– Да хотя бы того, что с Матреной, кухаркой моей, случилось. Ведь до сих пор никто так и не понял, кто с ней такое сотворил.
– Не боюсь, хозяйка, – сказал Кузьма и не покривил душой. После стольких лет общения с албасты бояться он вообще разучился. Смерти так точно не боялся. – Как говорится, двум смертям не бывать, а одной не миновать.
– Вот и хорошо, что не боишься. – Директриса улыбнулась какой-то особенной, многозначительной улыбкой. – Жить будешь на втором этаже, комнату себе можешь выбрать сам. Белья постельного у нас острая нехватка. Надеюсь, ты не в обиде?
– Не в обиде. Я ко всему привычный. Мне что без белья спать, что вообще на полу – все едино.
– Тогда к работе можешь приступать прямо сейчас. – Она встала, бросила многозначительный взгляд на Мефодия. – Начни с дров, которые вчера привезли. Поколешь да в поленницу сложишь. Лошади сена задай. Снег снаружи расчисти.
А вот согреться и перекусить с дороги ему никто не предложил. Не слыхали в этом доме о гостеприимстве.
– Что с довольствием? – спросил Кузьма, обращаясь уже не к директрисе, а к Мефодию.
– А на довольствие мы тебя поставим, когда документы соответствующие покажешь, – мстительно улыбнулся тот.
Значит, придется все самому. Ну ничего, ему не впервой.
– Благодарствую. – Кузьма тоже улыбнулся. Улыбаться он умел по-разному, у иных от его улыбки и глаз дергаться начинал. Но Мефодий оказался крепким орешком. А еще он вооружен. Кузьма успел разглядеть под душегрейкой ножны, а на пальцах Мефодия следы от оружейной смазки. Вот такой при детдоме помощничек – и швец, и жнец, и на дуде игрец… – Поднимусь наверх, устроюсь, а как окончательно рассветет, примусь за дрова.
Ответа он не дождался, да не особо и ждал. Обвел быстрым взглядом кухню, заприметил пятнышко крови у самой стены и три едва различимые царапины на половице. Вот где убили повариху. А зверь убил или какая иная тварь, это уже не его ума дело.
В замке было темно и холодно. Худшего места для детского дома и придумать нельзя, но кто-то ведь придумал, поселил сирот посеред озера в этом каменном склепе. Нарождающийся рассвет уже заглядывал в грязные окна второго этажа, разгонял по углам ночные тени. Здесь, на втором этаже, Кузьма тоже почуял кровь. Именно почуял, имелась у него такая особенность, выработалась с годами. Эта кровь была звериная, и как ни пытался кто-то оттереть ее с пола, а запах все равно остался. Подумалось, что дом этот особенный, что питается он не только чужими страхами, но и кровью. Сколько уже кровавых жертв ему принесено, а все не угомонится! Или не дом виноват, а тот, о ком даже албасты говорить не хочет? Тот, о ком в Чернокаменске за последние годы почти забыли, кого превратили в страшную сказку на ночь? Как бы то ни было, а детям здесь не место. Высосет дом из них все соки, переварит и выплюнет белые косточки. Если раньше до детей не доберутся волки… Что ж их тянет-то так в Чернокаменск? На дорогах волчьи кордоны, остров в оцеплении. Не к добру…
Комнату Кузьма себе выбрал быстро, просто толкнул первую попавшуюся дверь, положил на скособоченную кровать свои вещи, снял шинель. Только осмотрелся, как в дверь осторожно постучались.
– Входи, – сказал он, уже зная, кого увидит.
– Вы в самом деле к нам? – спросила Галка, и в голосе ее послышалась плохо скрываемая радость. Давненько Кузьме не радовались, он уже и забыть успел, каково это.
– Подслушивала? – спросил вместо ответа.
– Вы громко разговаривали. – Она не смутилась, улыбнулась лукаво. А ведь повзрослела девка! Сколько они не виделись? Пару недель, наверное. А она словно на пару лет старше стала. – Можно я вас познакомлю, дядька Кузьма?
– С кем? – Не хотел он ни с кем знакомиться, но ведь понятно, что не отстанет. В этом она на албасты похожа.
– С ребятами. Пойдемте! – И за рукав ухватила, как тогда, во дворе. Только тогда девица боялась, а сейчас радовалась. – Как хорошо, что вы пришли!
