– Ну вот! – раздался довольный голос Тьюва. – Веревки тоже готовы. Что дальше-то?
Ружье Дойтен все-таки зарядил. Забил пыж, приложил стрелялку к плечу, погладил приклад, подбитый толстой кожей, сдунул крупинки пороха с пальцев и с кремневого замка. Камень был вставлен новый, заряд отмерен надежной меркой, все выполнено так, как надо. Даже и пакля была, чтобы уши заткнуть, впрочем, Дойтен обходился и без этого, хотя и стрелять ему из ружья по противнику приходилось лишь раз пять. Ну и, конечно, раз в месяц он непременно отправлялся в подземелья Белого Храма, где тратил один или два заряда. Мало ли, рука потеряет твердость, механизм заклинит или порох отсыреет… Хотя литые пули Дойтен не любил. Порох приходилось отмерять по второй мерке, и при выстреле приклад так бил плечо, что потом оставался на нем изрядный кровоподтек. Можно было конечно же вырезать под упор кусок войлока, но хорош бы он был – усмиритель с куском войлока на груди… Правда, теперь-то он уже никакой не усмиритель, но ружье все равно должно было оставаться при нем. Не Глуме же его отдавать? Вот где она теперь, интересно? Так и не появилась ведь!
Дойтен осторожно опустил заряженное ружье в чехол, думая, что тот же Клокс голову бы ему оторвал за такую вольность, но охота была с меркой возиться в темноте? Вон уже сумерки раскинули покрывало над городом. Да и ружье не на боевом взводе, и дуло, если что, смотрит не в кого-нибудь, а точно вверх, так что… Да и Клокса уже нет.
Дойтен огляделся. Еще после полудня Юайс заставил Гаоту надеть кольчугу и подвигаться, удовлетворился тем, что увидел, поскольку кольчуга была очень хороша, но движениям его подопечной не слишком мешала, хотя и отметил, что привычка тоже нужна. Именно вырабатыванием привычки Гаота и занялась, хотя добилась только пота и дрожи в руках и ногах. Сейчас она сидела, переводя дыхание.
"Вот ведь, – подумал Дойтен, глядя, как Тьюв затягивает на руках Юайса шнуровку сразу трех надетых друг на друга наручей, – половину дня девка попрыгала, чуть устала, взопрела даже, а никакой тебе ни вони, ни затхлости. Пахнет, словно от цветка. Где же ты был последние тридцать лет, уроженец Нечи, ард Дойтен? Не пропустил ли ты что-то важное в своей жизни?"
Уже почти в полной темноте Юайс, Гаота, Тьюв с мешком сетей и Дойтен с зачехленным ружьем на плече вышли из трактира на околицу. Через ворота, возле которых был убит Цай, они тут же вернулись в город, шмыгнули в проулок и с улицы на улицу, из прогона в прогон добрались до реки. Небо еще как будто отсвечивало минувшим закатом, но звезды высыпали на него одна за другой.
– Вот всегда думал, – прошептал Тьюв, – куда девается луна? То она есть, то ее нет. А потом опять есть.
– Вспомни, парень, что ты делал четырнадцать лет назад, когда мы с тобой снимали комнатушку в порту Блатаны? – оглянулся Юайс. – Ну, пока я не пристроил тебя к сапожнику.
– Чего мы делали? – надул губы Тьюв. – Жили. Два дня всего. Я игрался с лампой, а ты, наверное, думал, как бы я тебя не обворовал.
– Много чести, – улыбнулся Юайс. – Как ты играл с лампой?
– Да известно как, – вздохнул Тьюв. – Как я мог играть? Что у меня было, кроме собственных рук? Корчил из них фигурки, да смотрел на тени на белой стене.
– Я тоже этой забавой пробавлялся по малолетству, – усмехнулся Дойтен.
– Вот, – кивнул Юайс. – Считай, что белая стена – это луна. Лампа, которая была у тебя за спиной – солнце. Оно и сейчас за горизонтом, хотя вот, видишь, – небо пока подсвечивает. А вот то, что превращает луну поочередно в половинку, месяц, полумесяц, а когда и вовсе скрывает – это и есть тень.
– О как! – вытаращил глаза Тьюв. – А чья тень-то?
– А вот этого я тебе пока не скажу… – прошептал Юайс. – А то вовсе голову себе сломаешь. Тихо теперь.
