Пехотинцы уже сшиблись друг с другом - македонцы в тесных фалангах по шестнадцать шеренг, в каждой шеренге - по сто пятьдесят сплоченных щитов. Первый Полк - Царская Гвардия под командованием Феопарла врезалась в фокейские ряды.
- Не слишком далеко! - прошептал Парменион. - Сплотить строй и ждать подкрепления!
Важно было, чтобы все четыре полка были в плотной сцепке; разделившись, они будут сметены численно превосходящим неприятелем. Но спартанец успокоился, видя, что Царская Гвардия стойко держится на левом фланге, а справа подалась вперед, поставив фалангу вполоборота и тесня фокейцев. Второй Полк почти объединился с ними. Парменион переключил внимание на Третий Полк. Тот столкнулся с большим сопротивлением, застрял на месте, а передний ряд, увязший в бою, начал подаваться назад.
- Коений! - вскричал Парменион. Широкоплечий воин в центре резервного полка приветствовал командира. - Помочь Третьему, - приказал полководец.
Пятый Полк, насчитывавший две с половиной тысячи, начал движение. Воины не бежали, а держали строй, медленно пересекая поле. "Славный парень," - подумал Парменион. Когда эмоции обострены страхом и возбуждением, командирам свойственно бросать свое подразделение в атаку раньше времени, или приказать бегом добраться до поля битвы. Коений был уравновешенным офицером, хладнокровным даже в горячие минуты. Он знал, что его тяжеловооруженным людям понадобятся все их силы, когда начнется схватка - а никак не раньше.
Внезапно, на левом фланге, македонский строй дрогнул и сломался. Парменион выругался, увидев, как вражеский полк подался вперед от центра, плотно сдвинув щиты. Ему не надо было видеть эмблемы на щитах, чтобы знать, откуда они явились: это были спартанцы, превосходные бойцы, которых страшился весь мир. Третий Полк не устоял перед их натиском, и спартанцы двинулись дальше, чтобы окружить Гвардию.
Но тут подоспел Коений и его Пятый Полк. Сариссы грозно опустились, и фаланга пошла в атаку. Оказавшись в меньшинстве, спартанцы отступили назад, и македоняне восстановили боевой порядок. Поняв, что опасность миновала, Парменион пустил своего черного жеребца направо, и фессалийские конники поскакали за ним.
Царь и его приближенные оказались завязаны в смертельном бою с фокейской конницей, но Парменион видел, что македоняне постепенно отбрасывали неприятеля назад. Слева он увидел, как Никанор и его пятьсот всадников подъехали к роще, и как разведчики направились в заросли.
Подозвав ближайшего кавалериста по правую руку от себя, Парменион отправил его к Никанору со свежими распоряжениями, на случай если роща окажется чистой, затем переключил внимание на холмы.
Если Ономарх планировал какую-то внезапную хитрость, то она должна была исходить именно оттуда. Посмотрев в центр, он увидел, что Коений и Пятый Полк блокировали наступление спартанцев и теперь пробивались к Феопарлу и его гвардейцам. Третий Полк соединился с Четвертым и вновь врезался в ряды фокейцев.
Теперь у Пармениона было две возможности. Он мог броситься галопом на помощь Царю, или ударить со своим отрядом на левый фланг неприятеля. Подгоняя коня пятками, он устремился дальше по правому флангу. Из битвы отделился один всадник и поскакал к Пармениону; у воина было несколько глубоких ран на руках, а на правой щеке зиял глубокий порез.
- Царь приказывает тебе спешить на помощь правому флангу. Враг почти разбит.
Спартанец кивнул и обернулся к Берину, орлинолицему принцу фессалийцев. - Возьми пятьсот всадников и выдвигайся вправо, чтоб соединиться с Филиппом.
Берин кивнул, передал его приказания и - с окружившими его веером телохранителями - поскакал через поле битвы. Раненый гонец подъехал к Пармениону ближе. - Но Царь приказывал отправить все резервы в бой, - прошептал он.
- Ты всё сделал хорошо, юноша, - сказал Парменион. - Теперь скачи в лагерь и дай целителю осмотреть свои раны. Они, может, и неглубокие, но ты теряешь чертовски много крови.
