Царь хрипло рассмеялся, затем обернулся лицом к своему военачальнику. - Все мои битвы - ради него. Я хотел построить царство, которым он бы мог гордиться. Я хотел… хотел столь многого. Помнишь, как мы отправились на Самофракию? Да? Тогда я любил Олимпиаду больше жизни. Теперь же мы с ней не можем сидеть в одной комнате и двадцати ударов сердца без злого слова. А посмотри на меня. Когда мы встретились, мне было пятнадцать, а ты был взрослым воином, тебе было… двадцать девять? Теперь у меня седина в бороде. Мое лицо покрыто шрамами, мой глаз - это наполненный гноем сгусток непрекращающейся боли. И ради чего, Парменион?
- Ты сделал Македонию сильной, Филипп, - сказал Парменион, вставая. - И все твои мечты почти достигнуты. Чего желать более?
- Я желаю сына, которого мог бы держать на руках. Сына, которого я мог бы обучать верховой езде, не боясь, что лошадь запнется и издохнет, разложившись у меня на глазах. Я ничего не помню о той ночи в Самофракии, когда зачал его. Иногда я думаю, что он и вовсе не мой сын.
Парменион побледнел, но Филипп не смотрел в его сторону.
- Конечно он твой сын, - сказал Парменион, пряча страх в своем голосе. - Кто еще может быть его отцом?
- Некий демон, посланный из Аида. Скоро я снова женюсь; однажды у меня появится наследник. Знаешь, когда Александр родился, мне сказали, что первым его криком был рык, как у дикого зверя. Повитуха чуть не уронила его. Они говорили также, что когда он впервые открыл глаза, зрачки были узкими, как у египетских кошек. Не знаю, правда ли это. Всё, что я знаю, это что люблю мальчишку… но не могу к нему даже прикоснуться. Но хватит об этом! Мы все еще друзья?
- Я навсегда твой друг, Филипп. Клянусь.
- Тогда давай напьемся и поговорим о лучших днях, - велел Царь.
***
За дверью Аттал чувствовал в себе возрастающий гнев. Он тихо прошел по освещенному факелами коридору, вышел в ночь, но холодный бриз только раздувал пламя его ненависти.
Почему Филипп не мог понять, какую опасность представляет собой Спартанец? Аттал прокашлялся и сплюнул, но во рту по-прежнему оставался привкус желчи.
Парменион. Всегда Парменион. Офицеры его боготворят, солдатам он внушает благоговение. Разве ты не видишь, что происходит, Филипп? Ты проигрываешь царство этому чужеродному наемнику. Аттал задержался в тени большого храма и обернулся. Я могу подождать здесь, подумал он, и его пальцы обхватили рукоять кинжала. Я могу выступить за ним, вонзить кинжал в спину, рассечь ее, вырезать ему сердце.
Но если Филипп узнает… будь терпелив, успокоил он себя. Надменный сукин сын сам станет причиной своего падения, ведомый обманчивыми представлениями о верности и чести. Честность не нужна ни одному Царю. О, они все твердят о ней! "Дайте мне честного человека, - говорят они. - Нам не нужны пресмыкающиеся прислужники." Чушь собачья! Всё, что им нужно, это повиновение и исполнительность. Нет, Пармениону недолго осталось.
И когда придет тот благословенный день, когда он впадет в немилость, взор Филиппа обратится именно к Атталу, первому, кто сможет убрать презренного спартанца и затем заменить его на посту Первого Военачальника Македонии.
Стратег! Что сложного в том, чтобы победить в сражении? Ударь по противнику с силой бури, сломи центр и убей вражеского царя или военачальника. Но Парменион одурачивал их всех, заставляя поверить, что в этом заключается какая-то чудесная загадка. А почему? Потому что он трус, ищущий повода держаться подальше от самой битвы, остерегающийся получить какой-либо ущерб. И никто из них не видит этого. Слепые глупцы!
Аттал обнажил кинжал, наслаждаясь серебряным блеском в лунном свете на лезвии.
