– Самую малость, – с улыбкой шепнула Хила. – Но не рассказывай никому. Это из моих запасов. Потерпи, теперь будет легче. Сейчас к тебе придет Гантанас. Он поговорит с тобой. Ну а уж потом я допущу к тебе этого несносного Брайдема. Голову ему открутить! Взял бы тебя на руки и донес до приюта, так нет – "она должна была сама дойти, сама дойти". Ну, дошла. Кому от этого лучше?
Гантанас оказался высоким, чуть сутулым и, кажется, бородатым. Гаота не вглядывалась. Отметила лишь, что он – силуэт мужчины с влажным блеском там, где должны быть глаза. Гантанас поставил на пол корзину, накрытую тканью, взял табурет и сел напротив Гаоты. Оперся локтями о собственные колени, поймал ее ладони теплыми руками и замер.
Гаота не знала, сколько она так просидела. Единственное, в чем она была уверена, – что бородач не позволил себе ни единого движения и никакого колдовства, хотя явно был способен к этому. Он сидел и держал ладони Гаоты так, как держат бутон нежного цветка, не сжимая его и не поглаживая. Так, словно боялся сломать то, что едва живо. Стряхнуть пыльцу с крыльев бабочки. Впрочем, все, что бы он ни делал, он делал с кем-то другим, а не с Гаотой. Ее не было. Она смотрела со стороны на узкую келью со сводчатым потолком, едва освещенную бледным светом из такого же узкого окна, на бледную тень самой себя, прижимающуюся спиной к растянутому на стене войлоку, на странного, как будто состоящего из длинных рук и ног, сложенного в три погибели человека напротив и ничего не чувствовала. Она ничего не почувствовала даже тогда, когда Гантанас осторожно освободил ее ладони, подвинул корзину и достал оттуда котенка. Крохотное рыжее создание зашипело, но, оказавшись на коленях Гаоты, успокоилось. Оно было теплым, но и только.
А потом пришел Брайдем. Прихрамывая, он добрался до табурета, который оставил Гантанас, сел, но молчал недолго. Посопел, потер подбородок, откашлялся, буркнул как будто недовольно, что все будет хорошо, и постарался улыбнуться.
"Не будет хорошо, – подумала Гаота. – Ладно бы, если будет хоть как-то".
– Ты дошла, – наконец вымолвил Брайдем важное. – И не просто перешла через мост, а добралась до ворот, хотя мне и показалось, что ноги несли тебя, не особенно прислушиваясь к твоей голове. А уж там ты упала. Но я тебя подхватил, как же. Хотя уж думал, что хоронить придется. На последнем пределе словно жизнь тебя покинула. Едва ли не вся стража выбежала смотреть, как ты шагаешь по воздуху.
– По воздуху? – словно произнес кто-то вместо Гаоты.
– Ну, уж не знаю, но руку просунуть было можно, – пожал плечами Брайдем. – Домхан и просунул. Положил ладонь на камень, на который ты ступала. Он мастер стражи Стеблей. Сказал, что магии не было. Не было магии, которую можно распознать или отринуть.
– Что это значит? – спросила Гаота.
– Только то, что это магия Стеблей и теперь ты дочь обители, – пожал плечами Брайдем. – Четыре предела покорились тебе. Так что ты теперь у нас знаменитость.
– Знаменитость? – не поняла Гаота.
– Деора сначала решила, что ты имни, но потом сказала, что будь ты из тайного народа – или перекинулась бы на первом же пределе, потому как звериное всякому имни послабление дает, или сплела бы какую-нибудь магию с магией Стеблей, чтобы облегчение получить. А тебя волокло, словно щепку по ручью. Так что она не знает, кто ты.
– Словно щепку, – повторила Гаота. – Деора?
– Наставница, – пробормотал Брайдем. – Узнаешь. У нас не так много народа. Семь наставников, восемь слуг, хотя я бы их назвал хозяевами: вот возьми, разве Хила – слуга? Хозяйка! Что на кухне, что в лекарской. Попечителями мы их зовем. Восемь стражников. Четырнадцать воспитанников. С тобой – пятнадцать.