- Но, господин…
- Делай, как сказано, - сказал Парменион и отвернулся от него. Когда гонец ускакал, второй фессалийский командир подъехал к главному военачальнику. - Что мы будем делать, господин? - спросил он.
- Мы будем ждать, - ответил Парменион.
***
Филипп Македонский, с окровавленным мечом, повернул лошадь и рискнул бросить взгляд на тылы. Берин с пятью сотнями фессалийцев сделал крюк вправо и ударил по флангу фокейской конницы, но Парменион всё еще чего-то ждал. Филипп процедил сквозь зубы проклятье. Фокейский всадник пробился через первые ряды македонян и бросился на него с копьем. Филипп отклонился влево, и железное острие пронеслось правее, вонзившись в бок его жеребца. Конь всхрапнул от боли, но, даже припав к его спине, Филипп сумел выхватить меч и обратным взмахом попал фокейцу под завязки круглого шлема, перерезав ему горло. Ошалев от боли, жеребец Филиппа снова вскинулся на дыбы, затем рухнул. Царь выбрался из-под крупа животного, но дергающееся копыто попало ему в бедро, сбив с ног.
Увидев, что Царь упал, фокейцы ринулись в конную контратаку. Филипп вскочил на ноги, отбросил щит и побежал на первого всадника. Копье противника выдвинулось, метя в нагрудник Царя. Филипп увернулся, скинул всадника с коня и дважды пронзил его мечом в живот и в шею. Оставив умирающего, он подбежал к коню, взялся за уздечку и запрыгнул ему на спину. Но он уже был окружен фокейцами.
Копье оставило длинный порез на правом бедре Филиппа, лезвие меча отскочило от его бронзового наруча, порезав левое предплечье. Царь отбил меч противника и погрузил свой клинок тому под ребра.
Берин, Аттал и еще несколько всадников атаковали фокейцев, оттесняя их от Царя.
Вражеская кавалерия была разделена, македоняне продвигались вперед, окружая пехоту неприятеля. В отдалении Филипп увидел своего врага, Ономарха, который стоял в центре своих пехотинцев и подбадривал их. - Ко мне! - вскричал Филипп, перекрывая голосом звон мечей. Македоняне собрались вокруг него, и Царь пустил коня бегом, врубаясь в переднюю стену щитов.
Фокейский строй почти сломался, но Ономарх приказал второму полку блокировать атаку, и Филипп был оттеснен назад. Копье пронзило его коня в самое сердце. Животное пало, но Филипп снова выбрался.
- Где же ты, Парменион? - прорычал он.
***
Спартанский генерал чувствовал беспокойство людей за своей спиной. Как и все воины, они знали, что успех в битве меняется в зависимости от момента. И этот миг был на грани. Если кавалерия Филиппа будет отражена, то Ономарх использует численное преимущество своей пехоты, чтобы разъединить македонян по центру и вырвать победу.
Парменион глянул влево. Спрятанный отряд пехотинцев выступил из леса, но Никанор и пятьсот его всадников задержали их. Отсюда невозможно было определить число солдат, которых пытался сдержать Никанор со своим отрядом, и спартанец отрядил дополнительно двести всадников ему на выручку.
- Смотрите! - закричал один из фессалийцев, указывая на цепь холмов справа.
На холмах показалось несколько сотен конников. Теперь Филипп и его конница гетайров оказались между молотом и наковальней.
Фокейцы атаковали…
Парменион воздел руку вверх. - Вперед, за Македонию! - вскричал он. Выхватив меч, спартанец пустил коня в галоп, устремляясь на фокейский фланг. Восемьсот фессалийцев за его спиной обнажили свои кривые кавалерийские сабли и с боевым кличем последовали за ним.
Два войска сшиблись у холмов над основной массой воинов, бившихся за центр поля.
Ономарх, видя, что его конница перехвачена, прокричал новые приказы своим людям, доблестно пытавшимся сплотить стену щитов вокруг него. Но теперь македоняне напирали с трех сторон: Феопарл и Гвардия с фронта; Коений и Пятый полк теснили спартанцев на левом фланге; и еще был Царь, прорубавший и прорезавший себе кровавый коридор справа.
