- Ну ладно, пусть остается на стене и всех удивляет, - сказал он. - Наверное, так лучше.
- Она для того, чтобы просто смотреть на нее, - сказала Сильвия.
- Тебя должны назначить ответственной за проект. Ты рисуешь лучше других.
- Ой, нет, - сказала она. - Не хочу ни за что отвечать.
- Правда? - Он всегда мечтал отвечать за что-нибудь. Только не в "Фанк Контрэкторс". Они с Артом работали в этой фирме, откладывая деньги на незабываемый отдых, который, может быть, и не отложится у них в памяти, хотя они часто говорили о нем и строили планы за пивом или за игрой воскресными вечерами.
Они с Артом осели после сумасшествия шестидесятых. Оба избежали Вьетнама: после того как Люк там погиб, Питер получил белый билет как единственный выживший сын, а Арт - из-за шумов в сердце. После окончания школы оба несколько лет бродяжничали, не примыкая к хиппи, но общаясь с их окружением. Путешествовали. Смотрели. Тусовались. Жили на гроши, не задумываясь о будущем.
Теперь им было под тридцать, и, хотя они уже год работали на "Фанк Контрэкторс", оба были в самом низу служебной лестницы. Служебная лестница! Черт, он думает, как старикашка. Черт!
Опасение превратиться в собственного папашу преследовало его все эти годы, но как раз теперь-то он перестал об этом беспокоиться. Приходилось быть реалистичным. Строить планы. Ему не улыбалось и в пятьдесят жить в однокомнатной квартире, где есть только груда грязных тарелок, телевизор да холодильник, полный пива, и ходить на работу, где другие будут им помыкать. Не хотелось представлять свое будущее дорожкой, идущей под уклон. Когда-нибудь, планировал Питер, он возглавит большую команду. Или, еще лучше, свой собственный бизнес. Просто чтобы никто не говорил ему, что делать.
- Нет, - Сильвия покачала головой. - Не хочу ни за что отвечать. Нет.
Ну а он не собирался всю жизнь выполнять команды. Сейчас рядом с ним сидело существо, которое не хотело говорить ему, что надо делать. Он улыбнулся ей и отпил воды. Она улыбнулась в ответ, и это полностью изменило ее лицо. С заблестевшими глазами оно сделалось красивым. К Питеру вернулось предчувствие, что Сильвия станет важным этапом в его жизни.
Он спросил: "Послушай, у тебя есть планы на вечер?"
- Что? - Ее глаза округлились, словно ее загипнотизировали.
Ее так легко испугать. Может быть, предчувствие его обманывает. Ему не нравилось терроризировать людей, как это делает Арт, как делал его старший братец. Можно просто допить воду, вернуться к работе и оставить бедного маленького кролика в покое.
Проиграть пари, не ответить на вызов, плюнуть на него. Упустить это кипящее, жгучее чувство, будто вот-вот что-то случится, что-то изменится.
- Я сегодня освобожусь рано, - сказал он. - Можем пойти в ресторан. Ты вегетарианка? На набережной открылось хорошее местечко.
Она моргнула. "Брось это дело, Верру", - подумал он.
Она подняла палец и дотронулась до его подбородка. Он почувствовал странное тепло, разбегающееся по всему телу, солнечный свет под кожей. Наплыв необычных смутных образов, ощущение холодной земли, давящей на спину, вкус карамели. Он содрогнулся.
- Ой, - сказала она, поднимая брови. - Ой, нет. Ой. Ладно. - И вновь болезненное выражение промелькнуло у нее на лице и исчезло.
Он нарвал маргариток с газона на заброшенном участке возле дома Сильвии, и их короткие стебельки намочили его руку соком. Белые лепестки, отороченные розовым, напомнили ее платье и бледность ее лица, которая не исчезла даже после многочасовой работы на солнце.
Арт уговаривал его выбросить ее из головы.
- Она слишком тощая. Ты об нее поцарапаешься. Разве это весело?
- Послушай, приятель, ты ведь платишь за это, - сказал Питер, вытягивая руку и алчным жестом потирая большой палец об указательный и средний.