– Я это уже слышал, – проворчал Кузьма. – Ты чего от него бежала? – спросил строго. – Обижает?
Ничего не ответила, только плечами пожала. Повзрослела, точно повзрослела!
А с детьми знакомиться все-таки пришлось. Ну как знакомиться – Кузьма просто стоял посреди комнаты истуканом, а они молча его рассматривали. Маленькие, лысые, лопоухие, большеглазые. Голодные. Видно же, что голодные.
– Ладно, – сказал Кузьма, когда ясноглазый пацаненок лет пяти-шести попытался взять его за руку, – некогда мне с вами! Дел полно!
Они не обиделись, не стали удерживать, проводили настороженными взглядами, и взгляды эти Кузьма чувствовал потом еще очень долго. Из замка он вышел, прихватив с собой ружье. Пожалуй, час-другой в его распоряжении имелся. На путаный заячий след напал быстро, особо и искать не пришлось. И жирного беляка подстрелил тоже быстро, прямо на подступах к лесу. Грех голодать, когда вокруг еда так и шныряет, так и шныряет. Зайца он освежевал тут же, еще раз проверил в деле серебряный нож. Уже собирался возвращаться, когда почуял холод. Не привычный зимний, а особенный, который ни с чем не спутать.
– Зачем явилась? – спросил, не оборачиваясь.
– Не о том спрашиваешь, человек. – Албасты не смилостивилась, не осталась за спиной – во всем своем уродстве предстала перед Кузьмой.
– А о чем мне нужно спросить?
– О том, зачем ты здесь.
– Зачем? – вздохнул он.
– Чтобы их защищать.
– Кого?
– Детей.
– От кого? От волков?
– Ото всех. – Что-то такое промелькнуло в ее черном взгляде, что-то почти человеческое. – Если понадобится, то и от меня.
Да, задала ведьма ему задачку. Как же можно защититься от нежити?! Знал бы, давно бы уже послал ее куда подальше.
– Кинжал. – Длинный коготь коснулся костяной рукояти, а Кузьма невольно вздрогнул, испугался, что с рукояти коготь соскользнет на его руку.
Вот оно как! А он, дурак, столько лет старой карге прислуживал, не знал правды! Накатило вдруг, навалились и детские обиды, и боль, и тоска по несбывшемуся. Сам не заметил, как воткнул серебряное лезвие ведьме в грудь. Сначала воткнул, а уж потом испугался того, что наделал.
Албасты посмотрела на него без злобы, словно ничего другого и не ждала, улыбнулась острозубо и просыпалась на белый снег снегом черным, таким же черным, как ее душа. Была ведьма, и не стало ведьмы. А вот на сердце тоска осталась. Будто бы поступил Кузьма неправильно, не по совести поступил. На серебряный клинок, одолевший албасты, глянул едва ли не с отвращением, но избавиться от ножа не сумел, сунул за голенище.
Теперь, когда с албасты покончено, можно было возвращаться в тайгу, к Глухомани. Нет у Кузьмы больше никаких обязательств. Обязательств нет, а заяц есть. Не забирать же его с собой…
К тому времени, как Кузьма вернулся к замку, уже окончательно рассвело. Заячью тушку он бросил во дворе, заглянул на кухню, отыскал пустое ведро. Раз уж так вышло, раз уж вернулся с добычей, сварит ребятне похлебку из зайчатины, пусть побалуются лопоухие. Вот сейчас воды наносит, печь истопит, и все. Час-другой – и не будет его на этом чертовом острове.
Колодезная крышка оказалась припорошена снегом. Кузьма смахнул его рукавом шинели, потянул на себя дверцу, столкнул с бортика ведро. Оно полетело с гулким уханьем, пару раз ударившись о каменные стены колодца, плюхнулось в воду где-то далеко внизу. Кузьма подождал, пока ведро наполнится водой и натянется цепь, а потом потянул ворот на себя. Крутил ворот и думал о своем, о том, как привольно ему наконец заживется. Потому, наверное, не сразу заметил, что ворот идет очень уж туго, хотел поправить цепь и онемел. На обледеневший ворот накручивалась не цепь, а белые косы. А из колодезных недр, по-паучьи цепляясь когтями за каменные стенки, поднималась албасты. Бежать бы от колодца без оглядки, но Кузьма знал, от албасты не убежишь. Вот и белая коса захлестнулась вокруг руки, сдавливая ее с невероятной, нечеловеческой силой.
