Или действительно не было, а все происходило исключительно в моей голове? Я не стал задаваться этим вопросом, навалился грудью на столешницу, подложил руки под голову и закрыл глаза.
Уснул? Нет, скорее, просто перестал существовать здесь и сейчас…
2
Рамон растолкал, когда солнце уже начало светить в неплотно занавешенное шторой окно.
– Лео! – подергал он меня за плечо. – Лео, очнись!
Я отлип от стола и огляделся по сторонам, не в силах сообразить, где нахожусь и каким образом тут очутился.
– Лео! – вновь дернул меня Рамон. – Ты в порядке?
– Нет, – коротко ответил я, поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах поспешил к умывальнику. Напился из-под крана, смывая мерзкий привкус засахаренных слив, потом умылся и с надеждой посмотрел в зеркало, но чуда не произошло: глаза остались прозрачно-стеклянными.
– Тито сказал, ты разговаривал на два голоса, – задумчиво произнес Рамон. – Я не верю в историю о Джекиле и Хайде, но пойми меня правильно: в "Готлиб Бакхарт" просто так людей с улицы…
Крепыш осекся; я обернулся и увидел, что он смотрит на стакан с утопленной в остатках рома сигарой.
– Какого черта?! – охнул Рамон.
Я подошел к нему, ухватил за плечо и заглянул в глаза.
– Пятьдесят тысяч.
Грандиозная сумма моментально отвлекла приятеля от всех нестыковок и несуразностей. Он мотнул головой, досадливо поморщился и указал на дверь.
– Идем, я нашел твоего поэта. Он живет на улице Яблочкова. Это в центре.
Мы вышли на улицу, и я поежился из-за налетевшего ветерка. Было прохладно, в разрыве между плотными облаками проглядывало тусклое из-за смога осеннее солнце. И мне вдруг стало невероятно хорошо и спокойно. Никаких стен вокруг, никаких решеток. Небо, свежий воздух, солнце. Благодать. Даже голова закружилась…
– Дать тебе плащ? – предложил Рамон, который сменил сержантский мундир на брюки и пиджак неброской коричневой расцветки.
– Пистолет дай, – попросил я, спускаясь с крыльца.
Рамон Миро шумно засопел, и на красноватом скуластом лице отразились охватившие его сомнения.
– Мы тебя довезем, – напомнил он.
– Довезете, – кивнул я и навалился на ограждение крыльца. – Но пистолет все равно не помешает.
– Я больше не держу дома арсенал, – отказал крепыш и нахлобучил на макушку потрепанную кепку. – И тебе ли не знать почему?
Сыщики из Третьего департамента могли наведаться сюда с обыском в любой момент, и сомневаться в словах приятеля не приходилось, но и отказываться от своего желания обзавестись оружием я не хотел.
– Ствол, Рамон. Мне нужен ствол. Ни бегать, ни драться я сейчас не в состоянии, а обратно в "Готлиб Бакхарт" не вернусь. Я знаю точно, у тебя при себе что-то есть…
– Ты говорил об ошибке!
– Понадобится время, чтобы уладить формальности!
Рамон закатил глаза, потом вытащил из кобуры на поясе свой "Веблей – Фосбери" и протянул мне.
– Устроит?
Я согласился без раздумий.
– Вполне!
– Кобура нужна? – спросил Миро, начиная расстегивать ремень.
– Оставь себе, – отказался я, покачав оружие в руке. Весил громоздкий револьвер немногим больше килограмма, зато рассчитанный на шесть патронов барабан под действием отдачи проворачивался автоматически, и так же автоматически взводился курок. Боеприпасы четыреста пятьдесят пятого калибра отличались изрядной убойностью; однажды Рамону удалось ненадолго, но все же остановить оборотня, нашпиговав того семнадцатиграммовыми пулями практически в упор. Человеку с лихвой хватило бы и одной такой свинцовой пилюли.
Миро с сожалением проводил взглядом револьвер, покачал головой и зашагал к гаражу, в распахнутых воротах которого маячил забрызганный грязью нос броневика. Племянник сыщика уже долил в радиатор воду и сейчас заправлял движок гранулированным тротилом.