Дома в южной части города были невысоки, но заборы вокруг них вздымались выше человеческого роста: впору меряться со стеной городской цитадели. Дойтен перебрасывал ружье с плеча на плечо и думал, что в Тимпале возле торжища тоже заборы выше некуда, оно и понятно: где еще крутиться ворью или бродягам – как раз у рынка. И словно услышав его мысли, пыхтящий с сетями Тьюв прошептал в спину Дойтену:
– На ночь обычно торговцы в шатрах спят, но в этакую пору все поснимали себе жилье подальше от реки. Страшно ночами от воя этой нечисти – жуть. И вот ведь, вроде никого еще не засосала эта погань, а все одно – и наш брат по ночам за добычей не лезет…
Юайс, который шел впереди, оглянулся, словно слышал каждый звук из шелеста Тьюва, и негромко заметил:
– Что за "наш брат"? Или мы с тобой не говорили об этом?
– Говорили, – вздохнул Тьюв. – Но это ж не только от меня зависит… А ну как она меня не возьмет? Зачем ей камень на шею?
– А ты не будь камнем, – ответил Юайс. – Все в твоих руках, парень. Слушай меня, пока я жив.
Не понравились эти слова Дойтену. Еще в дружине Нечи было принято – не шутить о смерти. Сплюнул на всякий случай Дойтен три раза в сторону да прикладом ружья трижды зацепил глиняный забор.
– Потише, – обернулся Юайс. – Подходим уже, и, если что, помирать я пока не собираюсь.
Торговая площадь была почти полностью погружена во тьму. Редкие, через сто шагов, масляные фонари едва тлели. Крохотный отряд выбрался из темного проулка на королевский тракт за сотню шагов от начала рынка. Вскоре по правую руку потянулись шатры и навесы, чуть дальше высились лавки попрочнее, но их силуэты едва угадывались в темноте.
– Здесь… – прошелестел почти в полной темноте голос Глумы, когда оставалось миновать последний шатер. – Скамья между шатрами.
Дойтен остановился, снял с плеча по-прежнему зачехленное ружье и тихо поставил его у ноги. Темная площадь лежала перед ним. Впереди на фоне звездного неба высился бастион королевского замка. Влево уходила широкая улица к трактиру Транка, от которого отряд пробирался к площади узкими улочками. Справа угадывался мост, а за ним уже вовсе таяли во мраке и не слишком высокие стены цитадели, и часовня, и недостроенный храм, и уж конечно, ратуша, трактир Юайджи и весь остальной город. От реки пахло сыростью и гнилью.
– Сюда… – прошептал Юайс. – Дойтен, садись с краю. Ждать еще почти час.
Дойтен присел на край скамьи, присмотрелся. Скамей было две. Напротив него темнели силуэты Юайса, Глумы, двоих егерей. Рядом с ним сидела Гаота, развязывал мешок Тьюв.
– Чатач тут, рядом, – прошептала Глума. – Присматривает за замком.
– Как заноза в собственном городе этот замок, – пробурчал Тьюв. – Вот. Четыре сетки. И веревки.
– Глума, – проговорил Юайс. – Делаем все, как обычно, когда берем живым олфи.
– Олфи? – нахмурился Дойтен.
– Имни, которые, перекидываясь, ничего не соображают… – прошипела ему на ухо Гаота. – Дикими становятся.
– Обсуждать – потом, – как будто чуть устало заметил Юайс. – Я беру одну сетку и веревку. Твои молодцы – по одной сетке. Веревку пусть берет Фас. Я вызову зверя за пять минут до полуночи. Если рожок со стены замка не прозвучит в полночь, значит, вызов принят. Он выходит, я его беру и держу. Если заскулит – значит, взял. Тогда поединок закончен, твои молодцы бегут с сетками и веревкой. Надо будет его спеленать так, чтобы не шевельнулся. Тогда можно будет и королю предъявить, что под крылом его братца развелось.
– А я что буду делать? – не понял Тьюв.
– Жить, – ответил Юайс. – Долго и благоразумно. Хотя первого тебе не обещаю, это зависит от тебя. Я тебе поручаю две вещи. Первое – вот кисет. В нем пол-литы пороха. Знаешь, что такое? Молодец. Как хочешь, но ты должен будешь тихо и незаметно рассы́пать его в этой темноте – петлей. Я буду стоять в центре: прикидывай, чтобы во все стороны от меня внутри этой петли оставалось полсотни шагов. И вытягивай кончик сюда. Ясно?