Тела лежали всюду, втоптанные в землю тяжеловооруженными фалангами, и теперь ни одного цветка не было видно на перепаханном поле битвы.
Но Филипп уже давно забыл о красоте цветов. Оседлав третьего коня, он прорубил себе путь среди фокейских щитов, вонзил меч в лицо воина, увидел, как тот исчез под копытами македонской конницы. Ономарх был близко, и фокейский лидер метнул дротик, пролетевший у Филиппа над головой.
И вот фокейцы, осознав, что поражение неизбежно, дрогнули и обратились в бегство по всем направлениям. Ономарх - с разрушенными мечтами о триумфе - бросил меч и стал ждать смерти. Феопарл и Гвардия прорубились сквозь последнюю линию защиты и, едва Ономарх повернулся, чтобы встретить атакующих, сарисса пронзила его кожаную юбку, сломав бедренную кость и разорвав большую артерию в паху.
Видя, что фокейский правитель погиб, а его войско в панике беспорядочно разбегается, отряды наемников и контингенты из Афин, Коринфа и Спарты начали с боем отступать с Крокусового поля.
Филипп спешился перед мертвым врагом, срубил голову Ономарха с плеч и насадил окровавленную шею на острие сариссы, которую держал так, чтобы видели все.
Сражение завершилось, победа принадлежала Филиппу. Огромная усталость свалилась на Царя. Его кости ныли, рука, державшая меч, горела огнем. Уронив сариссу, он стянул шлем с головы и сел на землю, озирая поле битвы. Сотни людей и множество лошадей лежали мертвыми, и их число по-прежнему увеличивалось, пока македонская кавалерия преследовала убегавших фокейцев. Парменион подъехал к сидящему Филиппу. Спешился, поклонился Царю.
- Великая победа, государь, - произнес он приветливо.
- Да, - согласился Филипп, и его единственный зрячий глаз пристально посмотрел спартанцу в лицо. - Почему ты не явился, когда я посылал за тобой?
Другие мужи - Аттал, Берин, Никанор и несколько офицеров - находились поблизости и смотрели на спартанца, ожидая, что он ответит.
- Ты приказал мне наблюдать за ходом сражения, государь. Я подозревал, что Ономарх где-то припрятал резерв - так оно и вышло.
- Проклятье! - зарычал Филипп, вскочив на ноги. - Когда Царь отдает приказ, ему надо повиноваться! Этот простой факт тебе понятен?
- Это я и делаю, - ответил спартанец, и его светлые глаза сверкнули.
- Государь, - вставил Никанор, - приди Парменион к тебе на подмогу раньше - ты попал бы в ловушку.
- Молчать! - прогремел Филипп. И вновь обратился к Пармениону. - Мне на службе не нужен человек, не выполняющий мои приказы.
- Эту задачу легко решить, государь, - холодно произнес Парменион. Отвесив поклон, он взял коня под уздцы и зашагал прочь, покидая поле.
***
Гнев Филиппа не угасал весь долгий вечер. Его раны, даром что легкие, сильно болели, а настроение было хуже некуда. Он понимал, что был несправедлив к Пармениону, но это странным образом лишь подстегивало его раздражительность. Этот муж всегда оказывался прав, все время был таким правильным. Раны Царя были перевязаны смоченными в кипяченом вине бинтами и, несмотря на протесты лысого хирурга Берния, Филипп лично наблюдал за отправкой тяжелораненых македонян в палаты врачевания за Пагасой, и лишь затем отправился восстанавливать силы в захваченный дворец в центре опустошенного города. Отсюда он наблюдал за казнью шестисот пленных фокейцев, захваченных кавалерией. Убийства подняли ему настроение. Ономарх был сильным противником, вокруг которого сплачивались все те, кто боялся Македонии. Без него все пути в центральную Грецию теперь были открыты.
