
– Нисколько не сомневаюсь, – рассмеялся мой бывший напарник. – Куда тебя везти?
– А куда меня можно везти в таком виде? – ответил я, без сил разваливаясь на боковой скамье.
Рамон брезгливо скривился и признал:
– Да, пахнет от тебя не слишком хорошо.
– Ты сама тактичность.
– Поверь, Лео, я действительно очень тактичен. Видел бы ты себя со стороны!
Я только вздохнул.
– Вези меня к себе в контору. И узнай, где сейчас живет Альберт Брандт.
– Что насчет пятидесяти тысяч?
– Заплачу, как только встречусь с поверенным.
– Скажи, Лео, то решение суда было настоящим? – спросил вдруг Рамон. – Моран имеет к этому какое-то отношение? Стоит мне озаботиться поиском алиби?
– Забудь, – отмахнулся я. – Моран здесь ни при чем.
– "Готлиб Бакхарт"! – покачал головой крепыш. – Подумать только!
Я ничего не ответил. Броневик шел по заасфальтированной дороге мягко-мягко, и меня укачало. Но глаза не слипались, просто мутило. Когда колеса затряслись на брусчатке, а потом начали проваливаться в выбоины переулков фабричной окраины, стало легче, но и так вывернуло наизнанку, только выбрался из кузова на задний двор конторы Миро.
– Пить! – прохрипел я, выпрямляясь.
– Держи, – протянул Рамон мне пузатую фляжку.
Я надолго присосался к ней, остатки воды вылил себе на голову.
– Брр! – поежился из-за утренней прохладцы. – Как-то холодно для сентября!
– Лео, – как-то странно глянул на меня Рамон, забирая фляжку, – конец октября на дворе.
– Драть! – непроизвольно ввернул я любимое словечко вымышленного друга и попросил: – Согреешь пару ведер воды?
– Любой каприз за твои деньги! – усмехнулся крепыш и спросил: – Ты хорошо знаешь парня, которого прислал ко мне?
– К тебе кто-то приходил? – удивился я. – Это была не телеграмма?
– Нет, не телеграмма. Так ты его знаешь?
– Нет. А что?
– Мне он не понравился. Из благородных. От таких жди беды.
– Плохо, – пробормотал я. – Я должен ему услугу.
– Не хочу ничего знать, – отмахнулся мой бывший напарник и ушел греть воду, а я заполз на нижнюю ступеньку крыльца. Было холодно, но свежий воздух прочистил голову и прогнал тошноту. Стало легче.
Черт, да я словно второй раз родился!
Воду пришлось ждать чуть меньше четверти часа, и хоть за это время я изрядно озяб, но все же без колебаний стянул с себя больничную робу и с отвращением выкинул ее в кучу мусора. А потом, несмотря на бурые отметины свежих синяков, принялся остервенело тереть себя куском грубого мыла. Рамон поливал меня теплой водой.
– Здорово тебя отметелили. И худой, смотреть больно, – отметил он, когда я вытерся колючим полотенцем и надел застиранные до серости штаны и рубаху, слишком короткие для меня. – Есть хочешь?
– Нет. Водка есть?
– Только ром.
– Давай. И принеси два стакана.
– Я ром не пью.
– Тебе и не придется. Узнай, где живет Брандт.
Рамон помог мне подняться на крыльцо и провел в дом. Там он выставил на стол пузатую бутылку из темного стекла, потом принес два граненых стакана, а сам отправился наводить справки о поэте.
– Если что-то понадобится, проси у Тито, – предупредил он напоследок.
– Хорошо, – кивнул я, тяжело навалившись на рукомойник.
Посмотреться в зеркало над рукомойником я решился далеко не сразу, а когда переборол нерешительность и взглянул на отражение, то без всякого удивления встретил взгляд водянисто-прозрачных глаз. Не бесцветно-серых, как прежде, а просто-напросто стеклянных.
Профессор хорошо надо мной поработал. Даже слишком. Стоило удавить его, пока была такая возможность.