Я отлип от ограждения крыльца и едва устоял на ногах, но головокружение вскоре прошло, и нужды в посторонней помощи не возникло.
– Рамон! – окликнул я приятеля.
– Да? – обернулся крепыш.
– Как лицензию на тротил оформить умудрился?
– Есть связи, – не стал откровенничать Миро и протянул мне больничную карту. – Держи, это твое.
Я уселся на подножку броневика, положил рядом с собой револьвер и, открыв картонную обложку, принялся бегло просматривать заполненные листы. Ничего интересного там не обнаружилось, лишь стандартные записи истории болезни, придуманной от первого и до последнего слова. Информацию об экспериментальной электротерапии профессор картотеке не доверял и хранил где-то в другом месте.
Я вспомнил о его блокноте, вздохнул и попросил Рамона:
– Огонь есть?
Миро похлопал себя по карманам и выудил коробку спичек. Не дожидаясь моей просьбы, он чиркнул красноватой головкой о грубую подошву ботинка, и с громким шипением в полумраке гаража возник дымный огонек. Я поднес к нему краешек листа, и пламя начало быстро пожирать сухую бумагу. К потолку полетел черный невесомый пепел.
Дым привлек внимание Тито; он посмотрел на нас с неприкрытым неодобрением, но замечание дяде делать не решился, а вместо этого сходил до бочки в углу двора и вернулся с ведром. Когда бумага прогорела, парень тщательно залил пепел и тлеющий картон водой.
– Все, поехали! – поторопил меня Рамон.
С револьвером в руке я забрался в кузов и без сил развалился на скамье. Тито натянул шоферские краги, уселся за руль и в несколько приемов выгнал неуклюжий броневик из гаража во двор. За это время Рамон успел сходить в дом и вернуться с самозарядной винтовкой в руках.
– Вечно от тебя проблемы, Лео, – проворчал он, отвечая на невысказанный мной вопрос, и кинул на скамью подсумок с запасными магазинами.
Рамон Миро опасался неприятностей, но броневик беспрепятственно выехал за ворота и спокойно покатил по дороге меж мануфактур с отчаянно дымившими трубами. Никто не заблокировал нас, никто не обстрелял и не попытался остановить.
Рамона такое начало поездки нисколько не успокоило, он дослал патрон и принялся напряженно смотреть в зарешеченное боковое окошко. Я только посмеялся над его страхами.
Едва ли профессор Берлигер решится поднимать шум. Ни один консилиум не признает меня умалишенным, никакое решение суда не поможет вернуть меня обратно в "Готлиб Бакхарт". К тому же попытка превратить сиятельных в обычных людей – это не научные изыскания, а самонадеянная игра в бога, метафизика в самом вызывающем ее проявлении, и более того – государственная измена.
Обвинения в убийстве санитаров я тоже нисколько не опасался, поскольку никто так и не озаботился сбором доказательств моей вины. Стоит делу дойти до суда, и оно рассыплется, словно карточный домик. С такими процессуальными нарушениями обвинительного вердикта не получить даже самому пронырливому обвинителю.
Куда больше обеспокоило предупреждение лепрекона. Мой переживший столь пугающую метаморфозу вымышленный друг нисколько не преувеличивал: если сила падшего возьмет верх, нам обоим несдобровать.
Но каким образом вернуть коротышке-альбиносу его прежнее обличье, если талант сиятельного больше не повинуется мне?
Начал накрапывать мелкий дождь, зашуршали по крыше капли дождя. Рамон немного расслабился, уселся на лавку и спросил:
– Как ты собираешься со мной расплатиться?
– Легко, – усмехнулся я, а когда на лице приятеля заходили желваки, продиктовал адрес конторы поверенного.
– И что мне с этим делать? – нахмурился Рамон.
– Привезешь мэтра к Брандту, оформим перевод.
– Ты вот так запросто способен отстегнуть пятьдесят кусков? – засомневался крепыш.
