- Вера, слушай меня внимательно. Это очень важно.
Когда-то давным-давно мама ей сказала, что она должна слушаться гран-маман, пока папа за ней не придет. Притворяться бесполезно; обмануть маму ей никогда не удавалось. Вера могла притворяться так старательно, что сама себе верила, но мама всегда знала лучше - и мама велела ей слушаться гран-маман.
Поэтому, вздохнув знобко, Вера вышла из своего тихого убежища и перестала притворяться, что ее уши принадлежат другой маленькой девочке; вышла из темноты и перестала притворяться, что ее глаза у другой маленькой девочки, и нос, и руки, и язык, и вообще все остальное.
Гран-маман стояла у ее кровати в белой комнате, и волосы ее сверкали в ярких лучах ламп. Где находится белая комната или чем она отличается от другой белой комнаты, Вера не могла бы сказать, потому что не помнила, как попала сюда, и не знала, почему гран-маман так взволнована, потому что сберегла в себе пятую маленькую девочку, которая хранила память Веры. Пока жива была пятая девочка, можно было обойтись без остальных четырех.
То была та самая девочка, что кричала не переставая в темном тихом месте.
Склонившись, гран-маман поцеловала Веру в лоб.
- Вера, ты должна… должна… - Она обернулась к великану.
Тот стоял в дверях, скрестив на могучей тролличьей груди здоровые тролличьи руки.
- Скажите ей, чтобы перестала прятаться, - пророкотал великан своим великанским голосом. - Пусть выйдет на свет.
- Вера, перестань прятаться. Выйди на свет.
Раз она слышала и гран-маман, и великана, значит, она, получается, уже вышла на свет, туда, где одиноко, шумно, и ярко, и холодно, и вообще-то страшновато. Сморгнув, Вера попыталась не распускать нюни и быть храброй, но слезинка все равно выкатилась и сбежала на ухо.
- Тут так пусто, - шепнула она гран-маман тихонько и слабо. - Одиноко.
- Скажите ей, - пророкотал великан, - что если она мысленно возьмет меня за руку, ей никогда больше не будет одиноко.
"Никогда не будет одиноко…" Эти слова эхом отдавались в голове, и даже не слабели: "никогда никогда никогда никогда…". Вера позволила себе соскользнуть обратно в темноту и стала шарить в поисках великанской руки.
- Вера, ты слышала? Я хочу, чтобы ты его слушалась, понимаешь? Возьми его за руку, Вера… Вера? Тан’элКот, это просто нелепо! Что это должно значить - мысленно взять за руку? Пустая трата времени.
Великана она не могла разглядеть, но чувствовала его присутствие разом со всех сторон, будто он был сделан из густого тумана, а она бродила у него внутри, только туман - он такой холодный, сырой и противный, а великан был теплый внутри, сухой и даже уютный немножко. Словно она ему нравилась. Словно он ее даже любил немножко.
- Вы слишком легко сдаетесь. Она не только слышит, но и пытается исполнить вашу просьбу. Я это вижу.
Конечно, он не любил ее, как мама, совсем не так - скорей как сама Вера любила лимонную с зеленым блузку, которую папа ей купил в Чикаго: так можно любить что-то такое, от чего не ждешь любви в ответ.
Тут она была согласна на все сто. Она и не хотела его любить. Когда любишь кого-то, из тебя получается пятая маленькая девочка.
- Видишь? Что тут можно увидеть?
- Вы переживали приключения от лица тавматурга; Карл был чародеем не из худших. Вспомните, какой представляется колдовскому зрению Оболочка живого существа - даже сейчас это дитя неуклюже и грубо пытается настроить свою Оболочку в резонанс с моей собственной.
Нащупать руки великана Вера не могла, но добрела туда, где этой руке полагалось быть, и попыталась эту руку представить. Вроде как видишь сон и блуждаешь по чужому темному, огромному дому, а потом решишь: да это же твой дом! - и все становится знакомым, даже то, что в первый раз видишь. Она потянулась к сгустку тумана, темноты, сухого жара и решила, что это рука.
