Под тяжестью тела Тар-гаша То-яд сорвался с ветки, на которой стоял, и оба полетели вниз. Но привычка к древесному образу жизни настолько въелась в обоих, что они не только автоматически зацепились за один и тот же сук и повисли на нем, но и продолжали сражаться, используя для этого челюсти и свободную руку. Сук, однако, не смог долго выдерживать тяжесть сразу двоих, и бойцы свалились на землю, даже в падении не разжимая объятий. Дрались они молча, лишь изредка рыча друг на друга. Тар-гаш старался перегрызть горло своему сопернику, а То-яд, заботящийся только об обороне, старался держаться подальше от его белых, длинных клыков, которым Тар-гаш был обязан своим именем. Внезапно То-яд вывернулся из рук Тар-гаша и бросился бежать, но тот, как профессиональный регбист, взвился в воздух и успел поймать беглеца за лодыжки. То-яд тяжело грохнулся оземь, и, прежде чем он успел опомниться, его противник оказался сидящим у него на спине, а его страшные клыки - в непосредственной близости от сонной артерии побежденного. Тар-гаш не спешил вонзить их в горло поверженному врагу.
- Ка-года? - спросил он спокойно.
- Ка-года, - угрюмо проворчал То-яд, и в ту же секунду Тар-гаш освободил его и с легкостью мартышки взлетел обратно на дерево.
- Развяжи гилока! - снова приказал он охраннику, в то же время озираясь по сторонам, не вздумает ли кто еще бросить ему вызов. Но печальная участь То-яда послужила, видимо, достаточно наглядным уроком любителям бунтовать, так что Тарзан избавился от своих пут без дальнейших приключений.
- Если вздумаешь бежать, - предупредил его Тар-гаш, - тебе смерть!
Когда саготы развязали ему руки, человек-обезьяна думал, что они отберут у него охотничий нож. Копье, лук и большую часть стрел он выронил, когда попался в ловушку. Они так и остались лежать на тропе, не вызвав у саготов ни малейшего интереса. То же самое случилось и с его ножом. Тарзану казалось просто невероятным, что саготам не известно назначение такого древнего орудия как нож. Неужели они считали его, Владыку Джунглей, настолько слабым и не опасным, что даже не потрудились его обезоружить?
То-яд тоже вернулся на дерево, но примостился в сторонке, подальше от своего обидчика. Откуда-то издали донесся слабый шум. Тарзан первым услышал его, но спустя несколько секунд встрепенулись и саготы.
- Идут! - объявил Тар-гаш.
- М'ва-лот идет, - поправил его один из саготов, поглядывая на То-яда.
Теперь Тарзан понял, с какой целью и с кем обменивались сигналами на своеобразном барабане взявшие его в плен люди-гориллы.
Наконец они прибыли. Тарзан без труда узнал вождя М'ва-лота в шедшем во главе племени огромном самце. В густой шерсти, покрывавшей его тело и лицо, было так много седины, что она казалась голубой. Саготы, взявшие в плен Тарзана, убедившись, что приближаются свои, уже все спустились с деревьев на землю и собрались в кучу. Не доходя двадцати шагов, М'ва-лот остановился.
- Я М'ва-лот! - объявил он во всеуслышание. - Со мной идут воины моего племени.
- Я Тар-гаш! - ответил вожак отряда охотников. - Со мной идут воины и охотники племени М'ва-лота.
На этом церемония приветствия закончилась. Все смешались, к самцам присоединились державшиеся в начале сзади самки и детеныши. Внезапно взгляд вождя упал на Тарзана.
- А это еще кто? - удивился он.
- Это гилок, который попался в одну из наших ловушек, - пояснил Тар-гаш.
- Так это из-за него ты заставил все племя тащиться сюда? - раздраженно проворчал М'ва-лот. - Надо было привести его к нам. Он же умеет ходить.