– На кой черт ты вообще вытащил меня из клиники, раз не поверил в оплату?
– Я не сомневался в твоих словах, просто предполагал, что речь пойдет об отсрочке. И потом – мы же с тобой друзья, так?
– Друзья, – подтвердил я, чувствуя в словах бывшего напарника некую недосказанность. – Что-то еще?
– Нет, – покачал Рамон головой и вновь выглянул в окно. – Подъезжаем.
– Что тебя беспокоит?
– Помимо налета на психиатрическую клинику?
– Помимо этого, да.
– Тот человек, который приходил от тебя…
– Говорил же – я его не знаю!
– Помяни мое слово, с ним еще будут проблемы, – вздохнул Рамон. – И не проси от него избавиться, хорошо?
– Не стану, – пробурчал я, вовсе не испытывая в этом уверенности.
В этот момент броневик замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Рамон распахнул боковую дверцу и указал на аккуратный двухэтажный домик.
– Тебе туда.
Я выбрался из броневика на неровную брусчатку тротуара, и немедленно навалилось головокружение. Пришлось опуститься на подножку кабины.
– Помочь? – спросил Рамон.
– Нет, – отказался я, оглядывая узенькую улочку, дома которой жались друг к другу боками, словно бродяги в холодную ночь. Отличались они лишь потемневшими медными цифрами на стенах да вывешенными за подоконник горшками с пожухлыми цветами. Городская сажа и копоть не оставили растениям ни единого шанса порадовать взгляд прохожих яркими красками.
Да и в остальном улочка выглядела серой, мокрой и неприметной. Она совсем не походила на места, в которых поэт предпочитал останавливаться прежде.
– Это точно здесь? – засомневался я.
– Справлялся в Императорском театре, – подтвердил Рамон.
– Ну если так…
Я протянул руку, крепыш помог мне подняться с подножки и предупредил:
– Мы подождем.
– Лишним не будет, – согласился я, хоть из труб на крытой черепицей островерхой крыше и шел дым.
Если Альберта не окажется дома, меня в таком виде даже на порог не пустят. Лично сам я и слушать не стал бы худого и босого бродягу с длинной седой щетиной и клочьями неровно обстриженных волос, да еще наряженного в застиранные обноски с чужого плеча…
Но делать было нечего, я босыми ступнями по холодным камням прошлепал к дому и несколько раз стукнул молоточком по медной пластине. Сначала ничего не происходило, затем послышались шаги, дверь приоткрылась, и на меня с изумлением уставилась средних лет женщина в строгом платье и чепце.
– Милостыню не подаем! – объявила экономка с явственным английским акцентом и попыталась закрыть дверь, но я успел заблокировать ее ногой. Босую ступню так и зажало.
– Альберт у себя?
Тетенька с чопорным лицом старой девы на миг заколебалась, потом раздраженно объявила:
– Уходите или я позову полицию!
В прежние времена Альберт Брандт и сам нередко возвращался домой в подобном виде, но я не стал об этом говорить, просто спросил:
– Что вы видите у меня за спиной?
Пусть на списанном броневике Рамона не было гербов и бортовых номеров, а из башенки при продаже демонтировали "гатлинг", но мало кто из обывателей мог с первого взгляда отличить его от полицейской самоходной коляски. Тетенька засомневалась.
– Какое отношение… – начала было она, но тут у нее за спиной послышался быстрый перестук каблуков, словно кто-то спешно сбежал по лестнице со второго этажа.
– Что-то случилось? – поинтересовался приятный женский голос, и сразу, без всякого перехода, раздался радостный возглас: – Лео!
Выскочившая из дома Лилиана бросилась мне на шею, едва не сбив при этом с ног.
– Лео! Ты вернулся! – смеясь и обливаясь слезами одновременно, повисла на мне подруга. – Я знала! Знала, что ты вернешься!
Появление Лили словно придало мне сил, и каким-то чудом я сумел устоять на ногах.
– Давай зайдем в дом? – предложил я, чувствуя, как подгибаются колени.