– Не спеши, человек. – Албасты выбралась на поверхность, улыбнулась. – Не спеши, не закончен еще наш разговор. И договор не расторгнут.
Дурень. Какой дурень! Думал ножом нежить убить…
– Не бойся, – она вздохнула. – Я тебя прощаю.
– Почему?
– Потому что другого я от тебя и не ожидала. Любой, окажись он на твоем месте, поступил бы так же. Любой из хранителей.
– Я тебя не убил. – О чем тут говорить, и без того все видно.
– Не убил, но больно сделал. Очень больно. Я уже и забыла, как оно.
– Тогда зачем?
– Зачем рассказала? Чтобы ты, в случае чего, знал, как меня остановить. Навсегда не остановишь, не в человеческих это силах, но задержать сумеешь.
Все равно Кузьма ничегошеньки не понимал, зачем ему албасты задерживать?
– Крови хочу, – ответила она на его невысказанный вопрос и провела раздвоенным языком по синюшным губам. – Голодная я. А они близко. Только когтем чиркнуть – и все.
– Кто – они? Дети?..
– Я их стараюсь обходить стороной. – Албасты на него не смотрела, разматывала ворот, освобождая косу. – Попугать могу, икоту наслать, но убивать… Раньше сдерживалась, а теперь все труднее. Понимаешь? – Она прямо в душу ему заглянула. И подумалось вдруг, что у нежити, быть может, тоже есть душа.
– Понимаю.
– А они близко. И пахнут вкусно…
– Кухарку ты убила? – Можно было не спрашивать, он уже и так знал правду.
– Я. Когда поняла, что не выдержу, наброшусь на одного из них. Она была дрянной бабой, жестокой. На ее совести детских смертей поболе, чем на моей будет.
– Убивала?..
– Травила. Кровь у нее вонючая, гнилая кровь. Я как была голодной, так голодной и осталась.
– И что мне теперь делать? – Кажется, впервые он разговаривал с албасты не как с нечистью, а как с человеком. Вот же диво!
– Будешь их охранять.
– От тебя?
– От всего… От меня. Днем я еще держусь, а ночами тяжело. Так и тянет, так и тянет… Я уже и кошку вперед себя пустила. Когда кошка рядом, мне легче, успокаивает она меня.
– И как мне тебя… отгонять? Ножом?..
– Им самым. Если в сердце попадешь, меня дольше не будет. А если просто заденешь, могу вскорости вернуться. Не спрашиваю, сделаешь ли. Знаю, что сделаешь. Да еще и с удовольствием. – Албасты усмехнулась, когтем прочертила на колодезном вороте зарубку. – И волков нужно отгонять, – добавила она задумчиво.
– На волков облаву хотят организовать. – Кузьма разглядывал зарубку.
– Не выйдет ничего с облавой. Они сюда со всех сторон стекаются. Двоих убьют, на их место четверо новых встанут.
– Отчего стекаются?
– Чуют. Волки – звери умные, они многое чуют.
– И что именно?
– Иди. Устала я. – Когда албасты не хотела отвечать на вопросы, она не отвечала. – Как понадобишься, позову.
Сказала и скользнула в колодец, на лету рассыпаясь брызгами. Кузьма чертыхнулся и отшатнулся, чтобы ни одна капля на него не попала. Скорее по привычке отшатнулся, чем от страха, и тут же сам на себя разозлился. Провела его ведьма, как малое дите, и разговором этим странным к себе и острову пуще прежнего привязала.
Пока он возился у колодца, из дома вышли директриса с помощником. Аделаида обвела окрестности раздраженным взглядом, который задержала на Кузьме.
– Приказов ты, как я погляжу, не понимаешь, – процедила она сквозь стиснутые зубы и ножкой капризно притопнула. – Я тебе велела дрова колоть!
– Поколю. – Спорить с дурной бабой не хотелось, да и не с руки ему сейчас ссориться. – Хозяйка, все, что велено, сделаю. Не сомневайтесь! Сами-то далеко? – спросил с этаким деревенским простодушием.