- Когда я передавал сообщение о мясе для племени, я не имел в виду этого гилока, - ответил Тар-гаш. - Недалеко отсюда лежит туша тага, убитого тарагом около ловушки, в которую попал этот гилок.
- Угх, - проворчал М'ва-лот. - В таком случае мы можем съесть гилока позже.
- Может быть устроим пляску, - предложил один из охотников. - Много снов прошло с тех пор, как мы последний раз веселились.
Все племя тронулось следом за Тар-гашем, показывающим дорогу к туше тага. Тарзан тоже пошел вместе со всеми. Он обратил внимание, что самки с детенышами начинали грозно рычать, если их малыши оказывались поблизости от него, да и самцы поглядывали на него с подозрением. В этом отношении саготы весьма сильно напоминали обезьян племени Керчака. Сходство показалось Тарзану настолько поразительным, что он, несмотря на свое положение пленника, почувствовал себя вдруг как дома.
Чуть впереди Тарзана важно шествовал М'ва-лот, а рядом с ним шел То-яд. Оба о чем-то вполголоса беседовали, то и дело кидая неприязненные взгляды в сторону Тар-гаша, шедшего во главе колонны. Разговор определенно касался его персоны и, судя по реакции вождя, не предвещал для Тар-гаша ничего хорошего. Тарзан видел, что М'ва-лот приходит во все большую ярость, а То-яд умело подзуживает его, причем намеренно. Это не укрылось от глаз всех остальных саготов, за исключением самого Тар-гаша, который шел впереди и ни о чем не подозревал. Было очевидно, что все ждали от вождя какого-то вполне определенного действия и предвкушали развлечение, но шторм разразился только тогда, когда саготы достигли тела мертвого тага. Без всякого предупреждения М'ва-лот взмахнул своей дубиной и бросился на Тар-гаша сзади с явным намерением вышибить ему мозги.
Жизнь научила человека-обезьяну не только действовать, но и думать быстро. Он знал, что среди всего племени саготов у него нет ни единого друга. Он знал также, что только Тар-гаш, хотя бы из врожденного упрямства и в пику То-яду, мог бы стать таким другом. А сейчас было похоже, что сам Тар-гаш срочно нуждается в друге, поскольку ни одна рука не поднялась остановить обезумевшего от ярости вождя и ни один голос не раздался, чтобы предупредить ни о чем не подозревающего охотника. И тогда Тарзан, побуждаемый, с одной стороны, собственными интересами, а с другой - врожденной антипатией к подлому убийству, взял дело в свои руки. Приняв решение, он начал действовать с такой быстротой, что никто не успел ему помешать.
- Криг-а, Тар-гаш! - воскликнул он и бросился вперед, на ходу отшвырнув в кусты То-яда одним взмахом могучей руки.
Услышав предупреждающее "криг-а", что на языке обезьян примерно означает "берегись", Тар-гаш развернулся и увидел прямо перед собой набегающего М'ва-лота с занесенной дубиной в руке. А еще он увидел совершенно невероятную вещь, заставившую его застыть в изумлении. Странный гилок, которого он сам вынул из ловушки, прыгнул на спину М'ва-лоту; гибкая бронзовая рука обвилась вокруг горла вождя мертвой хваткой, гилок наклонился, напряг могучие мускулы, сделал какое-то неуловимое движение и перебросил мощное волосатое тело через голову. М'ва-лот взлетел в воздух и тяжело шлепнулся на землю у ног своих пораженных соплеменников. А гилок бросился к Тар-гашу и занял боевую позицию рядом с ним.
Сразу несколько десятков саготов подняли свои дубины, угрожая двум непокорным.
- Будем драться, Тар-гаш? - спросил человек-обезьяна.
- Они убьют нас, - ответил сагот. - Не будь ты гилоком, мы могли бы ускользнуть по деревьям, но ты там не пройдешь, так что придется сражаться и умереть.
- Показывай дорогу, - прервал его Тарзан, - и ты убедишься, что я не отстану, куда бы ты меня не повел.