- Что ты там с ней делал в этом здании? Она была такая испуганная, когда вы вышли.
- Ничего.
- Лучше не ври.
- Я назначил ей свидание, и она согласилась. Мы ведь на это спорили?
Арт посмотрел на него.
- Откуда мне знать, что она согласилась? Ты можешь просто уйти из дому и сказать, что был на свидании.
Питер вздохнул. Арт не доверял ему с тех самых пор, как Питер одновременно пригласил двух его девушек в квартиру, которую они с Артом снимали на двоих. Это случилось год назад. После того как Арт набросился на него с упреками, Питер решил больше не обращать внимания на его вранье. Вмешиваться в личную жизнь Арта себе дороже. А девушки должны сами о себе заботиться.
Но теперь затянувшаяся недоверчивость Арта усложняла обстановку.
- Иди за мной, - сказал Питер. - Смотри.
Нахмурившись, Арт вручил ему двадцатку. Они доехали на такси до улицы, где жила Сильвия. Питер остановил машину за квартал до ее дома и пошел дальше по тротуару, оглядываясь вокруг и задумываясь, не является ли весь этот вечер ошибкой - недоверчивый друг, крадущийся следом, странноватая девушка, поджидающая - возможно - прямо за дверью, чья нервозность, наверное, выросла за целый день до предела.
Потом он увидел маргаритки на лужайке и вспомнил об огромной бабочке, которую раскрашивала Сильвия "для того, чтобы просто смотреть на нее". Он нарвал букетик. Взглянул на Арта, затем на мятый листок бумаги, извлеченный из бумажника. Калиенте 1390, квартира В. Здание было слепяще белым, глинобитный дом в испанском стиле, с плоской крышей и толстыми стенами. Дверь квартиры В была выкрашена в темно-зеленый цвет; краска местами облупилась, под ней проступало мореное дерево.
Он постучал.
Теперь на ней были сандалии, светло-зеленое платье и тонкий черный жакет поверх него. Никакой косметики. Возможно, она расчесала волосы, но это нельзя было сказать с уверенностью. Лицо ее было слишком бледным.
- Привет, - сказал он, протягивая ей цветы, слегка пожухшие без своих корней в тепле его ладоней.
Она взяла цветы и уставилась на них с ошарашенным видом. Потом подняла глаза на него.
- Подарок, - сказал он и пожал плечами.
- Сил! Поставь их в воду.
Этот новый голос был низким и приятным. Питер взглянул вправо и увидел вторую девушку из компании художников, стоящую в дверях гостиной. Теперь на ней были джинсы и кофта, на щеке еще виднелась зеленая полоска краски. Косу она расплела, рассыпав по плечам густой занавес темных волос.
- Привет, - сказал Питер. "Это ошибка, - подумал он. - Они живут вместе? Означает ли это, что я думаю?"
- Она из очень строгой семьи, - недружелюбно сказала другая девушка. - Есть множество вещей, которых она не знает. Иди, поставь их в банку с водой, Сил.
Сильвия поджала губы и исчезла в холле. Другая девушка подошла поближе к двери и сказала:
- Знаешь, она такая… это не девушка на один день, понял?
Питер с раздражением прикинул, стоит ли ему возмутиться. Он не нуждался в том, чтобы ему объясняли очевидное. Что она себе думает, у него мозгов нет? Лучше уж он сам все для себя выяснит.
Он отвернулся к окну и увидел Арта, прислонившегося к вывеске: руки скрещены на груди, губы вытянуты, словно он насвистывал.
Никто ему не доверяет, провались они пропадом.
- Я не собираюсь обижать ее, - сказал Питер девушке.
- Я рада. Ее нельзя обижать. Ее уже обидели. Но я не это имею в виду. Она просто не знает многих вещей, которые вроде бы должен знать каждый. Поэтому… если она покажется растерянной, постарайся объяснить ей, ладно?
- Ладно. - Он нахмурился и добавил: - А как тебя зовут?
- Никки.
- О’кей. Спасибо, Никки.
Никки быстро улыбнулась ему и вновь нахмурилась.