– В город по делам. Мефодий со мной, а ты тут по хозяйству. И смотри, как вернусь, все проверю! Мне тут бездельники и нахлебники не нужны. – Хотела было еще что-то добавить, но промолчала, лишь махнула рукой.
А Мефодий тем временем уже подогнал запряженную в сани лошадь, выпрыгнул из саней, протянул руку, помогая хозяйке усесться. Еще и медвежьим пологом заботливо укрыл, чтобы не замерзла в дороге. На Кузьму он поглядывал искоса, взгляд его был настороженно-многозначительный. Мол, знаем мы таких, у нас не забалуешь. Кузьма его не боялся, чуял подвох и подлость, но не боялся. Если придется, управится с Аделаидиным помощником он одной левой.
Щелкнул кнут, жалобно заржала лошадка, и сани сорвались с места. Кузьма проводил их долгим взглядом, а потом подхватил в одну руку ведро, а во вторую уже подмерзшую заячью тушку. Дом встретил его кладбищенской тишиной. Дети сидели в своей комнате тихо, как мыши. Кузьма прошел на кухню, поставил ведро на лавку, зайца бросил на стол, позвал громко:
– Галка! Ребятня! Эй, спускайтесь все!
Ответом ему стала тишина, он уже подумал было, что придется все делать самому, как услышал топот детских ног. Воспитанники сгрудились в коридоре, заходить в кухню боялись. Не испугалась только Галка, спросила вежливо:
– Вы что-то хотели, дядька Кузьма?
– Хотел, – проворчал он. – Хотел, чтобы ты мне чаю заварила, а потом похлебку сварила.
– Какую похлебку? – спросил самый маленький, ясноглазый.
– Вкусную. Из зайца. Ел кто-нибудь из вас похлебку из зайца?
– Из кролика ел, – подал голос высокий чернявый паренек. Выглядел он старше и серьезнее остальных. – Когда-то очень давно, – добавил тихо.
– Как зовут? – спросил Кузьма.
Спрашивал вот этого чернявого, а ответили все разом, загалдели, представляясь, ожили. Только и удалось расслышать, что чернявый Марк, а ясноглазый Сашка. Пока и этого довольно, с остальными он потом познакомится. Хочешь не хочешь, а запоминать их имена все равно придется, коль уж он застрял на этом острове.
– Значицца так, господа хорошие! – сказал Кузьма и хлопнул ладонями по столу. – Заданий мне ваша директриса отсыпала с три пригоршни, приказала управиться до ее возвращения, так что от помощи я не откажусь. Поможете?
Они закивали, снова все разом, и в глазах их загорелись огоньки любопытства.
– Вот и хорошо! Постановим так: девочки с Галкой остаются на кухне, готовят обед, – он кивнул на заячью тушку, – а мужики одеваются потеплее и идут со мной во двор колоть дрова и чистить снег.
Кто бы мог подумать, что они обрадуются этакому скучному заданию, но они в самом деле обрадовались, снова загалдели, заулыбались даже. Или это они не работе обрадовались, а будущей похлебке? Вон как на зайца поглядывают. Одичавшие, оголодавшие, ну точно – звереныши.
А работали они старательно, особенно Марк. Мальчонка только с виду казался хлипким, а на самом деле был сильным. Пока Кузьма колол дрова, он очистил от снега подъездную дорожку. Остальные, те, что поменьше, помогали иначе, подбирали с земли дрова, аккуратно складывали в поленницу. Санька от большой старательности так и лез Кузьме под руку, полешки подхватывал едва ли не налету. Пришлось его шугануть, чтобы не покалечить ненароком этакого шустрого. На окрики Санька не обижался, только поглядывал с хитрецой да смешно морщил конопатый нос. А девочки во главе с Галкой тоже без дела не сидели. Одна из них, маленькая, юркая, отзывающаяся на имя Аленка, аж два раза выносила им чаю. Пили из щербатой чашки по очереди, сначала пацаны, потом уже Кузьма. По тому, что к чаю не полагалось ни крошки, он понял, что с провиантом в детдоме совсем туго, не приучены эти дети ни к пряникам, ни к сладостям.
