- А еще должны быть муравьи и орлы, деревья, цветы и рыбы. Каждому по природе его - и чем больше обличий, тем больше в мире красоты.
- …Король, королевич, сапожник, портной… - Кейн фыркнул. - Это же метафора, блин, не затопчи ее до смерти.
Я кивнул.
- И еще император. Ты правда считаешь, что я справлюсь, Хэри? - Я обернулся к нему: - Правда?
Он прищурился - заходящее солнце било в лицо.
- В жизни я безоговорочно доверял лишь троим, - промолвил он. - Один из них - мой отец. Остальные двое - ты.
Всякий раз, как я вижу эту сцену в Кейновом Зерцале, меня обжигает боль: жалость, которой я никогда не смогу поделиться. Я никогда не скажу, как мне горько, что он не смогу включить жену в этот краткий список. Слишком хорошо я понимаю, как это мучает его.
Его глазами я вижу, как отвечаю:
- Ладно. Попробую. Просто… мне нужно время привыкнуть к этой мысли.
- Времени у тебя немного, - предупреждает он. - Твоя коронация через час. Пошли, будем тебя одевать.
- Ладно, - отвечаю я. - Пошли.
10
Коронация моя тоже была вполне величественной - в бредовой, слегка жутковатой манере. Геральдика недостаточно интересует меня, чтобы я тратил чернила на подробные описания. Достаточно сказать, что в огромной гулкой скорлупе Большого зала дворца Колхари я принял клятвы верности от сотен дворян и владык Народа. Я восседал на оскверненном отравою Дубовом троне и наблюдал за тем, как принимаю венец. Все виделось как бы во сне, когда я - вроде и не я, казалось одновременно ужасающе реальным и столь же знакомым и уютным, как в сотый раз услышанная перед сном любимая сказка.
Я все еще не мог поверить, что это происходит взаправду.
Поверил, только когда из рядов собравшихся выступил Кверрисинне Массалл и поднялся по ступеням к трону, чтобы преклонить предо мною колени и вручить митондионн Короля Сумерек. Я принял черен из его рук, и обнял, и не вскричал от боли, и не рухнул перед престолом.
Массалл - отец Финналл, отважной, прекрасной Финналл, моей спутницы, которую я зарубил на утесе над рудниками Забожья. Отец Квеллиара - убитого главы посольства в Терновом ущелье. То, что Массалл прибыл в Анхану, ясней, чем мог я вынести, говорило о судьбе моей семьи и моего народа.
И все же я принял герб своего Дома из его руки, испытывая лишь глубочайшее почтение к принесенному дару и к тому, что означал он. Вот тогда я и осознал до конца: понял разницу между тем, каким я стал, и тем, каким хотел быть.
Кейн пытался объяснить мне в тот день, помогая одежку за одежкой натянуть церемониальное облачение.
- Настоящая проблема монархии как общественной системы, - говорил он, - заключается в том, что добродетель не наследуется. Так что наш босс решил, что у него есть идея получше.
Получше - это я.
Я бессмертен.
Неподвластен болезни, и старости, и всякой немощи, поражающей смертных. Убить меня, вероятней всего, можно, хотя Кейн уверяет, что, если тело мое окажется по случайности уничтожено, сила, которую я называю Т’нналлдион - Мир - воссоздаст меня в том же обличье.
Не думаю, чтобы она сильно меня изменила: переломить мое естество значило бы обессмыслить саму идею живого правителя. С тем же успехом можно было бы передать власть своду законов или назначить судией робота, выносящего приговоры в согласии с программой, не способного на снисхождение и отклонение от закона, - а такой суд не может быть правым.
Правосудие возможно лишь для конкретного случая.
Похоже, что я остаюсь собой, если не считать потаенной связи с живым пульсом мира - неиссякаемого источника сил. Сил, без которых мне не обойтись. Лишь касание живущего во мне мира позволяет мне терпеть муку предстающих передо мной. Без него чужие страдания переполнили бы меня; и я, без сомнения, обезумел бы, изгнав от себя всех опечаленных, и кончил бы дни царь-шутом с придворными из счастливых идиотов. Если бы возможно было набрать полный двор таких идиотов.