Я щелкнул выключателем, и комната погрузилась в полумрак, тогда немного отступила головная боль. Ноги безумно болели и едва двигались, я тяжело опустился на стул, наполнил из литровой бутылки граненый стакан и приложился к нему, глоток за глотком вливая в себя ром. Удержать в себе крепкий резкий алкогольный напиток удалось не без труда, но усилия того стоили. Очень быстро отступило напряжение, боль в избитом теле стихла, голову затянул мягкий туман.
Следующий глоток я сделал уже без всякого отвращения и не развалился даже, а растекся за столом. Затем до краев наполнил второй стакан, и сразу из дальнего угла погруженной в полумрак комнаты выдвинулась массивная фигура, с ног до головы закутанная в длинный просторный плащ. Лицо пришельца скрывала сгустившаяся под глубоким капюшоном тень, лишь двумя жгучими точками там горели светящиеся глаза.
Узловатые пальцы облапили стакан, и стекло жалобно скрипнуло под натиском изогнутых когтей. А потом чудовище влило в себя ром и звонко хлопнуло стеклянным донцем о столешницу.
– Драть, хорошо! – выдохнул мой вымышленный друг и сграбастал со стола бутылку. – Ну, малыш, за встречу!
Часть третья
Оракул. Сны и Сновидец
1
Люди меняются. Сначала взрослеют, потом стареют. Попутно толстеют, худеют, седеют и лысеют. Обычное дело.
Но нормальны подобные метаморфозы лишь для нормальных людей.
Вымышленные друзья не меняются, они на такое просто неспособны. Вымышленный друг существует исключительно в вашей голове, он плод излишне живого воображения, и не более того. Изменения происходят не с ним. Изменения происходят с вашим сознанием.
И если беловолосый коротышка-лепрекон превращается в жуткую химеру, чьи когти легко царапают стеклянный стакан, значит, у вас серьезные проблемы с головой. Проще говоря, вы чокнулись. Спятили. Двинулись. Пребываете не в своем уме.
Так подумал я, когда старый знакомец откинул с головы капюшон, но от комментариев воздержался. Вместо этого спросил:
– Где цилиндр потерял?
Альбинос знакомым жестом продемонстрировал мне средний палец с жутковатого вида когтем и одним махом осушил стакан рома.
– Дра-а-ать! – потряс он мощной головой, затем с прищуром глянул на меня и расплылся в ехидной улыбке. – А сам чего прическу поменял?
Я провел ладонью по неровно остриженной макушке, взял стакан, но пить не стал и посмотрел поверх него на собеседника. Тот перехватил мой взгляд и расплылся в страшноватой улыбке.
– И как я тебе?
– Уродом был, уродом и остался, – ответил я, изрядно, впрочем покривив при этом душой.
Пусть красавцем лепрекон не мог считаться и раньше, но в своем прежнем обличье страха ни у кого не вызывал. Сейчас же от одного взгляда на него дрожали поджилки и хотелось вжаться спиной в стену.
Горящие призрачным огнем глаза прятались под массивными надбровными дугами; зубы, казалось, не могли поместиться в широком лягушачьем рту. Узкие губы туго обтягивали их, оставляя торчать наружу длинные клыки. Островерхие уши плотно прилегали к голове, а приплюснутый нос совершенно точно не мог принадлежать человеку, да и короткий ежик белых волос, скорее, напоминал жесткую звериную шерсть.
И вместе с тем альбинос вовсе не казался отвратительным уродцем. Он словно вобрал в себя часть неземной красоты падшего, чье сердце сожрал, и внутреннее сияние сглаживало рубленые черты, смягчало их и превращало страшенную морду в заготовку, из которой искусный скульптор вполне мог изваять лицо Аполлона.
Я отхлебнул рома и покачал головой.
– Да нет, бред…
– На себя посмотри! – обиделся альбинос, выложил на стол сигару и уверенным движением когтя срезал кончик. На деревянной столешнице осталась глубокая царапина.
Зажав сигару меж толстых пальцев, Зверь закурил и выдохнул в мою сторону струю пахучего дыма. Сигара оказалась не из дешевых.
– Не хочешь спросить, что со мной не так? – прервал наконец затянувшееся молчание альбинос.
– Ветрянка? – пошутил я.
– Драть! – выругался Зверь и навис над столом. – Тебе в дурке начисто мозги промыли, малыш! Ты перестал верить. Ты перестал верить в меня, вот что со мной не так!