- Однажды, - прошептал он, - эта штука убьет тебя, Спартанец.
Храм в Малой Азии, лето
Дерая была истощена, почти на грани обморока, когда последний страждущий был внесен в Лечебный Покой. Двое мужчин положили ребенка на ложе алтаря и отошли, почтительно не поднимая глаз на лицо слепой Целительницы. Дерая сделала глубокий вдох, успокаивая саму себя, затем возложила ладони ребенку на лоб, и ее дух проник в кровеносную систему девочки, протекая по ней, чувствуя слабое и сбивчивое биение сердца. Повреждение было в основании спины - позвонки были сломаны, нервные окончания разрушены, мускулы ослабли.
С бесконечной осторожностью Дерая восстановила кость, рассасывая воспаления, уравнивая давление на поврежденные нервные окончания, заставляя кровь течь по восстановленным сосудам.
Вернувшись в свое тело, жрица вздохнула и покачнулась. Немедленно к ней на помощь подбежал мужчина, поглаживая ладонью ее руку.
- Оставь меня! - прошептала она, оттолкнув его.
- Прости, госпожа, - пролепетал он. Она махнула рукой и улыбнулась в его сторону.
- Прости меня, Лаэрт. Я устала.
- Как ты узнала мое имя? - спросил мужчина приглушенным голосом. На это Дерая рассмеялась.
- Я исцеляю слепых, и никто не спрашивает, откуда у меня Дар. Хромые начинают ходить, а люди говорят "Ну конечно, она ведь Целительница." Но стоит лишь показать, что знаешь непроизнесенное имя, как тут же начинается. Ты дотронулся до меня, Лаэрт. И прикосновением передал мне все свои секреты. Но не страшись, ты хороший человек. Твою дочь лягнула лошадь, да?
- Да, госпожа.
- Удар повредил кости ее спины. Я сняла боль, а завтра, когда восстановлю силы, буду ее исцелять. Ты можешь остаться на вечер здесь. Мои слуги принесут тебе поесть.
- Спасибо, - сказал он. - У меня есть деньги… - Жестом призвав его к молчанию, Дерая ушла твердым шагом. Две служанки открыли ей створки дверей зала, а третья повела ее за руку по коридору в ее покои.
Войдя к себе, Дерая выпила прохладной воды и легла на узкую, застланную соломой постель. Так много больных, так много раненых… каждый день толпа страждущих у Храма росла. Порой вспыхивали потасовки, и многие из тех, кто добрался до нее, были вынуждены кулаками проложить себе дорогу к алтарному залу. Часто за последние два года Дерая пыталась прекратить свою практику. Но, несмотря на все свои сверхъестественные силы, она не могла одолеть человеческую природу. Люди у стен Храма нуждались в том, что могла дать им только она. Кроме того, там где есть нужда, для кого-то найдется и выгода. Теперь греческий наемник по имени Паллас стал лагерем у Храма с тридцатью воинами. Он организовал очереди, продавая пропускные знаки страждущим, тем самым внеся некий порядок в этот хаос.
Будучи не в силах воспрепятствовать ему совсем, Дерая договорилась, что он будет пропускать к ней по пять бедняков в день, помимо десяти более богатых посетителей с купленными у него пропусками. В первый же день он попытался обмануть ее, и тогда она отказалась осматривать всех. Теперь система работала. Паллас нанял слуг, поваров, садовников, чтобы обслуживать Дераю. Но и это раздражало ее, ибо она понимала, что он всего лишь заботится о том, чтобы целительница больше своего времени уделяла больным, принося ему тем самым доход, а не была занята бессмысленными заботами по садоводству, которое ей нравилось, по уборке или готовке. И все же, несмотря на корыстные мотивы, это означало, что больше страждущих получали исцеление. "Так что же, я должна благодарить его за это?" - спрашивала она себя. "Нет. Корысть побудила его на это, золото - вот вся его радость."