– Где я? – спросила Гаота.
– Ты в обители, – развел руками Брайдем. – В приюте. В крепости. В Стеблях. Как тебе нравится, так и говори…
– Приют Окаянных, – вспомнила она. – Это… значит проклятых?
– Ну что ты, – махнул рукой Брайдем и отчего-то полез за отворот манжета котто за платком. – Если и проклятых, то уж не больше, чем вся земля вокруг нас. Нет. Я бы сказал – отверженных.
– Кем? – не поняла Гаота.
– Судьбой… – прошептал Брайдем.
"Точно, – подумала она. – Судьбой". И то, что она оказалась в этой каменной келье – есть продолжение того, что случилось тогда в начале глиняных увалов.
– Что я должна буду делать? – спросила она.
– Сначала – выздороветь, – хмыкнул Брайдем. – Потом познакомиться с крепостью, с ее жителями. И учиться.
– Чтобы?.. – Она произнесла только одно слово, но Брайдем понял. Задумался, словно сейчас, в эту самую минуту, должен был сказать что-то самое важное. Даже закряхтел, прокашливаясь, поворочал головой, поднялся на ноги, поковылял, прихрамывая, по келье, постоял у окна. Наконец вернулся к табурету.
– Каждый задает этот вопрос, – вымолвил он. – И для каждого я пытаюсь подобрать особенные слова. Но сказать хочу всегда об одном и том же. И понимаю, что не скажу всего, потому что полный ответ таится там, в будущем, когда каждый из вас станет взрослым и получит этот ответ как глоток воздуха. Легко и не задумываясь. Но что-то сказать я должен… Хотя тебе будет понять легче, чем другим. Не задумывалась, для чего ты была нужна похитителям?
– Я пока не могу задумываться… – прошептала Гаота.
– А я тебе подскажу, – сказал Брайдем. – Я уже кое-что знаю о тебе; ты, правда, перестала говорить во сне, но кое-что мне уже известно. Тот колдун, что навел на тебя имни, когда-то был вроде тебя. Маленьким мальчиком, который мог чуть больше, чем его сверстники. Вседержатель отметил его даром. Не знаю каким. Но, думаю, великим, если он смог навести на тебя преследователей за сотни лиг. И вот этот мальчик попал в беду. А беда, как ты уже должна догадываться, обычно состоит из плохих людей или имни, не важно. Тех, кто готов убивать и мучить. И они сделали его плохим, потому что им нужны воины. Воины сражаются и погибают или получают тяжкие раны. Ты исцелила его, спасла от смерти. Совершила чудо. Уже этого достаточно, чтобы возжелать тебя в ряды их воинства. Но, может быть, он разглядел в тебе еще что-то? А теперь представь, что подобных тебе немало. И уже много лет вас разыскивают и похищают люди, подобные тому колдуну. Так вот, чтобы этого не произошло – вас собирают здесь. И учат, чтобы, став взрослыми, вы могли противостоять тем, кого удалось похитить. Хотя, – Брайдем тихо засмеялся, – некоторые уверены, что порой дети рождаются уже с зернами зла в себе.
– Ты уверен, что вы лучше тех?.. – прошептала Гаота.
– Ты сможешь убедиться, – пожал плечами Брайдем. – Смотри. Слушай. Примечай. Но одно могу сказать тебе точно. Здесь у нас только сироты или почти только сироты не потому, что мы убиваем их семьи. Мы спасаем уже сирот. И если находим ребенка, который отмечен даром, но его семья жива, помогаем этой семье. Подсказываем, как сохранить способности ребенка в тайне.
– Кто вы? – спросила Гаота.
– Узнаешь, – обронил Брайдем.
– Я хотела узнать… – Гаота тяжело вздохнула. – Хотела узнать, почему те… имни, которые убили моих родных, меня назвали маола и что за незнакомца я видела в возке, когда мы пытались уйти от них. Он был будто видение, тень, призрак. Но он видел меня и улыбался. Не тот колдун, которого я исцелила. Кто-то другой.