Лилиана меня не услышала, пришлось самому шагнуть через порог, уводя подругу с улицы. Экономка быстро закрыла за нами дверь, не желая привлекать столь пикантной сценой внимание соседей, и в этом отношении я был с ней всецело согласен.
– Лео, любимый! – прижалась ко мне Лилиана. – Я так ждала, так надеялась!
Я поцеловал ее, заставляя замолчать, потом тихонько прошептал на ухо:
– Спасибо, что верила в меня. Без твоей веры я бы не выбрался.
Лилиана словно очнулась, отступила и посмотрела на меня со стороны:
– Ох, Лео! – охнула она. – Ты ужасно выглядишь! И так исхудал! Тебе надо немедленно лечь в постель!
– Со мной все в порядке!
– И не спорь даже! – отрезала Лили. – Когда ты последний раз ел горячее? Миссис Харди, приготовьте…
– Бульон, – попросил я, поскольку ничего другого мой желудок сейчас принять не мог.
– Да, бульон! – подтвердила Лилиана. – И позвоните в театр, сообщите Альберту, что вернулся Леопольд.
– Как скажете, – с ледяным спокойствием восприняла это распоряжение миссис Харди.
– Лео, тебе надо лечь в постель! – вновь взялась за меня Лили. – Я вызову доктора!
– Не надо, дорогая, – отказался я. – Со мной все хорошо. И, если честно, прежде чем ложиться в постель, я бы принял ванну.
– Ванна – лучшее средство от простуды, – одобрила это решение миссис Харди, выразительно посмотрев на мои босые ступни.
Лилиана потащила меня к лестнице; я между делом прихватил с журнального столика номер "Атлантического телеграфа" и спрятал под него "Веблей – Фосбери", который грозил вывалиться из-за пояса брюк и отбить пальцы, а то и пальнуть при ударе об пол.
На второй этаж я поднялся, почти не запыхавшись. Вероятно, так подействовал талант Лилианы. Она все это время верила в меня, но сложно верить в возвращение человека, сгинувшего без вести два месяца назад, а сейчас Лили воспрянула духом, и я словно купался в идущем от нее тепле.
Лестница привела нас в просторный холл с камином, круглым столом и мягкими креслами. Сейчас там царил полумрак, электрические лампочки хрустальной люстры под потолком не горели.
– Наша ванная справа, – указала Лилиана на один из расходившихся в разные стороны по этажу коридоров.
– Наша? – удивился я. – Лили, ты живешь здесь?
О присутствии в доме Альберта Брандта с супругой наглядно свидетельствовал богатый ассортимент бара и картины новомодных экспрессионистов на стенах гостиной, разбавленные полотнами с обнаженной натурой, но Лилиана? Что делает здесь она?
– А что мне еще оставалось? – вздохнула подруга. – Я ожидала твоего возвращения со дня на день и не хотела расстраивать родителей. – Она улыбнулась. – Пришлось соврать, что мы путешествуем по Европе.
– Ох, – выдохнул я и опустился в ближайшее кресло. Силы как-то враз оставили меня, защемило сердце.
– Не беспокойся, папа с мамой ничего не подозревают. Друзья Альберта время от времени посылают им с континента открытки, – сообщила Лили и отвернулась, демонстрируя классический профиль лица.
Скрыть выступившие на глазах слезы ей не удалось, и сердце мое сжалось от боли.
– Я не об этом беспокоюсь, – сознался я. – Совсем не об этом.
– Что случилось, Леопольд? – спросила Лили, уселась на подлокотник кресла и обняла меня. – Что с тобой стряслось?
– Прошлое дотянулось, – ответил я, не став вдаваться в детали, и уткнулся лбом в девичье плечо. – Мне было плохо без тебя.
– А мне без тебя, – сказала Лили, приподняла мою голову и поцеловала в губы. – Расскажешь обо всем позже, хорошо? Сейчас ты должен принять ванну и выпить бульон, а мне надо позаботиться о Елизавете-Марии.
– А что с ней? – насторожился я.