– Ясно, чего уж неясного, – пробурчал Тьюв, – а второе что?
– Очень важное, – вздохнул Юайс. – Может быть, после всех ваших жизней, самое важное. Я оставлю тебе здесь все мое оружие. Мне нельзя идти туда даже с ножом.
– Не похоже на охоту на олфи… – недовольно пробурчала Глума. – А я что буду делать?
– Зажжешь порох, если полезет мерзость с реки, – сказал Юайс. – Есть кресало?
– Здесь, проверяла, – постучала по поясной сумке Глума. – Это все?
– Береги Гаоту, – проговорил Юайс. – И не думай, что это будет легко. Я говорил тебе, что делать, если почувствуешь хоть какую-то опасность? Срывай с нее подарок Нэмхэйда и отбрасывай куда подальше.
– Может, сразу от него избавиться? – спросила Глума.
– Да, – согласился Юайс. – Потом сесть на лошадей и бросить этот город на съедение слугам Дайреда. Нет уж, охотница. Делим тяжесть груза на всех. Вот, Тьюв. Держи кисет.
– Я с ним… – прошептал Фас. – Подскажу.
Двое поднялись и исчезли в проходе между шатров. Ни шороха не донеслось до Дойтена.
– Разве это будет честный поединок? – подал он голос. – По мне, так и против зверя – это не поединок, а придурь. А если эта мерзость с реки попрет? Те, кто ходил Лиственной топью, говорят, что, даже если человек и вырывается из ее объятий, все одно уже не человеком становится. Не соображает ничего, под себя ходит, не узнает никого. И что даст нам тот порох?
– С полминуты времени, – объяснил Юайс. – Яркие вспышки заставляют их застывать. Как раз на полминуты. Проверено на той же Лиственной топи в грозу. Хватит, чтобы убраться с площади. А от реки далеко они тоже не отойдут. И я не рассчитываю на честный поединок. Да и нечестный, думаю, будет чуть позже. Когда я возьму зверя. И, скорее всего, не сегодня.
– А мне что делать? – в недоумении поскреб подбородок Дойтен.
– Будешь затыкать дыры, – ответил Юайс.
– К примеру?.. – не понял Дойтен.
– А где увидишь дыру, сразу и затыкай, – хмыкнул, появляясь из‑за угла шатра, Чатач. – Скоро уже, Юайс, скоро. Вот и посмотрим, правдивы ли легенды, которые о тебе ходят среди черных егерей.
– Вранье все, – спокойно ответил Юайс.
Когда Юайс поднялся, снял с себя пояс с мечом, ножи, еще что-то, что принял в освободившийся мешок Тьюв, Дойтен стал расстегивать чехол ружья.
– На, – почувствовал он прикосновение Глумы. – Возьми фляжку, сделай два глотка.
– Вино? – заинтересовался Дойтен.
– Отвар лесных ягод, – усмехнулась Глума. – Но каких ягод, каких трав – не скажу. Великий секрет черных егерей.
– Открытый далеко не всем егерям, – хихикнул Чатач.
– Достаточно, что я его знаю, – проговорила Глума.
– Не, – погладил ружье Дойтен. – Я траву не пью.
– Пей, – снова ткнула ему в плечо фляжку Глума. – Все выпили. Или тебе бодрость будет не нужна? Вряд ли удастся уснуть до следующей ночи. Пей, говорю. Кроме прочего – "ночной глаз" в напитке. На два часа хватит.
– У кого ж вы его вырезали, этот ночной глаз, – неохотно взял фляжку Дойтен.
– Твой взгляд станет ночным, – прошелестела Глума и как будто в самом деле сверкнула зеленью глаз в темноте.
– Пошел… – прошептал Юайс.
Поправил сеть на плече, веревку на поясе, вздохнул и зашагал к центру площади.
– Занимаем наши места!.. – прошипел Фас, и егеря тоже растворились в темноте.
Дойтен глотнул тягучего напитка, удивился его одновременной горечи и сладости и тому, что запить его не захотелось, и тут услышал тягучий, заунывный вой рожка, который был ему уже знаком.
– Это Юайс… – прошептала Гаота.