Она прогнала прочь все мысли о нем. Закрыв свои слепые глаза, Дерая покинула свое тело. Вот в чем истинная свобода, в этом полете Духа; было даже некое наслаждение в этом неуловимом беспечном счастье. Пока ее тело отдыхало, Дерая перелетела Залив Термаикос, высоко над напоминавшими трезубец землями Халкидии, через Пирейские горы в Фессалию, куда звала ее любовь юности.
Так давно это было, подумалось ей вдруг. Тридцать лет прошло с той поры, как они возлегли вместе в летнем доме Ксенофонта, растворившись в обилии своей юной страсти.
Она отыскала его в захваченном городе Пагасе, когда он выходил из дворца. Походка его была нетвердой, и она поняла, что он недавно выпил. Но кроме этого, она почувствовала печаль, поселившуюся у него внутри. Когда-то Дерая верила, что они всю жизнь будут вместе, соединенные вечной любовью, связанные желаниями не одной только плоти. Не одной только…?
Она вспомнила его нежное прикосновение, жар его тела на ней, мягкость его кожи, силу мускулов, теплоту его улыбки, любовь в его глазах… И отчаяние закралось к ней в душу.
Теперь она была стареющей жрицей в далеком святилище, а он - военачальник победоносной Македонской армии. Тем более, он считал ее погибшей все эти тридцать лет.
За отчаянием пришла скорбь, но она прогнала ее прочь, подлетела к нему ближе, почувствовав тепло его духа.
"Я всегда любила тебя," - сказала она ему. "Ничто не смогло этого изменить. И я буду следить за тобой и оберегать, пока жива."
Но он не мог ее услышать. Холодный ветер тронул ее дух и, с внезапным приступом страха, она вдруг поняла, что не одна. Воспарив высоко в небеса, она окружила свое призрачное тело световой броней, меч из белого пламени загорелся в ее руке.
"Покажись!" - велела она. Фигура мужчины материализовалась совсем рядом с ней. Он был высок, с коротко остриженными волосами и с бородой, завитой на персидский манер. Он улыбнулся и раскрыл объятия. "Это я, Аристотель," - сказал он.
"Зачем ты шпионишь за мной?" - спросила она.
"Я прибыл в Храм, чтобы увидеть тебя, но он был окружен алчными до денег наемниками, которые не захотели бы меня впускать. А нам надо поговорить."
"О чем нам говорить? Дитя родилось, Дух Хаоса заключен в нем, и все возможные будущие показывают, что он принесет миру боль и страдания. Я надеялась поддержать его, помочь удержать его человечность. Но я не могу. Темный Бог сильнее меня."
Аристотель покачал головой. "Это не совсем так. В твоих доводах имеется брешь, Дерая. Так скажи, как мне навестить тебя?"
Она вздохнула. "В западной стене храма есть маленький боковой вход. Будь там в полночь; я тебе открою. А теперь оставь меня в покое ненадолго."
"Как пожелаешь", - ответил он. И исчез.
Снова оставшись одна, Дерая проследовала за Парменионом к полевому госпиталю, наблюдая, как он идет среди раненых, обсуждая их ранения с низеньким хирургом, Бернием. Но она не нашла того умиротворения, которое искала, и поднялась в небо, паря под звездами.
Прошло четыре года с тех пор, как маг, назвавшийся именем Аристотель, пришел в Храм. Его визит привел к трагедии. Дерая и маг совместно отправили дух Пармениона в пропасти Аида, чтобы спасти душу еще нерожденного Александра. Но все было впустую. Дух Хаоса смешался с душой младенца, а лучший друг Дераи - отставной солдат Левкион - был разорван на куски демонами, которые были отправлены, чтобы уничтожить ее.
Вернувшись в Храм, она встала с постели и омылась в холодной воде, натирая тело ароматными листьями. Она не позволяла глазам своего духа рассматривать собственное стареющее тело, не желая видеть себя такой, какой она стала сейчас - посеребренные сединой волосы, худое и изнуренное тело, отвисшая грудь. Одевшись в чистый длинный хитон темно-зеленого цвета, она села у окна и стала ждать полуночи. За стенами Храма горели походные костры, много костров. Некоторые посетители ждали по полгода, чтобы увидеть Целительницу. Некоторые умирали прежде чем могли выкупить пропуска. Как-то раз, еще до прихода Палласа, она попыталась пройти среди больных и исцелить всех, кого могла. Но на нее набросились, повалили на землю, и спас ее только преданный друг и слуга Левкион, который дубинкой разогнал обезумевшую толпу. Дерая все еще оплакивала воина, который погиб, защищая ее беспомощное тело от посланных за ней демонов.