– Нервная горячка, – сообщила Лилиана, поднимаясь с кресла. – Лекарства не помогают, она не приходит в себя уже вторую неделю.
Меня пробрала дрожь. Нервная горячка? Ох, если бы! Своим нынешним обликом Елизавета-Мария была целиком и полностью обязана моему воображению, а я больше не мог удержать ее образ в своей голове.
Вот и еще одна проблема повисла на шее мельничным жерновом…
– Иди в ванную, я принесу тебе халат, – распорядилась Лилиана и зашагала по коридору.
Я полюбовался стройной фигурой подруги, ее тонкой талией и россыпью черных волос, но, когда Лили скрылась из виду, в ванную комнату не пошел, а вместо этого заглянул в спальню Елизаветы-Марии. Ее комната встретила меня полумраком, тяжелым ароматом благовоний и запахом разгоряченного болезнью тела. Окна были зашторены, у широкой двуспальной кровати стоял столик с батареей стеклянных пузырьков с микстурами и таблетками.
Елизавета-Мария при моем появлении даже не шелохнулась. Промокшая от пота простыня едва-едва колыхалась от медленного движения ее груди. Подушка пестрела рыжими прядями выпавших волос, лицо сильно похудело и утратило милую округлость, стало жестким и резким. Оно нисколько не потеряло своей красоты, просто в нем начала проглядывать истинная сущность суккуба, хищная и безжалостная.
Я постарался воскресить в памяти образ вымышленной невесты, какой увидел ее первый раз, но в моих воспоминаниях помимо облика круглолицей симпатичной девицы хранился и другой, ничуть не менее яркий образ Елизаветы-Марии. Весьма непросто забыть, как суккуб слизывает раздвоенным языком кровь со стального цвета когтей, а глаза ее при этом пылают огнем преисподней!
Я больше не мог полагаться на собственное воображение и не знал, какими последствиями грозит возвращение суккуба в демоническую ипостась, поэтому, отвесив Елизавете-Марии крепкую пощечину, быстро отступил от кровати и лишь после этого произнес:
– Встань и иди!
Припухшие глаза Елизаветы-Марии вдруг распахнулись, и она уставилась на меня невидящим взглядом.
– Сволочь! – хрипло выдавила она, облизнула пересохшие губы и простонала: – Какая же ты невыносимая сволочь, Леопольд Орсо! И как меня только угораздило связаться с тобой!
Под ее тяжелым взглядом я попятился к двери.
– Где пропадал? – прошептала суккуб, приподнимаясь с подушки.
– Не важно. Важно, что я вернулся.
– Сгинь!
Не став испытывать терпение Елизаветы-Марии, я выскользнул за дверь и только там снял с боевого взвода курок спрятанного под газету револьвера.
– Лео? – удивилась Лилиана. – Ты еще не в ванной?
– Нет, решил проведать Елизавету-Марию, – ответил я с беспечной улыбкой, забрал у подруги халат и прошел в комнатку, посреди которой на звериных лапах стояла пузатая медная ванна. К ней было подведено две трубы: с холодной и горячей водой.
– Сейчас принесу бульон, – предупредила Лилиана, но только вышла в коридор и взволнованно вскрикнула: – Мари? Ты очнулась?!
Прикрыв дверь, я прямо на кафельный пол скинул свои обноски, потом заткнул слив и открыл оба до блеска надраенных медных вентиля. Проверил рукой температуру воды, забрался в ванну и обессиленно развалился в ней, наслаждаясь окутавшим меня теплом.
Немного отмокнув, я намылил голову, смыл с короткого ежика волос пену и взял прихваченную с собой газету. Из меня словно вырезали кусок, я не мог просто лежать в ванне и радоваться возвращению к нормальной жизни. Требовалось хоть как-то отвлечься от зияющей пустоты в душе.
Со мной что-то было не так. И это беспокоило, словно обнаруженный языком скол на зубе, только много-много хуже. Будто мне сделали лоботомию, а я даже не понял этого.
– Проклятье! – в голос выругался я, нервным движением расправляя газету.