Петер вздрогнул:
- Почему вы смеетесь?
Он все еще ничего не понимал. И неудивительно.
- Смеюсь над собой, - ответил я почти искренне. - Над старым смертоедом, которого пора гнать метлой с должности имперского тоттмейстера, и который превращается в законченного невротика. Пошли, что-то покажу. Не бойся. Если разобраться, бояться тут уже совершенно нечего.
Все еще одеревеневший, но покорный моему уверенному голосу, Петер зашагал вслед за мной. Если господин тоттмейстер не боится, может, все не так и плохо?..
Это оказался человек. Когда-то он был одет весьма прилично, теперь же его одежда висела желтоватыми лохмотьями, не скрывающими отливающую серым кожу. Он брел, слепо уставившись в землю перед собой глазами, в которых было не больше мысли или чувства, чем в двух отверстиях, выдавленных в снегу пальцем. Он ковылял с грацией сломанной куклы, чьи пружины съела ржавчина, а суставы забились паутиной и пылью. Он дергал головой, как контуженный, она подскакивала на каждом шагу, точно позвоночник уже не удерживал ее. Нелепое существо, идущее по ночному городу, выбравшееся на закате чудовище, обязанное сгинуть с рассветом, чтобы не смущать честных горожан. От него несло мочой, запахом разложения и еще каким-то смрадом, чью природу я не хотел знать. Подойдя почти вплотную, эта скверно слепленная пародия на человека неловко повернула и продолжила свой путь мимо нас.
- Мертв. Я должен был разобрать это еще до того, как ты его увидел. И верно, теряю чутье.
- Ходячий покойник?
Я кивнул:
- Ночной глашатай. У нас таких называют уличными артистами. Тихо, слышишь?..
Рот мертвеца в этот момент действительно открылся.
- Я, Хельм… Маан… вого числа сего меся… повинен в смерти супруги своей, Гер… ка ее, лишенного мно… говором суда… к бесчестью своему вы…
Слова сыпались из него, как мучные черви из разложившейся печени. Смысл некоторых можно было понять, но большинство являло собой дикую мешанину, в которой скрип челюстей заглушал и без того нечеткие рыкающие звуки. К счастью, я относительно помнил стандартную формулу ночных глашатаев, поэтому перевел Петеру:
- Его зовут Хельмут Маан, он был попечителем альтштадской девятой гимназии и убил свою жену и ее любовника. Кажется, это было недели две назад. Как видишь, его легкие и связки слишком тронуты некрозом, чтобы можно было распознать с уверенностью… Я слышал о нем, но думал, что его хватит на неделю. Забавная встреча. Кто бы из тоттмейстеров не поднимал его, поработал он на славу.
- Я читал о нем в газетах, - пробормотал Петер, косясь вслед бывшему попечителю гимназии. - Но почему ночью?
- Видишь ли, тоттмейстер, получая приказ после палача, имеет указание не удерживать плоть приговоренного от тления. Или, точнее, замедлить, но не прекратить процесс разложения в теле. Несколько дней поднятый мертвец ходит днем, рассказывая всем историю своего преступления и являя таким образом назидание для прочих преступников. Однако вскоре он начинает жутко смердеть… Ты ведь чувствуешь, да?
- Еще как.
- Тогда его обычно умертвляют окончательно и хоронят где-нибудь за городом… Что? Нет, просто церковь отказывается хоронить на освещенной земле тех, кто был живым мертвецом, это старое… Так вот, если преступление, совершенное человеком, настолько сильно, что этого мало, а тело его уже являет собой неудобство для горожан, вторую часть своего посмертного приговора несчастный отбывает по ночам. Меньше жалоб от жителей.
Петер несколько раз быстро моргнул, точно стараясь прогнать из глаз какой-то морок.
- Я слышал о таких, - сказал он, помедлив, - но не видел. А почему он так ходит?
- О, тоттмейстер здесь ни при чем. Видишь, как гнутся у него ноги?.. При жизни их выламывали из суставов. Может, и кости дробили… Сейчас эта традиция уже отмирает, редко встретишь. Чаще всего просто вешают… Еще, кажется, подрезали ребра, торс неестественно наклонен… Эй, ты что?
