Я не испытывал иллюзий на счет того, что Кречмер одумается. Он шел сюда для того, чтобы закончить свое дело, именно ненависть вела его сюда, как меня подчас влек запах мертвеца. Но если Госпожа Смерть давала мне волю, подчас откровенно забавляясь моими мучениями, ненависть не предоставила господину Кречмеру особого выбора. Я надеялся, что Макс с подмогой окажутся здесь достаточно быстро, и пытался тянуть время. Стискивая зубы и борясь с этой проклятой сухостью во рту, я представлял, как слетает с петель тяжелая дверь и в проеме начинается мельтешение чьих-то теней, как Кречмер, не успев удивиться, оседает на пол, а в груди у него - черная дымящаяся дыра…
Кречмер все еще неровно дышал, но его внезапно вспыхнувшая ярость, казалось, пошла на убыль. Она не исчезла, как не исчезает огонь, загнанный легким дождем внутрь охваченных жаром углей, но сделалась не так заметна. На мгновенье мне показалось, что передо мной стоит мой прежний знакомый Кречмер, который вот-вот спросит что-нибудь вроде: "Ну, как у вас дела, Курт?". Однако же я знал, что ничего подобного не произойдет. Зверь, загнанный в свою нору, рано или поздно вылезет из нее. И второе его пришествие станет для меня последним.
"Макс! - хотелось заорать мне во всю глотку. - Ату!". Но я понимал, что если пока Кречмер не приступил к тому, ради чего он прибыл, то крик подействует на него, подобно удару хлыстом. У этого зверя, кем бы он ни был, отсутствовал инстинкт спасения собственной жизни.
- Надеюсь, вы понимаете… - Кречмер заговорил, словно через силу, не отрывая от меня взгляда. - Я не могу позволить… Вы должны понимать. Мне жаль, что так… О Господи! - он облизнул тонкие губы, видно и у него во рту пересохло. - Я не имею права вас отпустить, Курт. Не мой выбор.
- Стойте, - я выставил вперед ладони. - Никто не заставляет вас…
- Замолчите, Курт, - прошептал он побелевшими губами. - Замолчите, или я снесу вам голову!.. Господи! Вы же должны понимать, черт возьми! Не сопротивляйтесь! Я хочу сказать, дайте мне закончить то, что я должен сделать. Не мешайте - ради себя самого.
Он был безумен, и в его глазах горела никакая не лунная, а просто желтая искра безумия. Я смотрел на него и чувствовал, как страх раскаленной стальной змеей ввинчивается во внутренности, туманит взгляд, как от него деревенеют в коленях ноги…
- Возьмите нож… - бормотал Кречмер сквозь стиснутые зубы. - Сделайте все сами. Мне не нужен этот грех… Не буду мешать. Я не хочу, черт возьми! Господи, Господи… Действуйте! Я даю вам этот выбор. Вскройте себе вены, будьте мужчиной, в конце концов! Курт!
Я стоял и смотрел на него, застывший, как истукан, - на сумасшедшего убийцу, умолявшего меня клокочущим шепотом взять со стола кортик и закончить дело за него. На какое-то мгновенье мне показалось, что это я лишился рассудка, и какая-то алая звезда кровавым сполохом озарила мой череп изнутри.
- Берите, черт возьми!
Не выпуская рукояти палаша, он схватил со стола кортик и сунул мне в руку. Привычная тяжесть оружия не дала мне былой уверенности, да и оружием его едва ли можно было назвать в этой ситуации.
"Макс! - заорал я мысленно, медленно, дюйм за дюймом освобождая тускло блестящее граненое лезвие от ножен. - Тащи же сюда свой большой ленивый живот!". Если Кречмер сейчас вслушивался в скрип ножен, я силился уловить другие звуки. Отдаленные шаги, короткий щелчок взводимых курков, треск досок… Но вокруг нас была тишина, нарушаемая лишь шуршанием ветра где-то в крыше. Шуршание ветра и скрип вынимаемого лезвия.
- Смелее, Курт, - сказал Кречмер после того, как я уронил ножны и остался стоять с кортиком в руке. - Решайтесь же. Я не могу дать вам времени, мне надо скорее возвращаться в город.