- Ты смотришь на нее колдовским зрением? Разве для этого не надо входить в транс?
- Я уже в трансе.
- Тогда как ты можешь разговаривать?
- Я же Тан’элКот.
И пока Вера продолжала фантазировать - решать, туман сгущался и обретал очертания руки, становился все плотней, и теплей, и суше, пока не принял устойчивое обличье.
- Она настраивает свою Оболочку? Как чародей?
- Не как чародей. Как дитя. Все дети наделены от природы ограниченными способностями к волшебству. Основная функция педагогики в вашем обществе - подавить эти способности.
Что это должно значить, Вера не понимала, но это было неважно, потому что рука занимала ее куда больше. Пока она больше походила на мультяшку - ну ладонь, пять пальцев, но она получалась как бы ничейная и очень большая.
Но девочка упрямо продолжала решать - у настоящей руки на костяшках были бы морщинки, и на ладони линии, и в основании каждого пальца такие холмики, и, конечно, раз великан - он же взрослый, значит, на тыльной стороне должны быть волосы…
И по мере того, как рука приобретала реальность, вокруг становилось все более светло и шумно: кто-то бормотал рядом, повторял тихонько и пискляво: "Осторожней, только, пожалуйста, осторожней", - и очень скоро Вера смогла его увидеть, а чем внимательней слушала, тем ясней слышала. Человека этого она не знала: сморщенный, горбатый старикашка, на вид весь из себя вонючий.
А за ним толпилась еще уйма народу, все смешно одетые - не как настоящие администраторы, или мастеровые, или еще кто, - а будто на бал-маскарад собрались или, может, на конвент вроде "Фанкона". Все толпились вокруг нее и говорили разом, так что она даже испугалась немножко, но вроде бы ничего плохого не хотели. Один был очень похож на великана, только еще выше, и у него волосы был длинные, волнистые и лохматая бородища. И еще там был другой мужчина, очень рослый, с золотыми кудрями и чудесными синими глазами, он подошел прямо к Вере, встал перед ней на колени и, кажется, чуть не расплакался.
"Вера? Ты меня узнаешь, Вера? Ты знаешь, кто я?"
Она страшно не любила, когда взрослые задают дурацкие вопросы, потому что обычно ты их не узнаешь, а они почему-то расстраиваются и обижаются ужасно. Так что она вовсе не хотела отвечать, хотя у него были такие чудные кудри, и глаза добрые, и было ему очень грустно. Он протянул руку, коснулся ее плеча и пробормотал: "Вера, Вера, милая…"
И тогда голос великана загремел у нее в голове:
- ПОШЛИ ПРОЧЬ! ФУ, ШАВКИ! МАРШ ЗА ВОРОТА! ОНА МОЯ!
Должно быть, он сделал что-то нехорошее с этими людьми, напугал и даже, наверное, побил, потому что рассеялись они куда быстрей, чем появились, а голос великана звучал так громко, так сердито и злобно, что Вера расплакалась, а стоило ей заплакать, как захотелось, чтобы рядом была мама, и тогда она совсем забыла притвориться, что отдала свою память пятой маленькой девочке.
Память вернулась к ней, и Вера поняла, что пятая девочка - это она сама.
Она кричала, и кричала, и кричала - а великан стискивал ее руку, и было больно; Вера хотела, чтобы пришла мама, или папа, или кто-нибудь и прогнал его, а он схватил ее за другую руку и сжал обе, сжал вместе, сжал ее руки ВМЕСТЕ…
У нее даже рук не осталось - великан сжал их так крепко, что они срослись у запястий, будто у нее не руки, а одна заветная косточка, как у цыпленка, и единственное запястье вросло в руки великану, так что его кровь вливалась в жилы девочки, а ее собственная вытекала в сосуды великана.
Великан оскалил большие острые зубы.
- Ну же, дитя: где твоя река?