– Ты можешь описать его? – сдвинул брови Брайдем, который побледнел еще на слове "маола".
– Он менялся… – прошептала Гаота. – Сначала показался мне просто старым, уставшим человеком, но потом стал похож на высохшего мертвеца. Кожа пожелтела и обтянула череп, но глаза оставались живыми. Холодными, но живыми. И он улыбался и облизывал губы все время, пока смотрел на меня. Серым языком.
Брайдем окаменел. С минуту он сидел недвижимо, потом поднял трясущуюся руку, смахнул со лба проступивший пот и глухо вымолвил:
– Думаю, что нам потребуется защитник. Настоящий защитник. Ты не рассказывай об этом видении никому, но если вдруг оно появится еще раз, беги со всех ног или ко мне, или к Гантанасу, или… Впрочем, посмотрим.
– Кто это был? – спросила Гаота.
– Я не могу тебе сказать, – улыбнулся Брайдем. – Пока не могу. Но, чтобы ты поняла, этот… человек сделал меня хромым. И мог убить так же легко, как прихлопнуть опившегося крови комара.
– Получается, что они, – Гаота выговаривала слово за словом, словно роняла их на каменный пол, – сильнее вас?
– Получается, что так, – кивнул Брайдем. – Но это ничего не меняет.
Больше с ней никто не разговаривал. Нет, с ней пытались заговорить, но разговора не получалось. Она отвечала односложно или не отвечала вовсе, даже тогда, когда уже начала присутствовать на поучениях наставников. А первый месяц, шаркая валенцами, она просто бродила коридорами и лестницами Стеблей, иногда нося на руках напрасно мурлыкающего котенка. Спускалась в подвалы, поднималась в башни, бродила со свечой в длинных коридорах и пустынных залах, укрытых в толще скал, воздух в которые проникал через скрытые отверстия, оставляя солнечный свет снаружи. Но там было холодно. Так же холодно, как и на открытой площадке, укрытой за оголовком средней башни. Там Гаота оставалась надолго, вдыхала, кутаясь в войлочный плед, морозный воздух, ловила падающие на лицо снежинки. Уходила к расположенной тут же конюшне и гладила морды лошадей, помогала их хозяйке Капалле – невысокой и щуплой черноволосой женщине – рассыпать овес по кормушкам и расчесывать лошадям гривы. Заглядывала на кузню, где звенел молотом коротко остриженный мастер Габ. Кивала то и дело попадающимся ей в коридорах похожим друг на друга лысинами – и не похожим больше ничем – толстяку ключнику Тайсу и долговязому мастеру Уинеру. Заходила в книгохранилище к седому Скрибу, на кухню к Хиле, в царство тканей, иголок и почему-то всевозможных семян и саженцев Орианта. Не замечала своих ровесников, которые казались ей беззвучными тенями даже тогда, когда однажды Хила собрала ее вещи и отвела в другую келью, где стояли три лежака и жили две девочки. Она не запомнила их имен и лишь прошипела что-то, когда услышала их голоса. Ее оставили в покое, разве только ласкали ее котенка, а больше ей ничего и не было нужно. Она даже не могла запомнить имена наставников и как будто не слышала того, о чем они говорили, хотя шла вместе с соседками и в столовую, и на поучения, и сидела в углу, думая о чем-то своем или не думая ни о чем. Единственной радостью или скорее признаком жизни для нее было спуститься в караулку и застать там кого-то из стражников. Лучше всего мастера стражи Домхана или Крайсу. И тот и другая обычно вытягивали из корзины деревянную палку, давали ее в руки Гаоте и учили ее ставить ноги, держать плечи, двигать руками. Не говоря ни слова. А она послушно копировала их движения и все представляла ту схватку в начале глиняных увалов, в которой ее близкие отдали свои жизни. Ожила она в самом начале зимы, когда повалил уже настоящий снег, и, выйдя во двор Стеблей, Гаота увидела, что там царит веселье, снег скатывается в снежные комья, из которых ее сверстники строят снежные бастионы. Но оживила ее не радость. Хромой Брайдем высунулся из галереи средней башни и крикнул, чтобы все озорники и озорницы срочно бежали в верхний зал, потому как им предстоит познакомиться с новым наставником. И она пошла вслед за другими, поднялась в верхний зал, села, как всегда, в углу и приготовилась, как обычно, смотреть в одну точку.