Счастливых людей на свете так мало.
11
Многие предстали передо мной на следующий день во время аудиенции. Я упомяну лишь о тех, кто появлялся в этом рассказе, и не стану пытаться сохранить порядок, в котором приходили они, ибо не могу восстановить в памяти его даже приблизительно.
Явилась Кайрендал, чтобы от своего имени ходатайствовать о милосердии в отношении бывшего герцога Тоа-М’Жеста; самого герцога не видели с того времени, как он покинул Зал суда в ночь перед битвой. Я подтвердил решение покойного патриарха лишить его титула, хотя аннулировал ордер на арест и казнь, приговорив Жеста лишь к изгнанию. Как заметил когда-то Томми, убивать людей надо только за то, чего они еще не сделали. Угроза, которую бывший герцог представляет для Империи, скорее символическая: оскорбленные чувства нелюдей, которых тот преследовал во имя церкви, и месть со стороны родственников его жертв. Нельзя допустить, чтобы Империя смотрела на его действия сквозь пальцы.
- Но он не знал другого дома, - умоляла Кайрендал, стоя на коленях перед Дубовым троном. На ней было белое траурное платье, лицо измазано золой. - Изгнание станет для него смертным приговором. Он не дурной человек…
- Дурной или хороший - неважно, - увещевающе ответил я. - Приговор его мягче, чем он того заслуживает.
- Но амнистия…
- На него не распространяется. - Я объявил всеобщую амнистию за преступления, совершенные в период эпидемии: невозможно было бы определить, кто за что в ответе в то время, когда мало кто вообще мог отвечать за свои действия. - Преступления, за которые изгнан Жест, были совершены прежде, чем чума распространилась.
- Он друг Кейна… он помог Кейну, освободил его из камеры… - Голос ее иссяк.
- И Кейн избавляет его от казни. Кейн сделал то, от чего отказался Жест: вымолил жизнь друга. Поэтому я приговариваю преступника к изгнанию, но не к смерти.
Кайрендал опустила голову, и я захлебнулся ее болью. Слишком хорошо я ее понимал. Она молила за Жеста не потому, что он заслуживал ее поддержки, а потому, что он был ей знаком. Бывший король Канта оставался последним осколком прежней жизни, который она могла надеяться спасти. Кайрендал искала надежную скалу, чтобы бросить якорь в бескрайнем океане судьбы, не замечая, что скала разбила ее корабль в щепки.
Я никогда не мог решить, что добрее - позволить подобным ложным надеждам сохраняться или убить их в зародыше.
- Каково же будет мое наказание? - спросила она.
Если бы я не в силах был заглянуть в ее душу, вопрос поставил бы меня в тупик, ибо - и не думая карать - я объявил ее Другом короны. Она - одна из немногих истинных героев в этой истории, чистая сердцем и сильная, неистовая защитница своего народа. Я знал, чего она хочет и в чем нуждается, и видел, как мало схожи между собой ее потребности и желания.
- Кайрендал, вот какую кару назначаю я тебе: жить без тех, кого ты не смогла спасти. Сверх того я приговариваю тебя нести свое наказание с достоинством и не опозорить памяти погибших, взваливая на себя чужую вину. Да будет так.
Когда распорядитель уводил ее, она плакала.
Предстал передо мною исполняющий обязанности посла Дамон, чтобы согласно традиции отказаться от чести, которую я ему по той же традиции предложил: титула и земель на границах Империи. Дамон желал лишь остаться в Монастырях. От поста своего он уже отказался, хотя отставку его еще не принял Совет Братьев. Невзирая на амнистию, несмотря на все аргументы, он считал себя ответственным за разрушение посольства. Сам он высказался об этом так: "Это случилось в мою стражу. Смягчающих обстоятельств быть не может".
Полагаю, это функция совести: требовать свою долю вины.
Т’Пассе тоже явилась предо мной. Ей я предложил единственную награду, которую она могла принять: прокламацию, отменяющую указ Тоа-Сителла, объявивший последователей Кейна вне закона.