Вера только помотала головой, недоверчиво глядя, как ее хрупкие запястья врастают в его толстую волосатую руку. Что-то забилось у нее в глотке, словно проглоченный крысенок, и пыталось выбраться из живота, цепляясь за стенки острыми коготочками, и во рту стоял привкус крови, как в тот раз, когда она упала и прикусила губу…
- Река, дитя, - уже громче повторил великан - Тан’элКот, теперь она знала его имя, оно текло по ее жилам вместе с чужой кровью. - Я зашел так далеко не затем, чтобы потерпеть поражение.
Вот теперь он разозлился, по-настоящему разозлился, и его гнев обжигал ее, огнем тек по рукам, по локтям, опалял грудь, так что крысеныш в груди бился все сильней и сильней, карабкаясь к горлу.
- ГДЕ ЭТА ПРОКЛЯТАЯ РЕКА?! ПОЧЕМУ Я НЕ ЧУЮ РЕКИ?
Он так ярился, что Вера испугалась еще сильней, и вот тогда крысеныш выбрался наконец из глотки. Он протолкнулся сквозь стиснутые зубы, и это была вовсе не крыса.
Это был крик.
Она кричала, и кричала, и кричала, и кричала…
Потому что она больше никогда, никогда не будет одна.
5
Вопли Веры отражались от стен операционного зала, накладываясь друг на друга, покуда не перешли в единый слитный визг петли обратной связи. Эвери хотелось зажать уши и спрятаться в уголке, но вместо этого она дернула Тан’элКота за руку - все равно что пытаться выворотить бетонный столб.
- Прекратить! - рявкнула она и едва услышала себя. - Хватит! Ей больно!
Великан прорычал что-то невнятное и нетерпеливо повел плечами, стряхнув Эвери одним неимоверно могучим движением. Она отлетела к стене, едва не расшибившись, и полуоглушенная набросилась на него вновь, с рычанием протянув когти к глазницам. Рассеянно - внимание его было приковано к бьющейся Вере - Тан’элКот поймал ее за руку и удержал в стороне.
- Хватит! - заорала Эвери. - Еще раз дотронешься до нее, и я добьюсь твоей смерти! Слышишь? Я с тобой разделаюсь!
Тан’элКот без особых усилий удерживал ее на расстоянии вытянутой руки, не обращая внимания на крики. Вера визжала, а великан склонялся над ней все ниже, оскалившись, будто собрался вгрызться в ее личико. Эвери сопротивлялась отчаянно и бесплодно, пока не сообразила, что великан держит ее увечной рукой. Стиснув кулак, она со всей силы треснула его по стянутой бинтами культяпке на месте мизинца.
Тан’элКот задохнулся от боли, пальцы его разжались, и Эвери врезала ему снова, с размаху, точно подавала теннисный мячик, прямо по распухшим синякам вокруг глазного яблока.
- Оставь ее в покое!
Он даже не моргнул. Эвери не успела сообразить, что происходит, как великан взял ее за горло и на вытянутой руке приподнял над землей. Она беспомощно царапала железные пальцы.
Тан’элКот сжал в кулак увечную руку.
- Я могу вас убить, - промолвил он. - Это вам понятно?
Пальцы его пережали дыхательное горло; Эвери не могла не то что ответить, но даже кивнуть.
- Как сможете вы помочь этой девочке, если погибнете? - рассудительно и внятно проговорил он и замер, ожидая ответа.
Эвери зажмурилась и опустила руки.
Если Тан’элКот убьет ее на месте, закончится хотя бы захлестнувшее ее жизнь безумие. Но вместо этого он осторожно опустил ее и разжал пальцы.
- Успокойте девочку, бизнесмен. Она может пораниться.
Из последних сил держась на ногах, Эвери заставила себя поднять веки и доковылять до операционного стола, где билась под резиновыми ремнями Вера.
- Тс-с, девочка, - пробормотала она, поглаживая лоб ребенка. - Тс-с, маленькая. Гран-маман с тобой. Я здесь, все будет хорошо.
По острой скуле прокатилась слеза и упала Вере на волосы.