- Я с ней живу уже полтора года. Бывает много… не обращай внимания.
Сильвия вернулась, в руках у нее был глиняный горшок с цветами.
- Я им спела колыбельную, - сказала она. Питер посмотрел. Как ни странно, все цветы закрылись. - Ты их собрал, мы будем их есть?
Питер прикусил губу.
- Просто смотреть на них, - сказал он.
- О, - сказала Сильвия. Она выпрямилась. - Я бы лучше смотрела, как они растут.
- О’кей. Больше не буду приносить тебе цветы. - Он искоса глянул на Никки и кивнул ей. В конце концов, она не такая уж ведьма. - Что бы ты хотела поесть, Сильвия?
Она некоторое время смотрела на цветы, ресницы отбрасывали тени на ее щеки. Легкая улыбка изогнула губы.
- Сладкое, - сказала она.
- Десерт? - переспросил он. Внезапно ему представилось, что этот момент он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Сильвия посмотрела на него, и он увидел, что по краям серой радужки ее глаз шел зеленый ободок. Лицо было бледным и юным. Ему захотелось смотреть на него до конца своих дней.
"Откуда она такая? - удивился он. - Странно".
- "Баскин Роббинс" сгодится?
Улыбка сползла с губ. Она взглянула на Никки.
- Мороженое, - сказала Никки.
Лицо Сильвии вновь засветилось, и она кивнула.
- О’кей, - сказал Питер. - Идем.
Сильвия отдала горшок Никки. Питер подал Сильвии руку, после тягучей паузы она протянула свою и соединила свои пальцы с его. При этом прикосновении он почувствовал толчок тепла, а также некое более коварное, убаюкивающее чувство, словно все его тело немело снаружи. Внутри же возникали пульсирующие образы, впечатления и чувства, которые мелькали слишком быстро, чтобы их осознать. У Питера кружилась голова, он чувствовал легкое опьянение.
Они дошли до ворот, повернули на тротуар, прошли мимо торчавшего на углу Арта. Питер не стал смотреть на него.
Он заказал ей самую большую порцию, а себе двойной шоколадный рожок. Когда она отпустила его руку, чтобы дать ему расплатиться, он словно проснулся. Его охватила легкая паника. Что с ним происходит?
Еще одно дурацкое пари с Артом!
Она ела медленно, орудуя белой пластиковой ложечкой так, чтобы каждый раз во рту одновременно оказывалась смесь шоколадной подливки, ананасового сиропа, клубничного сиропа, трех разных сортов мороженого, несколько орешков и хлопьев. Взбитые сливки давно растаяли. Питер управился со своим рожком задолго до того, как она добралась до половины своей порции, и теперь он сидел и смотрел, как она ест. Она напоминала пчелку, ныряющую в мороженое, словно в цветок. В конце концов мороженое превратилось в лужу медленно перемешивающихся красок. Он смотрел, как она выуживает лакомства, как ее розовый язычок слизывает их с ложки.
Может быть, если бы он ничего не сказал, их свидание ограничилось бы созерцанием ее трапезы, а потом прогулкой до дома. Если она действительно была столь наивна, как утверждала Никки, то и не понимала, что что-то теряет. Дотрагиваться до нее он боялся.
Она положила ложку в раскисшие остатки мороженого и посмотрела на него. Слабый румянец окрасил ее щеки, и он впервые заметил очень бледные медовые веснушки у нее на носу. "Вот видишь", - сказала она. Голос у нее был низкий и теплый - песня без музыки.
Он ждал.
Она посмотрела на белую скатерть, затем на него.
- У себя в семье я никогда не оставалась одна.
С ним тоже всегда были Люк, папа, мама. Люк дразнил его. Называл неженкой, девчонкой и трусом. Отец спрашивал, почему он не может хотя бы немного походить на Люка. Мама обнимала его, когда ему не удавалось скрыть огорчения, но он научился обходиться без ее утешения; Люк использовал это против него. В доме было полно народу, но Питер всегда чувствовал себя одиноким.
Она вновь опустила глаза.