– Он будет заниматься с вами следоведением, правилами охоты, противостоянием и некоторыми другими науками, – объявил Брайдем, с ухмылкой поглядывая на Гаоту. – Сейчас, он уже поднимается: надо же было его накормить после долгой дороги… Кстати, я впервые вижу человека, который прошел в нашу обитель, не споткнувшись ни на одном из пределов.
– Просто я уже был здесь, – услышала Гаота знакомый голос. – Раньше, чем вы затеяли это доброе дело и начали восстанавливать Стебли. И тогда мне тоже пришлось несладко. На каждом пределе.
В зал вошел Юайс, и Гаота вдруг рванулась с места, обняла охотника и зарыдала.
Глава 9
Нэмхэйд
Монашка кружилась на площади. Переступала с ноги на ногу, чуть изогнувшись и закрыв глаза, наклоняла голову к правому плечу, и ее отставленная в сторону левая рука напоминала плавник попавшей на крючок рыбы. Народ по-прежнему толпился у арки, ведущей в храмовой двор, глазел на строящуюся карусель и качели, на окрашенном лучами вечернего солнца храме постукивали молотками артельщики-слайбы, на колокольне звенел закатный колокол, а женщина продолжала обращаться вокруг себя, не падая. Как детский волчок.
– С полудня уж, – буркнул Буил, подошедший к Юайсу, и подмигнул Гаоте, которая как завороженная следила за монашкой. – Ничего страшного. Они каждый год приходят вместе с шествием. Когда одна, а когда пяток или десяток. Так и кружатся. Как только голова не отвалится, понять не могу?
– Вместе с шествием, – заметил Юайс. – А оно начнется только через четыре дня. И прибудет в Граброк через три недели. Не рановато ли?
– Так что делать-то? – не понял Буил. – Гнать ее с площади, что ли?
– Вот. – Юайс протянул Буилу стрелу. – Стальная диргская стрела. Выпущена из самострела с хорошей пружиной, который почему-то не щелкнул. Пробила стекло, но не упала, а вонзилась в стену, пролетев всю комнату. Целили в меня. Полчаса назад. В доме у Крафти. Стрелок ушел садом в пустошь к востоку от города.
– Это что же? – растерялся мастер стражи. – Не только от зверья беды, но и от людей?
– А есть разница? – осведомился с улыбкой Юайс. – Оставишь еще на час со мной четверку своих молодцов? В трактир их с собой не позову, а вот как выйдем, чтобы проводили до заведения Транка.
– Никаких разговоров, – кивнул Буил. – И завтра с утра отправлю их к Транку, если надо, чтобы встретили да были наготове. Боюсь, что деньки горячие настают. С этим-то что делать?
– Подумай, – пожал плечами, оглядываясь, Юайс. – Диргский самострел – редкая вещь. Громоздкая. Приглядись, может, увидишь кого с таким оружием. Не прикинул еще, где в городе может скрываться дракон?
– Нигде не может, – плюнул себе под ноги Буил. – Ни одного здания крупнее храма этого нашего нет. В храме – ни следа, ничего. Тут ведь не только высота стен нужна, но и ворота по росту, да и вообще… Стена, что ли…
– А это? – показал на башню замка Юайс.
– Это ж королевский замок! – поднял брови Буил. – Там герцог Диус сейчас. У него с собой, считай, почти дружина. Сотня всадников да еще слуги, челядь, то ли советники, то ли демон их раздерет кто. Было бы что, уже б долетело до ушей. Да и где ему там скрываться? Залы там есть побольше этого храма, да только входы такие, что и лошадь не пройдет!