На закате Филипп вошел в андрон, просторное помещение с девятью ложами. Стены были покрыты фресками фиванского художника, Натилия; в основном это были сцены охоты, всадники, преследующие нескольких львов, но Филипп был очарован мастерством и яркими красками, использованными здесь. Художник был скорее всего человеком сведущим в охоте. Лошади у него вышли настоящими, львы - поджарыми и опасными, а лица охотников выражали одновременно отвагу и страх. Филипп решил послать за автором, когда закончится эта военная кампания. Такие сцены будут превосходно смотреться во дворце в Пелле.
Один за другим к Филиппу являлись офицеры с докладами о потерях за сегодняшний день. Феопарл, командир Гвардии, потерял сто десять человек убитыми и семьдесят ранеными. Антипатр доложил о восьмидесяти четырех погибших гетайрах в кавалерии. Всего у македонян было убито триста семь воинов, двести двадцать семь было ранено.
Фокейцы были практически уничтожены. Две тысячи были зарублены на поле боя, да еще по меньшей мере тысяча их воинов утонули, когда они спрыгнули с берега в тщетной попытке вплавь добраться до афинских трирем.
Последние новости порадовали и удовлетворили Филиппа. Расправив могучие плечи на устланном шелком ложе, он осушил пятый кубок вина и почувствовал, что жажда начинает улетучиваться. Глядя на военачальников, он усмехнулся. - Славный день, друзья мои, - молвил он, приподнявшись и наполняя свой кубок из золотого кувшина. Однако общее настроение было мрачным, и никто не присоединился к его тосту. - Да что с вами всеми такое? Разве так празднуют победу?
Встал Феопарл, неуклюже поклонился. Он был плотным мужчиной с черной бородой и карими глазами. - Если позволишь, государь, - произнес он глубоким голосом, с грохотом северных гор, - я бы хотел вернуться к своим людям.
- Конечно, - ответил Филипп. Следующим встал Никанор, затем Коений и Антипатр. Всего через несколько минут с ним остался только Аттал.
- Да что с ними творится, во имя Гекаты? - спросил Царь, расчесывая ослепший глаз.
Аттал прочистил горло и выпил вина перед тем, как ответить, затем его холодные глаза встретились взглядом с Филиппом. - Они хотят увидеться с Парменионом прежде, чем он покинет Пагасу, - сказал Аттал.
Филипп отставил кубок и откинулся на застланное ложе. - Я был слишком суров, - промолвил он.
- Вовсе нет, государь, - возразил Аттал. - Ты дал приказ, и он не был выполнен. Теперь ты можешь дать другой приказ.
Филипп посмотрел на своего главного телохранителя и вздохнул. - Эх, Аттал, - мягко сказал он, - наемным убийцей был, им и остался, да? Ты считаешь, что мне стоит опасаться человека, который оберегал Македонию все эти годы?
Аттал улыбнулся, показывая выпирающие передние зубы. - Тебе решать, Филипп, - прошептал он. Царь по-прежнему не отрывал взгляд от телохранителя, вспоминая их первую встречу в Фивах девятнадцать лет тому назад, когда Аттал был нанят дядей Филиппа, Царем Птолемеем. Убийца - по одному ему известным причинам - сохранил тогда Филиппу жизнь и преданно служил ему с тех пор. Но был он человеком холодным, не имеющим друзей.
- Я никогда не велю убить Пармениона, - сказал Филипп. - Иди и пригласи его ко мне.
- Думаешь, он придет?
Филипп пожал плечами. - Все равно пригласи.
Аттал встал и поклонился, оставив Филиппа наедине с кувшином вина. Царь подошел к окну. Отсюда он все еще мог видеть двенадцать афинских трирем, стоящих на якоре в заливе, лунный свет отражался на их отшлифованных бортах. Красивые, безупречно сработанные суда, были в то же время смертоносны в бою, с тремя рядами весел, способные двигаться со скоростью галопирующих лошадей, так, что бронзовые тараны на носах могут разнести древесину более мелких кораблей в щепки.
"Однажды, - подумал Филипп, - у меня тоже будет флот, чтобы напасть на них."