- Когда мне было два года, бабушка погадала на меня и сказала, что я возродилась с духом моей прапратети Ричи и что я буду шить и ткать для семьи, поскольку именно этим и занималась тетя Ричи, пока не умерла. И вот они стали прикладывать мне ко лбу памятные камушки тети Ричи каждый вечер перед сном, чтобы я вобрала в себя заложенные в них знания, они относились ко мне так, словно мне было сто лет, и они заранее знали, какие ответы я могу дать на любые их вопросы. В нашей семье так относятся к людям. Все считают, что человек превращается в какой-то орнамент, схему, замыкается в ней и не может действовать никак иначе. Никаких сюрпризов, ничего нового. Они дали мне схему и сказали: "Это ты".
Схемы помогали, когда он наконец осознал, что они существуют. Когда до него дошло, что ожесточенный спор с отцом является точным повторением другого, происшедшего две недели назад, что даже слова те же самые, Питер расслабился. Расстался с идеей достучаться до отца. Стал машинально повторять свою роль.
Помог в этом и Арт. Бывало, они курили украденные сигареты, сидя на верхних ветвях огромного дерева неподалеку от дома, и толковали обо всем этом с Артом, не слушая друг друга, но хотя бы выплескивая накипевшее. Что ты говоришь? А вот мой папаша…
Сильвия потрогала лацкан тонкого черного жакета.
- Я научилась любить ощущение нитки под большим пальцем, силу, с которой игла протыкает ткань; мне нравилось смотреть, как слабые пряди, сотканные вместе, образуют нечто нерушимое и как ножницы кромсают то, что нельзя разорвать голыми руками. За работой я была счастлива. Все остальное время у меня было ощущение, будто что-то не так. Мы все жили внутри друг друга и не могли разъединиться. Этого было недостаточно, и этого было слишком много.
"Люк, я горжусь тобой, сынок. Видишь, Питер? Это идет настоящий мужчина".
Люк в военной форме, с ежиком на голове, широкоплечий, разбитной, со своей полуулыбкой, которая заставляла девушек поглядывать на него с интересом. Люк, вернувшийся домой в гробу, покрытом флагом. Отец, у которого чуть не разорвалось сердце от горя, поникший и измученный, по утрам избегал смотреть на Питера.
"Я понял тебя, - думал Питер. - Тебе хотелось бы, чтобы на его месте оказался я".
- И я ушла из дома, - сказала Сильвия, глядя на него. Она протянула тонкую ладошку и положила ее на его руку. От нее исходило тепло и что-то еще.
- И я ушел из дома, - прошептал Питер.
- А они сказали: если уходишь, то не возвращайся, - сказала она.
Он перестал чувствовать кончики пальцев, но не потому, что они онемели от ее прикосновения. Скорее они просто каким-то образом исчезли, растаяли. Он ощутил морозный привкус одиночества, это был новый аромат; его собственное одиночество всегда отдавало колой.
Она сказала:
- И я подумала: хорошо. Я не хочу возвращаться. Не хочу жить в паутине, где каждое мое движение заставляет дергаться еще шестерых.
Она вздохнула.
- Я ушла, и мне было приятно стряхнуть с себя все эти ниточки. Наконец-то я осталась одна. - Она нахмурилась, глядя на размазанные остатки мороженого. С минуту она молчала. - Я живу здесь, в мире, уже почти два года. - Она посмотрела в окно на сгущающиеся сумерки, и он внезапно ощутил приступ паники, мерзлую землю на спине, навалившуюся тяжесть… Затем это прошло, исчезло за вкусом крекеров. - Кое-что в этом мире мне нравится, а есть такое, что я ненавижу. И… никогда не думала, что буду так говорить… но дома осталось то, о чем я скучаю.
- И я скучаю, - пробормотал он.
- В основном о тех, кто меня понимает. Кто читает мои мысли. Ты понимаешь, о чем я говорю? - Теперь она смотрела ему прямо в глаза, склонив голову вперед и упрямо изогнув губы.
Серебристая вспышка страха, вкус гвоздики, ощущение теплой воды под рукой, бурчание сытого желудка.