- Вас видела охрана ворот, - сказал я, затягивая время. Сталь выглядела как граненный и острый замерзший луч какого-то нездешнего серого солнца. - Вам не поможет мое самоубийство, Антон.
Его губы дернулись, - может, оттого, что я впервые назвал его по имени.
- Причем тут охрана… - пробормотал он. - Орден… Смелее, Курт, прошу вас!
Он едва ли не умолял меня, точно забыв про палаш в опущенной руке. Точно был лишь незваным гостем, просящим о милости.
- Конечно, - сказал я, улыбнувшись и наводя острие под ребра. - Почему бы и нет?
Он успел заметить. У него всегда была отличная реакция, и этот новый блеск его глаз ничуть не притупил ее, напротив. Когда моя рука устремилась к его горлу, разворачивая в стремительном движении кортик, жандарм уже начал уходить в сторону, и одновременно с этим ожила тусклая полоса металла, которую он сжимал. Мы оказались совсем рядом, и мгновенье, в течение которого мой кортик чертил путь к его кадыку, замерзло навечно, как срез времени, отчеканенный в мраморе. Его расширенные глаза. Тронутые сединой волосы, свисающие на высокий лоб мокрыми сосульками. Дрябловатая кожа шеи. В этом срезе было все, не только то, что видит глаз - одну бесконечную часть времени, распластавшуюся без конца и края, я ощущал запах его одеколона, крепкий и горьковатый. Свист воздуха, рассекаемого холодной сталью…
Мне не хватило совсем немного. Острие, почти коснувшееся его шеи, полоснуло воздух, плечом же я налетел на его грудь и почти потерял равновесие. Удар Кречмера я ощутил телом еще прежде, чем глаз успел заметить движение. Инстинктивно рванулся в сторону, врезался в стол и опрокинул его. Зазвенела на полу фляга, на пол потекло вино, медленно растекаясь в неправильную по форме лужицу. Время стало густым, плотным, тяжелым. Удар Кречмера с оглушающим треском разделил упавший стол практически пополам, сталь палаша загудела от чудовищной силы. Придись этот удар в цель, он перерубил бы меня в районе бедер надвое. Какая-то часть меня, не участвующая в схватке, а лишь созерцающая со стороны, успела понадеяться, что тяжелый палаш застрянет в дереве и Кречмеру понадобится секунда, чтобы высвободить его. Та самая секунда, за которую я успею распрямить правую руку и закончить поединок. Но у меня не было этой проклятой секунды. Не успел я толком выровнять собственное тело и утвердить равновесие, как Кречмер вновь занес оружие. Он управлялся чертовски быстро для своего возраста и своей комплекции, а я уже много лет не обнажал даже кацбальгера…
Свободной левой рукой я задержал его готовящийся опуститься локоть - попытайся я увеличить дистанцию, удар настиг бы меня прежде, чем я сделал бы и полшага. Но ударить кортиком я не успел - звенящая боль громыхнула в голове, и я полетел на пол сквозь водоворот мельтешащих огненных брызг.
Вставать на ноги после крепкого удара кулаком в челюсть очень сложно. Тело шатает из стороны в сторону, как после полудюжины вина, в голове точно звенят крохотные колесики и шестеренки, которые от встряски позабыли свой порядок и смешались беспорядочной кучей где-то в затылке.
"Слишком близко".
Слишком поздно. И слишком медленно.
Все еще полуослепший, я с трудом поднялся на колени и рванулся в сторону. Палаш пронесся мимо, но сопровождался он не свистом, а тяжелым, монотонным гудением. Так может гудеть воздух перед грозой. Так гудит остывающая после выстрела пушка. Так гудят крылья смерти.
Я упал на бок, ребра остро заныли, но сейчас мне не было до них никакого дела. Кречмер возвышался надо мной, - огромный, неподвижный, с занесенной для удара рукой.
"Он сильнее, - шепнуло что-то рядом, я даже ощутил дуновение чьего-то легкого дыхания в щеку. - Закончи с этим. Ты просто слаб".