Вскоре судороги утихли, и девочка опять впала в бессознательное состояние. Только тогда силы оставили Эвери окончательно; она оперлась на стальное ложе операционного стола, но даже при этом не смогла удержаться на ногах. Она опустилась на колени, спрятала лицо в ладонях и зарыдала.
- Бизнесмен… - проговорил Тан’элКот мягко, - прошу… Эвери, не плачьте.
Широкие теплые ладони легли ей на плечи, легко оторвали от стола. Он провел ее к единственному в операционном зале стулу и, усадив, опустился рядом на пол.
- Эвери, пожалуйста, - пробормотал он, обнимая ее, - во мне столько от… от Карла, что я не могу вынести ваших слез…
- Что со мной творится? - сбивчиво прошептала Эвери сквозь крепко сомкнутые пальцы. - Это не я. Я не такая. Не понимаю, что со мной случилось…
- Когда наступает любовь, разум вынужден бывает отойти, - промолвил великан ласково, - но на этом поле боя слишком часто остаются гнить тела наших иллюзий.
- Я не позволю тебе причинить ей вред. - Эвери опустила руки и глянула великану в лицо. - Можешь убить меня. Но пока жива, я сделаю все, чтобы остановить тебя.
- Я понимаю. Но и вы поймите меня. - Поднявшись, Тан’элКот подошел к операционному столу. Рука его повисла в дюйме над макушкой Веры, словно он боялся прикоснуться к девочке.
- То чувство, что испытываете вы к этому ребенку, - промолвил он, - я питаю к каждому из Детей своих. А их миллионы, бизнесмен. Каждый из них дорог мне несказанно. Мои сны полны отзвуков их будущих судеб. И каждый звук - это вопль.
Он обернулся к ней, умоляюще разводя руками.
- На что не пошли бы вы, чтобы защитить свою внучку? На что не пошел бы я ради своих Детей?
- Я не позволю тебе причинить ей вред, - повторила Эвери.
Взгляд великана дрогнул на миг, словно внимание его привлекло движение за стеклом. По лицу пробежала почти неприметная гримаса омерзения, ненависти - и, что поразило Эвери еще более, страха.
Дрожь пробрала ее до костей. Она знать не желала, что может вселить ужас в самого Тан’элКота.
- Не я, - медленно вымолвил он, - желаю ей зла, бизнесмен.
Она проследила за его взглядом - робко, страшась того, что увидит.
К окну операционного зала прижимался обмякшим от жадного вожделения лицом, словно оголодавший поденщик к витрине мясной лавки, Артуро Коллберг.
6
- Долго он там будет стоять? - тихо спросила Эвери.
Коллберг уже несколько часов стоял молча, прижавшись лицом к стеклу, - сколько именно, Эвери не могла бы сказать. Она расхаживала взад и вперед, обняв себя за плечи, чтобы унять дрожь, хотя в операционной было совсем не холодно.
Тан’элКот сидел на стуле, отвернувшись от окна, и сосредоточенно разглядывал Веру.
- Предсказать невозможно, - ответил он отстраненно и равнодушно. - Иногда не больше пары минут. Один раз он стоял так почти сутки. Рабочий Коллберг приходит и уходит, когда ему вздумается; о чем он думает, узнать невозможно, а размышлять - отвратительно.
- Есть успехи?
Он покачал головой.
- Нет. Я рассчитывал обнаружить связь, как только установил мысленный контакт с девочкой, но не сумел. Предполагаю, что травма, вызванная смертью матери, заставила ее отгородиться от этой части собственного "я". Подобная дисассоциативная реакция порой вызывает расщепление личности.
- Ты знал, - вымолвила она. - Ты заранее знал об убийстве.
- Если припомните, я пытался вас предупредить.
- А ее предупредить ты пытался? Пэллес? Что ты наговорил ей?
- Они с Кейном понимали, на что идут, - ответил он и огорченно добавил вполголоса: - Пожалуй, лучше меня…
- Что случится, если ты не нащупаешь связь?