"Знаю ли я, о чем она говорит? - задумался он и ответил себе "да". - Она хочет соединиться с кем-то. Она тоскует об этом, как тосковала бы о руке, если бы лишилась ее.
Она хочет соединиться со мной.
Это просто свидание. Я уже выиграл пари. Она совсем не в моем вкусе. Она дотрагивается до меня и заставляет меня чувствовать всякое такое, и мне это не нравится. Я не так представляю себе свое будущее".
Словно тяжелая глина, на него навалилось ощущение судьбы, творившейся на глазах. Он мог ответить "нет", и вечер пойдет своим чередом, разъединяя его с Сильвией до тех пор, пока каждый из них не окажется лишь примечанием на полях в жизни другого. На некоем пляже недалеко отсюда появится загорелая блондинка с широкой белозубой улыбкой, в крошечном бикини и с грудями, достаточно большими, чтобы заполнить его ладони. Она будет теплой, страстной, жаждущей развлечений. В голове у нее будет твориться черт знает что. Это девушка, на которой он хочет жениться. Крупная, дружелюбная и веселая, к которой приятно приходить домой после тяжелой работы.
Не эта странная, испуганная, костлявая крольчишка.
- Ты понимаешь? - спросила Сильвия. Ее пальцы лежали на его руке словно перья.
- Да, - прошептал он. Он думал обо всех тех вещах, о которых не поговоришь с Артом. Он думал о жизни с существом, которое сможет дотрагиваться до него так же, как это делает Сильвия.
Он думал о вкусе масляных хлебцев. Он смотрел на нее.
Ее язык затрепетал под нёбом.
- Масляные хлебцы, - сказала она, вздрагивая.
Улица с двусторонним движением.
Он думал о крыльях бабочки, нарисованных на стене здания, и о том, как пригоршня блесток может оживить их. Он повернул ладонь и переплел свои пальцы с ее пальцами. В животе у него что-то возбужденно вздрогнуло от сознания собственной жизни, поставленной на карту.
Роджер Желязны
СИНИЙ КОНЬ И ТАНЦУЮЩИЕ ГОРЫ
Я взял вправо к Горящему Колодцу и избежал встречи с дымящимися призраками Артинского нагорья. Я сбил со следа предводительницу кертов из Шерна, когда ее стая гнала меня от своих высоких насестов среди скалистых каньонов. Остальные отказались от погони, и мы остались одни под зеленым дождем, падавшим с грифельно-черного неба. Мы неслись вперед и вниз, туда, где на равнинах извивались пыльные демоны, поющие о печальной вечности в скалах, которыми они когда-то были.
Наконец ветры утихли, и Шаск, мой смертоносный скакун, синий жеребец из Хаоса, замедлил бег и встал перед красными песками.
- Что случилось? - спросил я.
- Мы должны пересечь перешеек пустыни, чтобы добраться до Танцующих гор, - ответил Шаск.
- А далек ли туда путь?
- Туда идти оставшуюся часть дня, - сказал он. - Здесь самое узкое место пустыни. Мы уже заплатили часть своего искупления. Остальное ждет нас в самих горах, поскольку нам придется пересечь их в том месте, где они наиболее активны.
Я поднял фляжку и потряс ее.
- Стоит того, - сказал я, - если только они не пляшут в самом деле по шкале Рихтера.
- Нет, но на Великом Перешейке между тенями Амбера и тенями Хаоса происходят некие природные изменения в том месте, где они встречаются.
- Мне не впервой сталкиваться с теневыми грозами, а там, похоже, находится постоянный тенегрозовой фронт. Но мне все же хотелось бы скорее прорваться, чем ночевать там.
- Я говорил тебе, когда ты выбрал меня, лорд Корвин, что могу нести тебя быстрее любого другого скакуна в дневное время. Но ночью я превращаюсь в неподвижную змею, замирающую на камне, холодную, словно сердце демона, и оттаивающую лишь с рассветом.
- Да, я припоминаю, - сказал я, - и ты служил мне хорошо, как и говорил Мерлин. Возможно, нам стоит заночевать по эту сторону гор и пересечь их завтра.