Но он уже распрямился.
- Я в порядке.
- В твоем возрасте полагается иметь желудок покрепче… Ладно, пошли, давай.
* * *
К дому мы подошли лишь спустя добрую половину часа. Петер, видимо, был ранней пташкой: несмотря на то, что не пробило и десяти, глаза у него слипались, он спотыкался чаще обычного и, казалось, вот-вот был готов рухнуть. Долгие пешие прогулки и переживания длинного дня, кажется, лишили его последних сил. Я хотел было отослать парнишку домой, но, глядя на то, как он едва плетется, решил оставить его у себя. Ни к чему ему идти домой столь поздно - если моя жизнь под надежной охраной, не стоит тешить себя надеждами на то, что с тем же вниманием лазутчики Ордена станут охранять жизнь обычного мальчишки. Он не был целью убийц, а значит, никто не станет о нем беспокоиться. И если убийца решит для начала свести счеты с ним, как свел счеты с ни в чем не повинным Арнольдом, это будет последний раз, когда я видел глупого и вздорного лицеиста по имени Петер Блюмме.
- Заходи, - сказал я сухо, отпирая калитку. - Но это последняя ночь, когда ты ночуешь у меня.
- Да, господин тоттмейстер, - пробормотал он.
- Хорошо.
Десять шагов от калитки до входной двери были слишком большим расстоянием для того, чтобы я смог преодолеть их в мысленном молчании. Нужен ли убийце Петер? Да вряд ли. Он лишь спутник, слуга, мальчишка на побегушках, чья наивная и в то же время кипящая жажда мести не принесет мне никакой выгоды. Арнольд был убит не потому, что убийца боялся его, да и не может некромант бояться мертвеца - это был лишь знак, который заставил бы меня позабыть об осторожности и действовать наспех. Убийство Петера не принесет пользы, а убийца, несомненно, расчетлив и неглуп. "Ты просто не хочешь отсылать его домой, - сказал я сам себе, - вот что. Ему придется вернуться в дом, где он видел свою мертвую мать. В пустой молчащий дом, который помнит шаги ее убийцы. Сможет ли он жить там? Сможет ли сам переступить порог?"
Я положил ладонь на бронзовую ручку двери и замер еще прежде, чем пальцы ощутили холод металла. Дверь тихонько скрипнула, приоткрывшись на полпальца. Петер, наполовину спящий и ничего не понимающий, молча смотрел на то, как я достаю пистолет. Тяжелая рукоять уже не казалась столь неудобной, как в предыдущие разы. "Привык, - зазвенела в уголке сознания не вовремя пришедшая мысль. - Не брал пистолета в руку лет пять, а теперь - привык. Вздор, вздор, вздор…"
- Дверь открыта, - сказал я Петеру тихо, почти шепотом. - Фрау Кеммерих всегда запирает ее на ночь, а у меня есть ключ.
Он напрягся, сонное выражение пропало с лица, точно сдутая порывом ветра паутина.
- Я проверю… - сказал он так же тихо.
Я бросил взгляд через плечо. Ночная улица казалась по-прежнему безлюдной. Не казалась - была. Если где-то неподалеку, скрывшись в темноте, сидели люди Ордена, я не мог заметить ни одного из них. Обратиться за помощью? Выстрелить в воздух?
- Не надо.
- Но… - начал, было, он, и осекся.
- Нет. Если это засада, она до крайности плохо организована. А самонадеянный охотник часто становится верной добычей. Не шуми.
Дверные петли давно не смазывались, поэтому я приоткрыл дверь лишь настолько, чтобы проскользнуть внутрь. Петер двинулся за мной, но я покачал у него перед лицом указательным пальцем. Мальчишка послушно замер.
- Стой тут, - приказал я шепотом. - Он может попытаться уйти.
Петер кивнул. Он выглядел достаточно решительным для того, чтобы действовать без колебаний. Если он увидит убийцу, ему не потребуется много времени, чтобы совершить одно-единственное действие. Созревшее в нем еще несколько дней назад.