Со двора возвращались раскрасневшиеся, несмотря на морозец, распаренные, голодные. Стоило только переступить порог, как в ноздри шибанул аромат наваристого мясного бульона. У пацанов тут же заурчало в животах, а взгляды сделались шальными, недоверчивыми. Не верилось им, что все это, вкусно пахнущее, для них. А Кузьме тут же вспомнилось, как в задумчивости стояла Галка над зайцем, как прикидывала что-то в уме. Оказалось, прикидывала, на сколько частей его можно поделить, чтобы подольше хватило. А что там делить, в этом несчастном зайце?! Так он Галке и сказал:
– Закидывай все, что есть, не жмоться.
А она все никак не могла решиться на этакое расточительство:
– Я бы еще завтра супа сварила. Столько мяса…
– Завтра я тебе нового беляка добуду, – пообещал Кузьма и щедрой рукой порубил тушку на куски.
А теперь вот заяц пах на весь дом, пах так вкусно, что у самого Кузьмы потекли слюнки. Когда расселись за большим столом, первую миску Галка налила ему, протянула с благодарной улыбкой. И Кузьме, всякого в своей жизни повидавшему, сделалось вдруг страшно неловко.
– Сначала сами, – буркнул он, наверное, излишне строго, но дети не испугались этой его строгости. И просить их дважды тоже не пришлось. Похлебку умяли в два счета, косточки обглодали, тарелки облизали. А Галка хотела зайца делить, дуреха.
Все-таки миску похлебки съесть она Кузьму заставила, пусть и девчонка еще, пусть и серебряных кровей, а с понятием. Кайсы бы праправнучкой своей гордился. Да Кузьма и сам вдруг почувствовал это странное, доселе неведомое чувство радости за чужого человека, вот за эту пигалицу! И тут же вслед за гордостью пришел стыд за то, что долг свой перед Кайсы и всем Галкиным родом исполнил он лишь формально, сделал то, что просили, а от остального открестился. Почти открестился…
После обеда сытые, уставшие дети разомлели. Санька клевать конопатым носом начал прямо за столом, да тут же и заснул. Кузьма отнес его наверх, уложил в кровать, прикрыл сверху шерстяным одеялом, осмотрелся. Места в комнате было много, а вот кроватей явно не хватало. Решить этот вопрос можно было в два счета, нужно только Марка взять в помощники.
В одной из комнат второго этажа обнаружили десять сломанных кроватей. Из десяти Кузьма с Марком собрали шесть, оттащили в детскую. Найденные старые тюфяки выпотрошили, набили свежей соломой из сарая, получилось вполне себе ничего. Не перина, конечно, но и бока не отлежишь, как на голых досках. Пока ремонтировались да устраивались по-новому, начало смеркаться. И с сумерками дети поникли, как цветы в конце жаркого дня. Вот только что болтали и щебетали, как вдруг затаились. Чего боятся: возвращения директрисы, волков или албасты? А может, всего и сразу? Спрашивать Кузьма не стал, время покажет.
Он курил самокрутку, стоя на крыльце, когда скрипнула дверь, выпуская наружу Марка. Мальчишка молча стал рядом, но было видно, что вышел он не просто так, не воздухом подышать.
– Ну, говори уже, – сказал Кузьма, глубоко затягиваясь. – Чего хотел?
– Спросить хотел, дядька Кузьма.
– Спрашивай.
– Вы не уйдете?
– Этой ночью? – На мальца, побледневшего то ли с мороза, то ли от страха, он посмотрел очень внимательно.
– С вами так спокойно. – Марк отвел взгляд, словно стеснялся говорить такие глупости, глядя в глаза. – Мы думали, нам тут всем конец, что не справимся. А потом появилась Галка и стало лучше. Но Галке самой тяжело, она старается, даже с Аделаидой из-за меня поругалась, но… – Он мотнул головой. – Ей не справиться.
– А я, по-твоему, справлюсь? – усмехнулся Кузьма, хоть и было ему не до смеха. Мальчишка ведь сейчас рассуждал об очень серьезных вещах, почти по-взрослому рассуждал.
– Я тут самый старший, – заговорил Марк после долгого молчания. – Почти год, считай. Я многое видел, хоть и не все понимал.
– Что ты видел? – Вот опять охотник в Кузьме сделал стойку, заподозрил неладное.
– Разное. – Марк поежился. – Мы тут все вроде как сироты, а вроде как и нет.
– Не понимаю, объясни!