- Как я и объяснял: единственный способ защитить это дитя - сделать его полезным для твари, которая прежде была Коллбергом. Если мы не преуспеем в этом, то и сами окажемся излишними. Такое состояние обычно заканчивается летально.
- Есть вещи похуже смерти, - заметила Эвери.
- Воистину так, - согласился великан. - С некоторыми из них вы, скорей всего, познакомитесь лично. Я уже упоминал, какими способами Коллберг убивает время.
Эвери глянула сквозь стекло в голодные пустые зенки, и ее снова затрясло.
- Мы можем предпринять еще что-то?
Тан’элКот уныло пожал плечами.
- Я могу лишь перебирать резонансы, способные теоретически поддерживать ее связь с рекой. Можете считать, что я разыскиваю связь, но поймите, что рассудок - даже рассудок ребенка - это, метафорически выражаясь, весьма просторное место.
Эвери кивнула в сторону Коллберга.
- А он это понимает?
- Я не могу сказать, что он понимает, а чего - нет.
- В нем и человеческого-то ничего не осталось, - прошептала она.
- В нем все до последней капли человеческое, - возразил Тан’элКот. - Он продукт перегонки и очистки людской натуры, воплощенная суть человечества. Вы, полагаю, хотели сказать, что он более не является человеком.
- Намекаете, что он больше, нежели человек?
- Напротив. Значительно меньше.
Эвери долго размышляла над этими словами и в конце концов спросила:
- А что будет, когда ты найдешь связь?
Тан’элКот отвел взгляд от лица спящей девочки и вздохнул.
- Это, по крайней мере, не тайна. Жизнь - самое существование - есть организованная Сила; все сущее, живое или нет, можно воспринимать как принятое изначальной вселенской энергией обличье. Мы воспринимаем предметы по раздельности только потому, что этому научены. Но все на свете по природе своей - лишь узелки в том гобелене, что являет собою вселенная.
Голос Тан’элКота оставался педантично сухим, но лицо помрачнело еще сильнее.
- Можно сказать, что Шамбарайя - это лишь мелкий узелок в сплетении Мировой Души, которую эльфы называют Т’нналлдион. При помощи Веры Совет попечителей намеревается запустить свои корпоративные щупальца в этот узел, расплести его и перевязать снова - по собственному образу и подобию.
Эвери непонимающе покачала головой. Лицо Тан’элКота было не веселей раскопанной могилы.
- Они превратят Поднебесье в мир, подобный вашему.
- И все? - Эвери нахмурилась. - Ты так говоришь, будто это катастрофа.
- Это будет Армагеддон немыслимых масштабов. Геноцид, о котором Сталин не смел бы помыслить.
- Уничтожить волшебство не так уж и страшно.
- Бизнесмен, - терпеливо проговорил Тан’элКот, - вы ничего не поняли. Магия на Земле не уничтожена; она является производной Силы, энергии самого бытия. Можно изменить лишь форму, в которой эта энергия проявляется. Так и было сделано. Некогда на Земле обитало столько же волшебных существ, сколько и в Поднебесье: драконы, морские змеи и русалки, птицы-рух, джинны, эльфы, гномы и все прочие. Но подобные создания нуждаются в более высоких уровнях Силы на определенных частотах, чем люди. По мере того, как менялись гармоники, эти существа не просто гибли: сами их кости теряли реальность. Они растворялись в потоке Силы вашей вселенной.
- Хочешь сказать, что магия работает и на Земле? - скептически заметила Эвери.
- Магия работает, как вы выразились, везде. Но форма, в которой волшебство проявляется на Земле, является местным отклонением: законы физики на этой планете и в окружающем ее космическом пространстве изменены таким образом, чтобы способствовать гегемонии рода человеческого.
- И что в том дурного?
- Я не сказал, что это плохо. Мы спорим не о морали. В рвении своем я, пытаясь защитить своих Детей, подобную судьбу уготовил и родному миру. Но это противоестественно. Это отклонение является равно причиной и следствием уродливого искажения людской натуры, которое мы видим перед собою, и общества, в котором вы заставляете себя существовать.
- На Земле не так плохо…