– А ты покопайся, – попросил Юайс. – В ушах своих покопайся. Мало ли. Может, долетало, а ты внимания не обратил. Меня все интересует, любая мелочь, что в голове не укладывается. Очень обяжешь, мастер.
– Что творится-то? – прошептал, расправив усы, Буил. – Слухи разные ходят. Вот вроде бы только что кошку привезли в мертвецкую. Сходил – подивился. Зверюга – зверюга и есть. А егерь, что ее сопровождал, сказал, что это Олта, стало быть. Жена бедолаги Цая. Раскрыли ее.
– Кто? – спросил Юайс.
– Палач ваш, – развел руками Буил. – Проткнул мечом, а от второго зверька не уберегся. От дочки Цая. Та за руку его прихватила, но не слишком сильно, и через подполье ушла. Егеря спугнули.
– Зверя, выходит, взяли? – прищурился Юайс.
– А это ты мне скажи, – понизил голос Буил, – взяли зверя или нет, если егерь, что его доставил, сказал, что Цая другой зверь убил. Покрупнее. Раза в два.
– Что с телом? – вновь оглянулся Юайс. – Осматривали? Только рана от меча?
– Еще бы не осматривали, – хмыкнул Буил. – Интересно на бабу посмотреть, которая в кошку обернулась. Когда еще придется? Ты не слушай, дочка, – покосился он на Гаоту, – не слушай. Нет там никаких ран. Только вход и выход от меча. Под ключицу Дойтен ее взял. А уж наш ключник весь испрыгался, все искал какой-то разрез на лапе, как на прочих трупах. Ты ответишь мне, защитник, или нет? Что делается-то?
– То же, что и пятнадцать лет назад случилось в Гаре, – наконец вымолвил Юайс. – Ты считай трупы, Буил. И держи мертвецкую под надзором. Если трупов будет восемь, да еще с важной отметкой – вот, ключник знает, – тогда наше дело плохо.
– Так вы не на дракона охотитесь? – понял Буил.
– Дракон, мастер, – что-то вроде лошади, – сказал Юайс. – Считай, что нас интересует всадник. Пойдем мы, с утра во рту ни крошки не было. Видишь, помощница моя уже шатается.
– Так вы не пойдете в мертвецкую? – почесал опереньем стрелы шею Буил.
– Восемь трупов, восемь, – повторил Юайс. – Иначе беда…
И уже отойдя от обескураженного мастера стражи, прошептал:
– Все равно беда. Не остановить…
Все-таки он был небольшим городом, этот затаившийся среди снокских холмов, рощ и оврагов Граброк. Гаота думала об этом и когда они шли к Крафти, и когда возвращались от него. Казалось, только что тянулись деревянные и глиняные заборы вдоль узкой улочки, и вот справа и слева встали каменные дома, и впереди уже видны восточные ворота городской цитадели и площадь за ними, а обернешься – все еще невдалеке и край города, от которого убегает дорожка до Блатаны, Снокиса, Эайда и Фиона, и каждый из этих городов так велик, что весь Граброк поместился бы в одной-единственной их слободе. Впрочем, Снокис и Блатану Гаота и не помнила, слишком мала была, когда судьба заносила ее отца в эти дальние королевства. Дальние от родного Ашара. А сейчас есть ли у нее что-то родное? Мог ли ей стать родным вот этот городок, который умудрился не стискивать улочки домами в грязные проходы, а главную площадь города держать чистой и свободной? Если бы только голова не раскалывалась на части в этом городе!
А ведь ей так толком и не приходилось бывать в настоящем трактире, где воздуха почти столько же, сколько и под открытым небом, и резные столбы поддерживают высоко вверху закопченные балки, и скрипят полы под ногами, потому что тысячи и десятки тысяч ног прошли по ним. Вот уж заведение так заведение. Едоков – множество, и служки так и снуют. Что же его хозяйка в услужении мается у Крафти, могла бы послать любого из подопечных?