Его ослепший глаз начал болезненно дергаться, и он отвернулся от окна, налил себе очередной кубок вина. Устроившись на кушетке, он стал медленно пить, ожидая своего Первого Стратега.
- Это зависть или что-то еще, Парменион? - вопрошал он вслух. - Раньше я любил тебя. Но тогда я был моложе, а ты был как Бог Войны - неуязвимый и непобедимый. А сейчас? - Тут он услышал приближающиеся шаги и встал, выйдя в центр покоев.
Парменион вошел в сопровождении Аттала. Филипп подошел к убийце, положил руку ему на плечо. - Оставь нас, друг мой, - произнес он вкрадчиво.
- Как пожелаешь, государь, - ответил Аттал, сверкнув глазами.
Едва закрылась дверь, Филипп обернулся. Парменион стоял прямо, без доспехов, голубая туника облегала его поджарую фигуру, серый дорожный плащ спускался с плеч. Филипп всматривался в голубые глаза высокого спартанца.
- Как же тебе удается так молодо выглядеть, Парменион? Тебе ни за что не дашь больше тридцати, а тебе ведь… пятьдесят?
- Сорок восемь, государь.
- Ты питаешься по какому-то особому рациону?
- Ты хотел видеть меня, государь?
- Ты зол на меня, да? - сказал Царь, натянуто улыбаясь. - Что ж, я могу это понять. Выпей со мной немного вина. Давай же. - Какое-то время казалось, что спартанец откажется, но он взял кувшин и наполнил кубок. - А теперь сядь и поговори со мной.
- Что ты хочешь от меня услышать, государь? Ты дал мне два приказа. Чтобы выполнить один, мне так или иначе пришлось бы нарушить другой. Когда ты сражаешься, командовать войсками остаюсь я. Ты ясно дал это понять. "Действуй по обстановке", так ты сказал. Что тебе нужно от меня, Филипп? До Пеллы путь неблизкий.
- Я не хотел бы лишиться твоей дружбы, - сказал Филипп, - но ты усложняешь мое положение. Я говорил в запале. Это удовлетворит твою спартанскую гордость?
Парменион вздохнул, напряженность на его лице сошла. - Ты никогда не потеряешь моей дружбы, Филипп. Но что-то встало между нами за эти последние два года. Чем я тебя так задел?
Царь почесал черную бороду. - Сколько побед одержано мной? - спросил он.
- Не понимаю. Все они твои.
Филипп кивнул. - Но в Спарте люди говорят всем, кто готов слушать, что именно спартанский перебежчик - тот человек, что ведет Македонию к славе. А в Афинах говорят "Где был бы Филипп, не будь с ним Пармениона?" Так где бы я был?
- Понимаю, - произнес Парменион, встретившись с Царем взглядами. - Но я ничего не могу поделать с этим, Филипп. Четыре года назад твой конь победил в Олимпийских Играх. Не ты оседлал его, но это всё равно был твой конь - и слава была твоя. А я - стратег, в этом мое призвание и вся моя жизнь. Ты царь - царь-завоеватель. Военный Царь. Воины бьются храбрее, потому что ты стоишь с ними рядом. Они тебя обожают. Кто скажет, сколько битв оказалось бы проиграно без тебя?
- Но единственная битва, в которой командовал я один, была проиграна, - заметил Филипп.
- И так бы оказалось даже если бы я был там, - заверил его Парменион. - Твои пеонийские лазутчики были слишком самоуверенны; они не обшарили горы, как следовало бы. Но ведь есть что-то еще, не так ли?
Царь снова посмотрел в окно на далекие триремы. Он долго молчал, но наконец заговорил.
- Мой сын привязан к тебе, - сказал он, понизив голос. - Няня говорит, что во сне, когда его мучают кошмары, он произносит твое имя. После этого всё проходит. Говорят, что ты можешь обнять его, не чувствуя боли. Это правда?
- Да, - прошептал спартанец.
- Ребенок одержим, Парменион. Либо это так, либо он сам - демон. Я не могу к нему прикоснуться - я пробовал; это как прижимать к коже раскаленные угли. Откуда у тебя эта способность безболезненно прикасаться к нему?
- Не знаю.