- Тогда за мной! - воскликнул Тар-гаш, швырнул свою дубину в лица набегающих воинов, повернулся и бросился бежать по тропе. Сделав несколько прыжков, он ухватился за нижний сук большого дерева и в мгновение ока очутился среди ветвей. Безволосый гилок, ни на шаг не отставая, повторял все его действия.
Некоторое время за ними гнались, но погоня вскоре прекратилась, как и ожидал Тарзан. По обычаям его собственного племени всегда считалось достаточным наказанием просто изгнать нарушителя законов, и никто особенно не старался с ним расправиться, если, конечно, преступник не пытался вернуться обратно. Без всякого сомнения, подобный обычай существовал и среди саготов племени М'ва-лота. Как только стало окончательно ясно, что погоня отстала, Тар-гаш остановился.
- Я - Тар-гаш! - объявил он, ударив себя в грудь кулаком.
- Я - Тарзан! - ответил человек-обезьяна.
- Почему ты предупредил меня? - спросил сагот.
- Я уже говорил, что я вам не враг, - ответил Тарзан. - Когда я увидел, что То-яд настроил М'ва-лота убить тебя, я закричал "криг-а", потому что это ты не допустил убить меня, когда вы взяли меня в плен.
- А что ты делал во владениях саготов?
- Я охотился.
- А куда ты собираешься пойти сейчас?
- Я хотел бы вернуться к своим соплеменникам.
- А где они находятся?
Тарзан запнулся. Он поднял голову, посмотрел на неподвижное солнце, пробивающееся сквозь густую листву, и огляделся по сторонам. Во все стороны простиралось зеленое море. Ничто не указывало, в каком направлении лежал покинутый им лагерь экспедиции. Тарзан впервые в жизни безнадежно заблудился.
Глава V
Неудачный полет
Джейсон Гридли, сидя среди ветвей на дереве, послужившем ему спасительным убежищем, завороженно следил за насыщением победителей - гигантских саблезубых тигров Пеллюсидара. Увиденные им сцены кровавой массовой резни давали некоторое представление о том, какой, вероятно, была жизнь в его собственном мире на заре человечества. Кроме того, произошедшие на его глазах события позволяли с большой долей уверенности определить одну из главных причин, приведших к исчезновению всех этих видов в процессе эволюции.
Совместные действия саблезубых кошек по загону и окружению такой большой массы травоядных животных неоспоримо свидетельствовали о гораздо более высоком уровне их интеллекта, чем у представителей семейства кошачьих внешнего мира, среди которых такое поведение в столь широких масштабах просто невозможно. Вместе с тем, саблезубые тигры истребили куда больше добычи, чем могли сожрать, до того, как она протухнет и сделается несъедобной даже для этих кошек, которые, как известно, предпочитают мясо с душком. Эта деталь привела Джейсона к выводу, в верности которого он интуитивно не сомневался. Высокая сообразительность и способность к коллективным действиям рано или поздно должна была обратиться против самого вида и привести к его исчезновению. Тигры, одержимые природной свирепостью и жаждой крови, без разбора уничтожали самцов и самок, старых и совсем юных. Если это безудержное истребление длится века и тысячелетия, неизбежно наступает такое время, когда сам источник существования хищников иссякает, а те, оставшись без привычной пищи, начинают истреблять друг друга. Расцвет и закат гигантских кошек занял в естественной истории Земли сравнительно короткий геологический период. Гридли не сомневался, что здесь их ожидает тот же конец.