Потянулись томительные минуты. Вот со стороны ратуши донесся дребезжащий звон часов. Рожок со стен замка не прозвучал. Зато где-то со стороны замка или реки заскрипели открываемые ворота.
– Святой Нэйф, помоги нам… – неожиданно для самого себя прошептал Дойтен, вскинул ружье и вышел из‑за шатра.
Он и в самом деле стал видеть в темноте. Или стал видеть саму темноту. Четыре фонаря, что без толку боролись с тьмой по углам площади и у моста, оставались такими же бледными пятнами, но все прочее вдруг стало напоминать поздний, расчерченный штрихами дождя вечер. Замок оставался черной громадой на фоне звездного неба, а на серой площади, опустив руки, стоял серый Юайс и ждал. А со стороны замка к нему медленно шел зверь.
Он действительно напоминал медведя, Дойтену приходилось их наблюдать с бастионов Нечи, после разорения западных деревень зверь начал подбираться едва ли не к самому городскому рву, но морда этого зверя была вытянута, как у волка. А движения его напоминали одновременно движения и лесной кошки, и хищной горной ящерицы, которая собирается сожрать зазевавшегося суслика.
– Не вздумай, – положила руку на плечо Дойтена Глума.
– Да он в холке Юайсу едва ли не по грудь! – прошипел Дойтен.
– Зато худой, – дрогнувшим голосом ответила Глума. – Ничего удивительного, кузнец Линкс и впрямь был высоким и крепким мужчиной. Может, мы его еще и увидим в человеческом обличье?
– Мне страшно… – прошелестела Гаота.
Дойтену тоже было страшно. Как в детстве, когда в деревне вешали взятого в плен дирга. Тот точно так же стоял, опустив руки, хотя веревка свисала у него не с пояса, а с шеи. Тогда мальчишке хотелось, чтобы все закончилось быстро и чтобы Дойтен этого не видел.
Зверь прыгнул, когда до Юайса оставалось шагов десять. В мгновение обе фигуры слились в неразличимый комок. Затем раздался скрежет клыков о сталь. Чирканье камня о камень. Полетели вырванные из мостовой бруски. Затем Дойтену показалось, что тело Юайса взлетело над мордой зверя. Взлетело, чтобы удариться о камень, но вот он снова вроде бы стоял на ногах, и вновь схватка обратилась в неразличимый комок. И ружье в руках Дойтена уже тряслось крупной дрожью, когда комки размножились, повисли над центром площади, а Юайс уже вновь был на ногах и давил коленом, скручивал веревкой что-то огромное и скулящее у него под ногами.
– Глума!.. – всхлипнула Гаота.
– Все правильно сделал… – прохрипела Глума. – Лапы подсек петлей!
– Глума! – повторила Гаота. – Сверху!
– Демон! – зарычала Глума, хватаясь за суму. – Кресало пропало! Кресало пропало!
– Я не брал, – застучал рядом зубами Тьюв, и Дойтен, уже понимая, что вот это воющее и стонущее над скорчившимся Юайсом – это выползшие из реки твари и есть, опустил ружье и выстрелил туда, куда вывел дорожку пороха Тьюв. Сноп искр схватился с порохом, помчался к месту схватки, окружил ее пылающим кольцом, и Гаота вдруг ринулась вперед и закричала что-то, воздев руки к черному небу.
Глава 26
Роут
На первое наставление Юайс велел приходить в теплой одежде и теплой обуви, да еще взять с собой войлочные коврики, которые лежали на каменном полу в кельях перед каждым лежаком. Встречал он воспитанников во дворе крепости вместе с Ориантом, который держал в руке большую корзину. Юайс придирчиво осмотрел столпившихся у выхода подростков, потом кивнул Орианту, и седой огородник и портной одарил всех простыми, но теплыми колпаками, шарфами и рукавицами.
– Разуваться не заставляю, но здесь, – Юайс взял корзину и встряхнул ее, – еще и теплые носки. Каждый возьмет себе по паре. И привыкайте заботиться о себе сами. Разве Брайдем не говорил вам, что у каждого должен быть запас теплого белья? Что вы должны заботиться о его чистоте и ремонте? А знаете, что от теплой удобной одежды и хорошей обуви жизнь мага или воина зависит иногда не меньше, а даже больше, чем от его оружия и умения?