В прихожей было темно, но из кухни виднелся свет. Кажется, горели свечи, я ощущал характерный запах стеарина, похожий на аромат гниющей осенней листвы. И это было странно. Человек, затаившийся в засаде, не зажигает свечей, даже если засада эта так скверно организована. И уж конечно я исключил мысль о том, что это фрау Кеммерих - та всегда ложилась спать не позже десяти и, конечно, за всю свою жизнь ни разу не забывала запереть дверь.
Чтобы узнать ответ, мне стоило всего лишь отсчитать неполный десяток шагов.
В кухне действительно горели свечи, их маленькие жаркие огоньки трепетали, как бьющиеся о стекло горящие мотыльки. Запах стеарина усилился, появился и другой запах, обычно кухне не свойственный - запах крепкого табаку.
- Не шевелись, - сказал я фигуре, сидевшей ко мне спиной за кухонным столом. - Буду стрелять.
Источник табачного запаха был очевиден - на столе перед полуночным гостем стояла пепельница, в которой я различил несколько папиросных окурков. Есть самонадеянные охотники, забывающие запереть дверь, есть, верно, и те, кто предпочитает караулить с комфортом, не задув свечей, но в мире нет настолько безрассудного человека, который станет курить, устраивая засаду.
Он обернулся, дернув головой, как гусь, точно воротник стеснял его, и я увидел как всегда отлично выбритое лицо господина Антона Кречмера.
- Добрый вечер, - сказал он, сперва с удивлением, а потом и с явным раздражением покосившись на пистолет. - Однако, если бы я знал, как в этом доме встречают гостей, предпочел бы захватить с собой взвод полицмейстеров с ружьями.
Глаза его в этот момент тоже показались какими-то птичьими, совершенно круглыми и черными, вроде огромных сердитых виноградин.
- Простите, - сказал я с немалым облегчением, в который раз за день убирая оружие. - Это вы… Среди моих гостей не водится привычки пробираться в дом по ночам, а некоторые обстоятельства заставляют меня иногда действовать излишне прямо. Еще раз простите.
- Будет, - он хмыкнул в густые усы. - На меня уже давненько не направляли пистолета. Да я и сам виноват, пожалуй, стоило бы уведомить вас хотя бы через люфтмейстера. Ваша хозяйка сообщила, что не знает, в котором часу вы вернетесь, и гостеприимно предложила обождать вас. И было это… - он отщелкнул крышечку небольшого серебряного хронометра, - три часа назад.
- Я не предполагал, что задержусь.
Мысленно я поблагодарил судьбу за то, что Кречмеру не вздумалось обратиться к люфтмейстеру. Если бы вызов застал меня в тот момент, когда я держал на мушке Макса Мейера, это могло бы стоить мне лишних седых волос.
На столе перед Кречмером стояло блюдо с холодной телятиной, сыр, что-то еще, но выглядело это нетронутым: чем бы ни был вызван поздний визит коллеги из полицай-президиума, голод его явно не терзал.
В кухню, привлеченный, видимо, нашими голосами, заглянул Петер. Увидев мальчишку с пистолетом в руке, Кречмер от удивления замер, не успев вытащить из портсигара очередную папиросу. Если ему и приходилось удивляться, времени это занимало немного, память же у него с годами становилась лишь лучше.
- Позвольте… Господин Блюмме?
Увидев серый жандармский мундир, Петер замер. А может, его слишком давно никто не называл господином Блюмме.
- Что еще такое? - Антон уставился на меня. - Ребенок? С пистолетом? Позвольте!
Я вздохнул. Рассказывать о странной судьбе господина Блюмме не хотелось, как и вообще упоминать о многих событиях, случившихся в последнее время. "За каким чертом тебя принесло? - подумал я тоскливо, понимая, что ужин и сон отодвигаются от меня все дальше и дальше. - Не мог дождаться завтрашнего дня?"
Если Кречмер явился в такое время, да еще и ждал несколько часов, чтобы поговорить со мной, разговор будет явно не о том, что погода нынче стоит прохладная, а молодые жандармы последнего призыва сплошь оболтусы и лентяи.