Она вспомнила его лицо - длинные серебряные волосы, стянутые на затылке, чинную походку, легкую улыбку.
- Мне не хватает тебя, - прошептала она.
Перед самой полуночью, следуя за своим спиритуальным зрением, она спустилась к западной двери и отперла засов. Аристотель шагнул внутрь. Закрыв дверь, она отвела его в свою комнату, где маг налил себе воды и сел на край узкой кровати. - Ты не против, если я зажгу светильник? - спросил он.
- Слепой не нужны светильники. Но я найду один для тебя.
- Не утруждай себя, госпожа. - Он вытянул руку и взял серебряную чашу для вина, высоко поднял ее. Металл деформировался, образуя нечто вроде трубки, из которой показалось и выросло пламя, осветив всю комнату. - Ты неважно выглядишь, Дерая, - сказал он. - Твои дела переутомляют тебя.
- Ближе к делу, - холодно проговорила она.
- Нет, - ответил он. - Сначала поговорим о возможных будущих. Тебе не приходило в голову, что в наших путешествиях во времени есть некое несоответствие?
- Если ты о том, что будущее, которое мы видим, может меняться, то конечно да.
Он улыбнулся и покачал головой. - Но меняются ли они? Вот в чем вопрос.
- Конечно меняются. Я помню, как старая Тамис рассказывала мне, что она видела собственную смерть в различных вариантах будущего. В одном из них она даже падала с лошади, хотя верховую езду терпеть не могла.
- О чем я и говорю, - сказал Аристотель. - Позволь объяснить: Тамис видела, как она упала с лошади. Но она умерла не так. А значит - кто упал с лошади?
Дерая села на стул со спинкой, ее спиритуальные глаза смотрели магу в лицо. - Тамис, - ответила она. - Но будущее изменилось благодаря событиям прошлого.
- Но в этом-то и заключается противоречие, - сказал он ей. - Мы говорим в данном случае не о пророческих видениях, Дерая. Ты и я - и Тамис в прошлом - можем путешествовать по разным вариантам будущего, наблюдая за ними. То, что мы видим, происходит… где-то. Все эти будущие реальны.
- Как они все могут быть реальны? - усмехнулась она. - Тамис умерла только раз - как и я умру.
- У меня нет ответов на все вопросы, дорогая моя, но я знаю одно: есть множество миров, тысячи, и все они родственны нашему. Возможно, каждый раз, когда человек принимает решение, он создает новый мир. Не знаю. Но я знаю, что глупо было бы изучать все эти тысячи миров и на основании происходящих там событий строить свои планы. Я тоже видел, как Александр повергает мир в кровавый хаос. Я видел, как он убивает Филиппа и захватывает престол. Видел его умершим в детстве, от чумы, от собачьего укуса, от клинка наемного убийцы. Но, разве ты не видишь, что это никак не влияет на события нашего мира? Эти варианты будущего - не наши. Они - лишь эхо, отражения, отголоски того, что могло бы быть.
Дерая молчала, обдумывая его слова. - Это интересный взгляд. Я подумаю об этом. А теперь, ближе к делу.
Аристотель откинулся на кровати, его глаза изучали причудливые тени на низком потолке. Дело - как всегда - касается одного мальчишки на этом свете. Ты и я отправили Пармениона в Аид, где душа мальчика смешалась с Духом Хаоса. Мы восприняли это как поражение, однако это может быть не совсем так.
- Странно выглядит такая победа, - проворчала Дерая. - Мальчик несет в себе великое зло. Оно растет внутри него хуже любой опухоли, и у него нет сил побороть это зло.