- Ученики Кейна как группа не окажутся от этого у тебя в долгу, - чопорно напомнила она.
- Я полагал, что ученики Кейна как группа не верят в существование групп.
Она слегка улыбнулась.
- Я лично, с другой стороны, - призналась она, - в долгу перед тобой.
- Если захочешь оплатить долг, навести меня при случае, - ответил я. - Я ценю твои советы и рад был бы побеседовать с тобой.
Этим я ее изрядно удивил и порадовал, и она обещала заглядывать порой.
Еще я помню Веру Майклсон, которую привела бизнесмен Шенкс. Помню, какой она была серьезной и бледной, как запали глазенки, как дрожала рука, когда она приподняла подол в реверансе. Тонкий голос дрожал, словно у крольчонка.
- Ваше императорское величество… - пробормотала она.
- Я очень рад встретиться с тобой, Вера, - сказал я. - Надеюсь, мы с тобой еще подружимся.
- М-м-м, - тихонько прожужжала она. Эвери Шенкс стиснула ей руку и пробормотала: "Да, сир".
- Да, сир, - повторила девочка.
- И надеюсь, - шепнул я, - что когда-нибудь ты сможешь назвать меня дядей Крисом.
Личико ее не дрогнуло.
- Да, сир.
Несказуемая пытка, которой подвергалось несчастное дитя, ранила ее так глубоко…
И хуже того: ее с корнями вырвали из привычного мира.
Единственное, что я мог предложить ей, - немного устойчивости и надежду на утешение. За службу Империи и миру я одарил ее титулом маркизы Харракха и назначил в удел имперские земли вокруг железной дороги, спускавшейся с Зубов Божьих, и поречный город неподалеку.
Эвери Шенкс пронзила меня орлиным взором.
- Мне сказали, что ты младший сын Гуннара Хансена, - проговорила она по-английски - другого языка она не знала.
- Был, - признался я.
- Я знала твоего отца. - Взгляд ее оценивающе скользнул по моим одеяниям и венцу, отметив и митондионн в руке, и вертикальные зрачки. - Могу представить, - холодно заметила она, - что он подумал бы, если б увидел тебя сейчас.
- В таком случае ваше воображение превосходит мое, - ответил я.
- Я не предполагаю, что человек вроде тебя способен оценить значение семьи…
- И вы, быть может, правы.
- …Но я - единственная родня, которая осталась у девочки. Ты не должен отбирать меня у нее.
- Я и не собирался.
Вот тут она удивилась.
- Но Майклсон…
- Такого человека я не знаю.
Она заткнулась так быстро, что клацнули зубы.
Впечатляющая старуха: здесь даже сильней, чем на Земле. Новый мир преобразил и ее. В тот миг, когда дрогнула вселенная и схватившие ее соцполицейские бежали в ужасе, Эвери Шенкс осталась наедине с тварью, которая прежде звалась Артуро Коллбергом. Обезумев от гнева и отчаяния, тварь набросилась на нее, швырнув на пол, с когтями и кулаками, и вселенная, в которой обитала полумертвая старуха, встала с головы на ноги.
Внезапно, мгновенно всем сердцем она осознала, что, хотя противник на пятнадцать лет ее моложе, и мужчина, да вдобавок ипостась некоей непредставимой, практически всемогущей сущности, физически это был нерослый, тощий, изможденный человечек…
Пытавший ее внучку.
Полагаю, что для твари, в которую превратился Артуро Коллберг, новый мир открыл не меньше чудес. Думаю, тварь поразилась, когда Эвери Шенкс ответила ей - кулаками и когтями, пинками и бросками. Где было ей догадаться, что в избитой, сломленной старухе могла пробудиться такая ярость? Как могла тварь знать, сколько сил сохранилось в мускулах семидесятилетней Эвери, пять дней в неделю игравшей в теннис? Твари не могло прийти в голову, что эта женщина тысячи часов потратила, просматривая раз за разом все записанные приключения не только своего сына, то и Кейна, своего дражайшего врага. Лишенная натренированных рефлексов опытного война, Эвери, однако, прочно усвоила теоретические основы рукопашного боя и давным-давно перешла ту грань щепетильности, которая удерживает большинство людей от кровопролития.