- Иди спать, - сказал я Петеру. - Все в порядке. Это господин Кречмер, которого ты должен помнить.
Петер хмуро покосился на жандарма, тот явно перестал представлять для него всякий интерес. Или же он слишком хорошо помнил момент их встречи. Вспомнил его и я - неудобную комнату, тело у стены, застоявшийся запах крови, аккуратно подстриженные усы Кречмера, здоровяка-штейнмейстера у двери…
- Может, объяснитесь?
- Не сегодня, пожалуй, - отозвался я, устало садясь за стол напротив. - Верите ли, мальчишка во всей этой истории не играет никакой роли, а я чувствую себя немного вымотанным.
- Этот мальчишка, как вы выразились, если не ошибаюсь, является сыном покойной фрау Блюмме, тело которой вы имели удовольствие инспектировать не так давно.
Кречмер не ошибался, его ум работал с той же точностью, с которой шестерни серебряного хронометра отсчитывали ровные интервалы вечности. В моменты недовольства Кречмер имел особенность говорить канцеляризмами, от этого "имели удовольствие" повеяло чем-то, что ощущалось в тесной кухне еще сильнее, чем плавящийся стеарин - тут было и раздражение человека, просидевшего взаперти три часа безо всякого толку, и усталость, и некоторая проявляющаяся у всех с возрастом по-разному брюзгливость.
- У вас отличная память на лица. Это и верно сын покойной.
- Тогда его появление тут, в вашем обществе, выглядит действительно странно.
- Он сирота, господин Кречмер. До тех пор, пока его судьба не определится, я посчитал верным предоставить ему крышу за свой счет. Конечно, проявление человеколюбия со стороны тоттмейстера и в самом деле отдает странностью…
- Ценю ваш сарказм, однако же он совершенно излишен сейчас. Позвольте, я представлю историю со своей стороны, и вы убедитесь, что странность эта совершенно другого характера и свойства. Сперва вы осматриваете тело некоей женщины, погибшей от руки неизвестного. Потом вы сообщаете о том, что некто охотится за вашей собственной жизнью, уверяя меня в том, что в городе хозяйничает настоящий психопат. Теперь вы появляетесь в обществе сына покойной, да еще и вооруженные, как на битву! Ночная охота?
- Ерунда какая, - сказал я, пытаясь придать голосу некоторую легкомысленность. Но люди, умеющие разговаривать легкомысленно на любую тему, вряд ли когда-нибудь общаются с жандармами, явившимися посреди ночи и внимательно глядящими в твои глаза. - Я и в самом деле познакомился с Петером при известных вам обстоятельствах и не вижу в этом ничего особенного. Оружие же объясняется тем, что входная дверь была незаперта, а я, как человек мнительный, сразу предположил самое худшее. Тоттмейстеру позволительно быть несколько параноиком, знаете ли…
- Закончим с этим, - проговорил Кречмер тоном, про который обычно принято говорить, что он не терпит возражений. - Вы по-прежнему считаете, что за вами охотится наш убийца?
Я вспомнил слова Макса. Теперь это уже не частное дело, оно принадлежит Ордену. Не мне, не полицай-президиуму. Отныне и впредь - только Ордену. Макс сказал - молчать. Максу и Ордену не нужен шум, как не нужны жандармы, выслеживающие на улицах кого-то, кто может оказаться нашим коллегой-магильером. Это ведь будет такая неприятная и глупейшая история, если психопат-убийца окажется твоим коллегой…
- Нет, господин Кречмер, - ответил я по возможности твердо. - Могу сказать, что эта версия мной уже откинута. Меня пустили по ложному следу две смерти, в которых я усмотрел схожие черты. С моей стороны это было опрометчиво.
- Опрометчиво… - повторил он за мной тихо, точно задумавшись, но когда он поднял лицо, я увидел, что глаза его смотрят внимательно и остро. - И, выходит, ровно никакой связи между тремя мертвецами в Альтштадте нет? Тремя мертвецами с проломленными головами, а?
- Полагаю, нет.