От табачного дыма заслезились глаза; я выдернул сигару из пальцев вымышленного собеседника и кинул ее в стакан с остатками рома. Та зашипела и погасла.
– В пять лет я начисто забыл о твоем существовании и не вспоминал о нем до совершеннолетия! Что же изменилось теперь?
– Сила! – рявкнул альбинос, соскочил со стола, и полы рваного плаща взметнулись, словно призрачные крылья. – Все изменила эта драная сила!
– Сила? – не понял я.
– Сила падшего!
– А зачем было есть его сердце?
– Зачем? – проскрежетал альбинос, и сияние его запавших глаза налилось мрачным багрянцем. – А ты знаешь другой способ уничтожить эту тварь раз и навсегда?
Я не знал.
– У меня просто не было выбора, – глухо произнес Зверь.
– А еще ты хотел жрать.
– Хотел, – признал альбинос и облизнул губы длинным розовым языком. – Драть! Знал бы ты, какое это искушение…
– Ближе к делу! – потребовал я. Из-за выпитого рома меня все сильнее мутило, и было совершенно непонятно, как долго получится оставаться в сознании.
Альбинос наставил на меня когтистый палец и потребовал:
– Прояви уважение! Я спас твою задницу!
– Ближе к делу! – повторил я, поднялся из-за стола и неровной походкой запойного пьяницы поковылял к рукомойнику. – Говори или проваливай!
Впрочем, мне уже все было ясно и так. Лепрекон проглотил слишком большой кусок силы, это его и подвело.
– Сила! – выкрикнул Зверь. – Она горит внутри! Она меняет меня! Превращает во что-то иное! А я не хочу меняться! Понимаешь? Драть! Не хочу!
– Спина сильно чешется? – спросил я, склоняясь над раковиной.
– Да, а что? – простодушно озадачился альбинос.
– Крылья растут.
– Дра-а-ать! – выдохнул Зверь, и в этом его возгласе послышался откровенный страх. Он все понял.
Меня вырвало; я включил воду и умылся.
– Не стоило тебе есть сердце падшего.
– А ты?! – рыкнул альбинос. – Как же ты сам? Ты ведь тоже ел! Рыжая стерва скормила его тебе целиком!
– Я человек, высшее творение, а ты лишь созданный моим воображением фантом. Я перестал думать о тебе, и ты должен был вернуться в небытие. Но не смог. Сила падшего подцепила тебя на крючок и удержала в реальности. Теперь она формирует твое обличье, не я.
– Так верни все назад! Я хочу стать прежним! – заголосил Зверь. – Я не хочу меняться!
– Никто не хочет. Но таков порядок вещей.
– Верни все назад! – потребовал альбинос. – Или добром это не кончится! Ты пожалеешь!
Я напился воды, завернул кран и выпрямился.
– Посмотри мне в глаза, – потребовал я, постучав указательным пальцем себя по виску. – Посмотри и скажи, что ты видишь. Точнее, чего не видишь!
Зверь шумно засопел, но промолчал.
– Талант! – подсказал я. – Меня лишили таланта! И с этим ничего поделать нельзя.
Но альбинос так не считал.
– Отыщи их, отыщи всех, – потребовал он. – Отыщи и запугай до смерти. Или просто убей.
– Думаешь, это поможет?
– О да! – расплылся в жутком оскале мой вымышленный друг. – Даже не сомневайся, малыш. Это всегда помогает.
– Не уверен.
– Не уверен? – нахмурился альбинос и вдруг выкрикнул: – Так проверь! Проверь и сделай прежним меня!
– Попробую.
– Драть! – выругался Зверь, схватил со стола стакан и со всего маху запустил его в стену. – Помоги, Лео, – попросил он. – Помоги, иначе долго я не протяну.
Я вернулся за стол и без сил плюхнулся на стул.
– Не все в моих силах.
Альбинос только фыркнул.
– После превращения, став иным, я приду за тобой, ты это понимаешь? – спросил он.
Я кивнул.
– Тогда оторви свою задницу от стула и начинай нас спасать!
Вместо ответа я выставил средний палец.
– Драть! – выругался альбинос, резко развернулся и в один миг растворился в тенях, словно его здесь и не было вовсе.