Тварь не могла догадаться, что Эвери Шенкс жаждет крови.
Так что, когда острые зубы старухи сомкнулись на шее чудовища, прокусывая кожу и яремную вену, она не остановилась, а, залитая кровью вместе со своим противником, продолжала грызть, покуда не разодрала вместе с дряблыми мышцами сонную артерию.
Тварь, полагаю, не успела оправиться от изумления, прежде чем сдохла.
Все это я увидал, заглянув ей в душу лишь на миг, и посмотрел на Эвери Шенкс с тем же опасливым уважением, что и на Кейна, - как на прирожденного убийцу.
- Все, кто знаком с вашей внучкой, желают ей лишь добра, - сказал я ей. - Мы сошлись на том, что для нее лучше будет остаться на вашем попечении; и с этой целью я дарую вам титул графини Лириссан с тем, что земли ваши вы получите в лен от госпожи Веры, а также передаю под вашу опеку все земли и владения маркизы до ее совершеннолетия.
- Графини? - переспросила она.
Чувствовалось, как она примеряет на себя новый титул и осознает, что он ей к лицу.
Оно и к лучшему. Вернуть ее на Землю невозможно, а Эвери Шенкс - аристократка до мозга костей. Признаюсь, что не забыл об интересах Империи: передать на ближайшие пятнадцать лет наш в будущем главный наземный торговый путь под управление безжалостному и пугающе толковому бизнесмену, полагаю, в государственных интересах.
Я подумывал о том, чтобы поставить ее титул в зависимость от определенного условия - попросту заставить ее клятвенно отказаться от мести Кейну - но Хэри сам меня отговорил.
- Пусть остается какая есть, - сказал он. - Если ты наденешь на нее намордник, она только и будет думать, как бы от него избавиться. А пока не избавится, будет в обиде на тебя. Эвери Шенкс не стоит числить во врагах. Оставь ее на мою долю. В конце концов она сообразит, что, причиняя боль мне, она мучает Веру; а старуха скорей руку себе отгрызет.
Это был мой первый урок науки управления: иногда, чтобы добиться большего, надо делать меньше.
И, наконец, ко мне не мог не явиться Райте.
Я часто думаю о нем и, вспоминая, всякий раз вижу его таким, каким предстал он в тот раз: коленопреклоненным на ступенях перед Дубовым троном. Он не поднимал головы, опасаясь посмотреть мне в глаза. Левую руку, замотанную льняными бинтами до такой степени, что повязка напоминала белую боксерскую перчатку, он держал на груди. Ядовитое масло постепенно просачивалось сквозь ткань, пока не начало черными слезами капать на ступени перед ним.
Он явился искать судьбы. Он мечтал, чтобы сказание о нем завершилось карой за все преступления.
А я не хотел судить его. Я видел, сколько он перестрадал, как много пережил и что претерпел. Очень одинокий, очень несчастный молодой человек.
Мы с Кейном обсуждали и его судьбу, ибо я предчувствовал эту встречу.
- Лучше держи его при себе, - советовал Кейн. - Пацан опасен. И со временем станет еще опасней. Тебе стоит за ним приглядывать в оба.
- Что ты задумал?
- Да мне пришло в голову, - проговорил он с нехорошей усмешкой, - что из него получится отличный посол Монастырей при Дворе Бесконечности.
Я поразмыслил над его словами.
- Выбьешь для Райте это место, - продолжал Кейн, покуда я раздумывал, - и на двоих вы, я почти уверен, протолкнете Дамона в Совет Братьев. Ему там самое место - задавать курс.
- Может, ты и прав, - признался я.
- Райте тебе больше подойдет. Тебе нужен парень, который не боится порой нарушить правила.
- Вроде тебя.
- Я? - Он усмехнулся. - Я не нарушаю правил. Я их не замечаю.
Вспомнилось, как я размышлял о сходстве Райте и Хэри. Я упомянул об этом, заметив:
- В чем-то вы как отец и сын.
- Ага, - буркнул Кейн. - В чем-то нехорошем.