- И такое совпадение уже не кажется вам подозрительным? Вы меня удивляете, Корф. Стоит появиться второму похожему случаю, как вы врываетесь к господину полицай-гауптману с криком о том, что напали на след мерзавца и теорией, которая приписывает оба убийства одному человеку. Однако же стоит появиться следующему мертвецу, как вы покорно согласны считать это нелепым совпадением. Не узнаю вас. Да и покушение… Вы заставили меня поволноваться, сообщив о том, что чуть не лишились жизни на пороге собственного дома. Теперь и это считаете совпадением?
- Увы. Человек, напавший на меня, был мне знаком. Мне случилось поспорить с ним за несколько дней до того и, судя по всему, поставить его в неудобное положение…
- У вас хорошие знакомства, Корф, - проворчал Кречмер, - если каждый с вами спор они пытаются уладить с помощью пистолетов.
- Об угрозе жизни говорить не приходится. Он всего лишь хотел повредить моему слуге, что ему вполне удалось. Как вы знаете, мертвецу нельзя нанести ущерб, по крайней мере, такой, который был бы интересен полицай-президиуму. Это лишь мое имущество и ничего более. Спор уже улажен, и моя жизнь вне опасности, уверяю. Так как мою голову в тот момент занимали мысли о найденных мертвецах, этому нападению я приписал кое-что из того, что оказалось совершенно напрасным. Многие из нас действительно излишне мнительны. Видимо, что-то связанное с работой…
Кречмер нахмурился. Иногда мне казалось, что он слушает слова лишь из врожденной вежливости, сам же он способен слышать куда более тихие, многими вовсе не слышимые голоса.
- У вас хорошо подвешен язык.
- Надо уметь хорошо болтать, чтобы уговаривать мертвецов возвращаться в столь нелицеприятное место, как наш мир, - я почувствовал, что можно улыбнуться. - Можно сказать, что это профессиональное.
- А ведь я поверил вам - тогда. Предлагал охрану. И даже нашел, что ваши слова не лишены логики. Теперь же вы первый их опровергаете. Досадное непостоянство.
Мне оставалось лишь развести руками:
- Я охочусь за истиной. Когда след оказывается ложным, проще забыть про него, чем упираться лишь из упрямства.
- Ложный след… ложный… - Кречмер покивал, но что-то в его голосе подсказало мне, что впечатление вновь обманчиво, и хитрый жандарм вовсе не поглощен собственными мыслями, а напротив, присматривается ко мне с величайшим и совершенно непонятным вниманием. - А то, что экономка фрау Блюмме была убита через два дня, вас не смущает? Или же это ложный, как вы выразились, след? Что ее голова обратилась в черепки - как и у двоих до нее - что это? Ложный след?
Кречмер с отвращением посмотрел на папиросу в собственной руке и спрятал ее обратно в портсигар.
- Не знаю, - ответил я, помедлив. - Но как я уже сказал, мне пришлось отбросить теорию об одном убийце.
- Спасибо, слышал.
- Я полагаю… Да, у меня есть версия о том, что дело не столь сложно, как мне виделось поначалу, хотя это не делает его более удобным. Видите ли, я начинаю считать, что среди преступников нашего города начинают разноситься сведения о наших методах работы. Я про тоттмейстеров, конечно.
- Поясните.
- Кто-то, наконец, сообразил, что, уничтожая мозг, он лишает тоттмейстеров возможности открыть память жертвы. Он стирает следы, которые зачастую ведут к его поимке, поскольку почти всегда человек перед смертью успевает разглядеть убийцу. Это прогресс, господин Кречмер, хотя и неприятный для нас. Наши враги тоже учатся, и учатся куда быстрее, чем я опасался прежде.
- Значит, все три, - Кречмер зачем-то выставил три пальца, - не имеют отношения друг к другу?
- Я так думаю. Правда, в последнем случае, когда убили экономку Блюмме, дело и в самом деле выглядит странно.
- Еще более странно, чем то, что вы взяли на себя опеку над единственным выжившим человеком из дома Блюмме? Простите, не обращайте внимания. Я слушаю вас.