Гаота, которая все еще никак не могла поверить, что ее спаситель и молчаливый охотник, который несколько месяцев не оставлял ее в лесах Черной гряды, будет ее наставником, оглянулась. Вышедшие во двор дети уже привыкли, что их чему-то учат, над ними никто не издевается и о них заботятся, но последнее, судя по их лицам, уже слегка отвыкли делать сами.
– У нас нет оружия, – поправляя на голове колпак, сказал Флич. – Почти ни у кого. Только у трех девчонок.
– Будет, – уверенно сказал Юайс. – И скоро. Тем более что трем девчонкам его уже доверили. А сейчас мы все дружно поблагодарим Орианта и пойдем на верхнюю площадку средней башни.
И они дружно прогудели что-то благодарственное расплывшемуся в улыбке старику и побрели по узким лестницам друг за другом на самый верх средней башни, которая хоть и была чуть ниже соседних, но тоже поднималась к небу вровень если не с горными вершинами, то уж с частью окрестных скал – точно.
Брайдем не разрешал разгуливать по верхним площадкам. Или боялся, что дети свалятся в пропасть, или не хотел искушать судьбу еще каким-то образом, но у прохода наверх стоял седой и растрепанный, покрытый шрамами стражник Айран. Он смотрел на воспитанников без тени одобрения, но в руке держал кусок мела, которым отчеркивал на стене каждого прошедшего.
– Пятнадцать, не считая тебя, наставник! – крикнул он Юайсу, когда последний воспитанник миновал проход. – Пятнадцать должно и спуститься. Уж постарайся, чтобы не случилось убытка.
– Как получится, – отозвался Юайс.
Наверху дул холодный ветер, и Гаота тут же поняла, что, если бы не теплый шарф, колпак и руковицы, ей бы пришлось туго. А тот же Флич без разговоров уселся на камень и принялся стягивать сапоги, чтобы натянуть как оказалось, на босые ноги – носки.
– Первое, – подошел Юайс и легко поднял Флича перед собой. – Никогда не садимся на камень. Даже летом. Исключение одно, если камень нагрелся на солнце. Правда, все равно его тепло будет обманчиво, поэтому у вас с собой эти войлочные коврики. Да-да. Если кто-то не бережет свои ноги так же, как и…
– Флич, – подсказал скорчившийся в руках Юайса залившийся краской мальчишка.
– …то стелите коврики и переодевайтесь. Я же хочу отметить, что все, кто надел валенцы, а не кожаную обувь – молодцы. Где твой коврик, Флич?
– Вот, – выронил из-под мышки серый квадрат Флич и был тут же посажен на него.
– Дальше, – продолжал Юайс. – Запомните следующее: никогда и ничего не делайте, не подумав. Да, это тебя касается в первую очередь, – остановил он конопатого мальчишку, который гладил деревянную станину огромного лука, – ты…
– Бич! – вытянулся мальчишка.
– Смотреть можно, – разрешил Юайс, – трогать нельзя. И тебя это тоже касается, – сказал он, не оборачиваясь. – Да-да. И выплюни смолу, которую ты успел отправить в рот.
Толстяк, который ковырял пальцем холодный котел за спиной Юайса, замер.
– Как вы заметили? – удивился он. – Я же…
– Ты… – обернулся Юайс.
– Брок! – выставил живот толстяк.
– Ты должен знать, Брок, – заметил Юайс, – что смола не очень вредна для твоего живота, но защитники крепости, дабы оскорбить врага, добавляют в смолу кое-что неприятное.
– И что же? – надул щеки Брок.
– То, от чего ты избавляешься в нужнике каждое утро, – к общему хохоту сообщил Юайс и тут же остановил смех, добавив при этом: – Что тоже не является ядом. Идемте за мной.
Он провел их между котлов со смолой, сложенных штабелями камней, то ли приготовленных для защиты Приюта прежними его хозяевами, то ли уже нынешними, мимо огромных луков, которые назвал баллистами, и остановился в дальнем углу, где попыхивала углями жаровня, на которой исходил паром чугунный котел и стояла на камне стопка глиняных чашек.
– Кто из вас старше других? – спросил Юайс.
– Я, – шагнул вперед светловолосый парень. – Меня зовут Джай. Мне тринадцать.
– Мне четырнадцать, – улыбнулась высокая, чуть полноватая красавица с пышной темно-русой косой. – Меня зовут Сиона.