- Ты никогда не думал, что мог вправду оказаться его отцом? Ты вроде говорил, что он незаконнорожденный - его мать была проституткой в Анхане, - и возраст подходит. В те годы ты вел бурный образ жизни…
- Нет, он не мой сын, - беззаботно отозвался Кейн. - Скорее уж твой.
Я уставился на него, отвесив челюсть.
- Ты шутишь.
- Ничуть. Оттого и забавно. Его мать была корской шлюхой в "Экзотической любви"; я в те дни в "Экзотику" не заглядывал - у меня денег не хватало, чтобы в дверь заглянуть, не то что заплатить за девку. Я захаживал к Фейдер, в Лабиринте.
- Фейдер, - глухо повторил я, захваченный воспоминаниями четвертьвековой давности. - Помню ее.
- Ну да. Она уже давно в могиле. Ты ведь работал в "Экзотике"?
Я тупо кивнул.
- Помнишь девку по имени Марта? Смугленькая, маленькая.
- Марта… кажется, припоминаю.
- Кувыркался с ней?
- Кейн…
- Да ну, мне-то можешь признаться. Да?
- Я… Не помню. Может быть. Я тогда много с кем любился, Хэри, и не всегда на трезвую голову.
- Ну, сложение у него твое. Не знаю, какого цвета у тебя были до операции глаза…
- Голубые.
Он пожал плечами.
- У него телепатический дар, а ты - классный тавматург. Так? Признайся, может быть…
- Да, - пробормотал я медленно. - Может.
Все это промелькнуло у меня в голове, когда я смотрел на Райте. Я пытался убедить его отказаться от прошения; в конце концов, он не мой подданный. Кару за грехи ему должен был назначить Совет Братьев, поскольку звание посла, а с ним и дипломатическая неприкосновенность сохраняли ь за ним.
- Не говори мне о законе, - ответил монах. - Мне не нужен закон. Я требую правосудия.
Мольба его тронула меня, и я с неохотой согласился.
- Тогда, Райте из Анханы, узри свой рок. - Я указал на лужу нафты, скопившуюся на ступенях. - Ныне ты - преграда стремлению слепого бога поглотить наш мир; сквозь тебя сила его стремится отравить нас. Я обрекаю тебя каждым вздохом противостоять слепому богу и каждый день бороться, чтобы исправить зло, причиненное при твоем посредстве.
- Как могу я… - начал он.
- Ты не можешь. Ты будешь сражаться без отдыха до последнего дня, зная, что в конце тебя ожидает поражение. Зная, что в тот миг, когда ты опустишь руки, все, что ты любишь, начнет умирать.
Долгий миг Райте стоял передо мною, склонив голову; потом, не говоря ни слова, неторопливо и вдумчиво вытер натекшую с руки масляную лужу краем своей сутаны. Потом коснулся пятна лбом, встал и покинул зал.
Я молча смотрел, как он уходит.
- Жестоко ты с ним.
За Дубовым троном кроется небольшая ниша. В ней стоит кресло, и сидящий в нем может выглядывать через незаметный среди резных панелей стены глазок. Оттуда и доносился сухой, угрюмый голос.
- Думаешь? Это было не наказание. Это дар, - тихонько ответил я. - Я вернул его жизни смысл. Цель.
- Ничего себе подарок. На Рождество давай ограничимся открытками, а?
Я позволил себе усмехнуться.
- Я бы все же предпочел даровать титул и тебе.
- Забудь. У меня другие планы. - Вчера Хэри несколько раз невнятно намекал, что они с богом некоторым образом примирились.
- Есть области, - сознался он, - где наши интересы совпадают.
- Хэри…
- Брось, Крис. Я тебе еще в первый раз сказал, - это когда он отказывался от всех моих предложений по нисходящей, начиная с поста Ответственного за общественный порядок до, как он выразился, титула "баронета тьмутаражопского", - если я приму от тебя титул, найдется не один дурак, который сочтет, что Империя в ответе за мои действия. Поверь на слово, Крис, оно тебе вовсе не нужно. Ты мне поверь.
Я обнаружил, что верю безоговорочно.