- У него была сила остановить это, предотвратив уничтожение Пармениона в Бездне, - заметил Аристотель. - Но не будем вдаваться в рассуждения; подумаем лучше, как нам помочь ребенку.
Дерая покачала головой. - Я уже давно узнала, сколь глупо пытаться изменить будущее. Знай я тогда то, что знаю сейчас, то не было бы никакого Принца-Демона.
- Думаю, что все-таки он бы появился, госпожа, - мягко проговорил Аристотель, - но это не важно. Ребенок почти ничем не отличается от других детей, которых приводят к тебе каждый день - только он искалечен не телом, а душой. Ни один из нас не обладает силой изгнать демона. Но вместе - и с помощью мальчишки - мы сумеем вернуть Темного Бога в Потусторонний мир.
Дерая рассмеялась горьким смехом. - Я исцеляю раны, маг. У меня нет средств, чтобы сражаться с Кадмилосом. Как, впрочем, и желания.
- А чего ты желаешь, госпожа?
- Желаю, чтобы меня оставили в покое, - сказала она.
- Нет! - воскликнул он, встав в полный рост. - Я не приму такого от женщины Спарты! Что произошло с тобой, Дерая? Ты же не овечка на скотобойне. Ты происходишь из племени воителей. Ты сразилась с Темной Госпожой на Самофракии. Где твой боевой дух?
Дерая вздохнула. - Ты пытаешься разозлить меня, - прошептала она. - Это тебе не удастся. Посмотри на меня, Аристотель. Я старею. Я живу здесь и лечу больных. Я буду делать это до самой смерти. Когда-то у меня была мечта. Ее больше нет. А теперь оставь меня в покое.
- Я могу вернуть тебе молодость, - сказал он, и голос его обволакивал, а глаза так исияли обещанием.
Мгновение она стояла молча, изучая его взглядом без тени эмоций. - Значит, - сказала она, - это был ты. Когда я исцеляла Пармениона от рака, я видела, как он молодеет на глазах. Я думала, что это от исцеления.
- Ты тоже можешь помолодеть. Можешь снова обрести свою мечту.
- Ты великий маг - и все же глупец, - ответила она ему ровным, усталым голосом. - Парменион женился; у него трое детей. В его сердце нет больше места для меня. Мы сколько угодно можем блуждать между будущими - но прошлое железно неизменно.
Аристотель встал, прошел к двери. Потом обернулся, собираясь что-то сказать, но покачал головой и вышел в темноту коридора Храма.
Дерая слушала, как удалялись его шаги, затем легла на кровать, и обещание Аристотеля эхом отозвалось в ее голове: "Я могувернуть тебе молодость."
Она знала, что он был не прав. Он мог обработать магией ее тело, укрепить мускулы, вернуть упругость кожи. Но молодость - это состояние души. Никто на свете, будь то бог или человек, не смог бы вернуть ей непосредственность, радость открытия мира, красоту первой любви. А без этого, какой прок в молодом и упругом теле?
Она почувствовала, как накатывают слезы, и вновь увидела, как молодой Парменион встает против налетчиков, которые похитили ее; она снова переживала в душе то мгновение, когда он впервые заключил ее в объятия.
- Я люблю тебя, - прошептала она.
И заплакала.
***
Прежде чем позволить себе уснуть, Дерая прочла строки трех защитных заклинаний на стены, дверь и окно ее комнаты. Они не остановят чародейку с силой Аиды, но любой обрыв заклинаний разбудит Дераю, чтобы она смогла защитить себя.
Почти пять лет прошло со времени первой атаки, когда Левкион погиб, защищая ее от демонов, посланных ведьмой. С тех пор Дерая почти ничего не слышала об Аиде. Темная Владычица покинула свой дворец на Самофракии и вернулась на материк - отправилась, по слухам, к северным рубежам Персидской империи, чтобы там ждать, пока Александр повзрослеет. Дерая вздрогнула.
Дитя Хаоса, обещающее стать разрушителем, каких земля еще не видела.