Таким образом, был очевиден любопытный парадокс: повышение интеллекта особей вело за собой вымирание вида. Невольно напрашивалась аналогия с загадочно вымершими динозаврами юрского периода. Не произошло ли и с динозаврами такой же истории, как с саблезубыми тиграми? Теперь Джейсону Гридли оставалось сделать всего один логический шаг и начать рассматривать с точки зрения только что разработанной им теории историю человечества и его неизбежную гибель от собственных рук. Ему вспомнились статистические выкладки, неопровержимо доказывающие, что всего через пару сотен лет человечество настолько размножится, что не сможет себя прокормить, даже задействовав все природные ресурсы планеты. А последующие поколения будут обречены на голод или каннибализм, если захотят продлить свое существование. Возможно, подумал Джейсон, самой природой каждому типу живых существ уготована определенная ниша в естественной истории, когда именно этот тип становится доминантным. В самом деле, рыбы сменили беспозвоночных, затем уступили место рептилиям, а те, в свою очередь, птицам и млекопитающим, вынужденным склониться перед обретшим разум человеком.
Кто будет следующим? Молодой человек был абсолютно убежден, что на смену человеку обязательно кто-то явится. Ведь что такое в сущности человек, если не самая большая ошибка Создателя? Только человек сохраняет в себе все недостатки и пороки предыдущих типов, от беспозвоночных до млекопитающих, обладая, увы, лишь малой частью их достоинств. Вот какие глубокие мысли внушила Джейсону Гридли увиденная им сцена кровавого побоища. Некоторое время они занимали его, но вскоре оказались вытесненными куда более насущными проблемами, главной из которых было отыскать пропавших спутников.
Никого из членов отряда, живых или мертвых.
Джейсон на поляне не видел. Он попробовал кричать, но никто не отозвался, да и голос его вряд ли мог быть услышан на большом расстоянии, постоянно заглушаемый рычанием и грызней пирующих хищников. Он не очень беспокоился за опытных чернокожих воинов, а вот судьба фон Хорста внушала ему опасения.
Второй серьезной проблемой было его собственное возвращение на корабль. У него возникла идея дождаться темноты и под ее покровом проскользнуть мимо саблезубых тигров. Он даже несколько раз поднимал глаза и смотрел на солнце с целью определить, далеко ли еще до ночи, как вдруг вспомнил, где он находится, и что никакой ночи не наступит, даже если косточки его побелеют на этом проклятом месте. Он начал высчитывать, сколько же прошло времени с тех пор, как его отряд покинул лагерь, но взгляд на часы ничего ему не дал. Часовая стрелка вполне могла описать целый круг или полтора, а сам он совершенно по-терял всякое представление о времени, слишком занятый стремительно разворачивающимися событиями. Одно его успокаивало: рано или поздно должны же бы-ли эти твари нажраться до отвала и куда-нибудь убраться отсюда. Но на смену тиграм появятся шакалы, гиенодоны и дикие псы, которые пока терпеливо сидят по краям поляны, ожидая своей очереди. Гридли присмотрелся к этим пожирателям падали, держащимся на солидном расстоянии от насыщающихся кошек, и сердце у него упало. Он понял, что эти звери могут оказаться столь же непреодолимым препятствием на пути к свободе, как и тигры.
Внешний вид одних только гиенодонов наводил на самые мрачные размышления. Размером они были с крупного мастиффа, а мощные лапы и массивные челюсти внушали невольное уважение. Темная и густая шерсть покрывала спину и бока, а грудь и живот имели грязно-белый окрас.
В животе Джейсона Гридли забурчало от голода. Ему очень хотелось есть и еще больше хотелось спать. С момента выхода спасательного отряда прошло уже, наверное, очень много часов, а собравшиеся внизу звери как-будто и не собирались расходиться.
У подножия дерева, на котором нес свою одинокую вахту молодой американец, лежала туша мертвого тага. Пока еще никто ее не обнаружил и не заявил о своих правах. Ближайший тигр что-то грыз ярдах в пятидесяти. Гридли так проголодался, что не мог глаз оторвать от этой туши. Он огляделся и стал прикидывать, сколько времени может у него отнять вылазка за мясом. Недооценивать саблезубых, даже сытых, не следовало. Он видел их в действии и знал, с какой быстротой они способны передвигаться и на какую высоту прыгать. Рядовой тигр вполне был способен в прыжке достать когтями до сука, на котором сидел Гридли.
Короче говоря, шансы на успех казались несоизмеримыми с риском. Его план мог сработать только в том случае, если ближайший тигр не заинтересуется неожиданной активностью непрошеного нахлебника. Джейсон еще немного потерпел, но голод оказался сильней. Вытащив свой охотничий нож и стараясь не делать резких движений, он осторожно спустился на землю, не сводя глаз с тигра. Нагнувшись над тушей, Джейсон быстро вырезал несколько кусков мяса из задней части. Тигр насторожился и поднял голову. Глядя ему прямо в глаза, молодой человек поспешно вырезал еще один кусок и быстро вскарабкался обратно на дерево. Тигр опустил голову, закрыл глаза и задремал.
Набрав сухих веток и коры, Джейсон развел прямо на дереве маленький костер, на котором с горем пополам зажарил добытое мясо. Оно обуглилось сверху и не прожарилось внутри, но Джейсон Гридли готов был поклясться чем угодно, что он за всю свою жизнь не ел ничего вкуснее.
Занятия кулинарией надолго отвлекли его внимание, так что когда он снова посмотрел вниз, глазам его предстала совсем другая картина. Большинство тигров с набитым до отказа брюхом лениво брели по направлению к лесу, оставив поляну в распоряжение пожирателей падали. Первыми ринулись на остатки пиршества гиенодоны. Джейсон понял, что его ожидание еще не закончилось. После гиенодонов получили свою долю дикие собаки, а вслед за ними - шакалы. Молодой человек решил не дожидаться окончания дележки. Он устроил в ветвях примитивное ложе, улегся на него и мгновенно заснул.
Проснулся он свежим и отдохнувшим, лишь нестерпимая жажда сводила его с ума. К этому времени поляна почти опустела. Последние дикие псы и шакалы покидали ее. Гридли решил, что ждать больше не имеет смысла. Мясо убитых животных уже начало пованивать, что предвещало, возможно, скорое возвращение саблезубых, и он решил не рисковать. Спустившись с дерева, он двинулся по периметру поляны, держась в тени деревьев и разыскивая тропу, по которой его отряд добрался сюда. Завидев человеческую фигуру, дикие псы начинали угрожающе рычать, но Джейсон не обращал на них внимания, зная, что с полным брюхом они не станут на него нападать без особой причины. На шакалов же он всегда смотрел с презрением и даже не удосуживался свернуть, если они попадались на пути.
Отыскать ту самую тропу среди множества ей подобных, тоже выходящих на поляну, оказалось весьма непростым делом. Одна тропа внешне ничем не отличалась от другой, а следы ног маленького отряда, если и были когда-то, оказались безнадежно затоптанными. Он попытался мысленно проследить свой маршрут от выхода на поляну до дерева, послужившего ему убежищем, и после некоторых колебаний остановил свой выбор на одной из тропинок, хотя полной уверенности у него не было. Солнце, неподвижно висящее прямо над головой, словно насмехалось над его дилетантскими попытками отыскать дорогу.
Осторожно пробираясь по пустынной тропе и страшась в любой момент столкнуться лицом к лицу с каким-нибудь ужасным зверем из далекого прошлого, Джейсон недоумевал, как это обезьяноподобные предки человека ухитрились выжить в такой обстановке и даже утвердиться в качестве "царей природы". Сам он сильно сомневался, что доберется до корабля живым, а уж такие вещи, как будущая семья, дети, мирная старость, казались просто несбыточной мечтой. По обе стороны тропы росли вроде бы знакомые деревья, да и сама тропинка казалась правильно выбранной, но в глубине души Джейсон понимал, что все это легко может оказаться фикцией, и горько ругал себя, что не распорядился отмечать путь отряда по тропе зарубками на деревьях. Теперь он понимал, каким оказался идиотом, не способным руководить даже самим собой, а не то что другими людьми, судьба которых лежала на его совести.