Я бросился на Кречмера, не успев толком встать, рывком. Сейчас! Мне казалось, я чувствую кончиками пальцев теплоту его кожи. Я буквально ощущал, как узкое лезвие кортика входит ему между ребрами, мягко, как в тряпичную куклу. И я опять на мгновенье отразился в его глазах.
Он встретил меня ударом ноги, и подкованный сапог, мелькнув около моего лица поцарапанным носком, пришелся мне в живот. Кажется, я успел разглядеть на подошве клочья сена и комья весенней грязи. А потом мои внутренности словно выпотрошили, залив вместо них расплавленный свинец. Я взвыл, как раненный пес, крутанулся и снова рухнул на пол. Ощущение собственного бессилия грызло изнутри и доставляло больше мучений, чем боль в отбитых внутренностях.
Поражение.
Рано или поздно каждый тоттмейстер отправляется на свидание с той, кому он так долго служил.
Зарычав от злости, клокочущей ядовитой желчью в моих жилах, я попытался поднялся, вслепую размахивая перед собой кортиком. Но Кречмер не дал мне такой возможности. Он дал мне боль. Эфес палаша с треском, от которого перевернулся вверх ногами весь дом, впечатался мне в висок. Меня отбросило куда-то в сторону, и направления я уже не осознавал. Просто мое тело поднялось в воздух и переместилось.
Смерть - капризная дама, ее слуги не заслуживают к себе ни милости, ни снисхождения.
Я почти ослеп. Перед глазами зудело огненное марево, в котором пульсирующими кровавыми и оранжевыми комками гудела боль. Боль поселилась в моем теле, вырыла там ходы и затопила их пожирающим плоть ядом.
Когда ко мне вернулось зрение, первое, что я увидел - Кречмера. Он стоял надо мной и смотрел вниз. И казался на удивление спокойным. Все, что в нем было от зверя, пропало, точно наваждение. "Ну что, Курт, как вы? - спросит он сейчас. - Я рад, что вы нашли возможность присутствовать".
В моей руке был по-прежнему зажат кортик, хоть я этого и не чувствовал. Но Кречмер прочитал мои мысли быстрее, чем я успел пошевелиться.
- Мне очень жаль, Курт, - сказал он печально.
Я вновь увидел начищенный носок его сапога. На этот раз боль сожрала руку. Я слышал треск, отвратительный треск вроде того, который раздается, когда лопаются деревянные рейки, обернутые парусиной. Боль захватила в свой огнедышащий рот всю руку целиком и раздробила ее тупыми вращающимися резцами зубов. Кажется, я закричал.
- Вы нравились мне, Курт, - говорил мне кто-то сверху. - Но вы знаете, что я не могу поступить иначе. Это тот вексель, который совесть не позволит мне хранить.
Смерть - добрая хозяйка. Всем своим слугами она предлагает один и тот же подарок.
- И вы сами виноваты. Я лишь взял на себя…
Скрежет клинка по доскам.
Смерть не отказывает…
- …сами сделали выбор, за который несете…
Смерть - это дом, в который ты возвращаешься, куда бы ни направился.
Смерть - награда и наказание.
- …если бы вы…
Смерть - черный омут, окунаясь в который, теряешь все, что оставил наверху.
Шипение стали.
- Простите меня, Курт.
Смерть - это пустота…
Глава 9
Я очнулся от того, что какой-то большой и тяжелый предмет врезался в дерево рядом с моим лицом. Я поднял веки и тотчас пожалел об этом - мир хоть и появился в цвете перед глазами, но был еще зыбким, каким-то плоским и звенящим, точно всё, что находилось вокруг меня, не существовало на самом деле, а было нарисовано на дне огромной треснувшей тарелки. Я слышал человеческие голоса и чувствовал запахи, которые сейчас не имели для меня никакого значения. С трудом переведя взгляд, я посмотрел перед собой. Дерево оказалось грубой столешницей, изрезанной ножами, тяжелый предмет - пивной кружкой. Судя по мыльной, с желтоватым отливом, шапке пены, пиво только что нацедили.
- Выпей, - посоветовал человек, поставивший ее передо мной. - Помогает. Я иной раз такую взбучку получал, точно полк французских гренадеров меня в качестве мишени на стрельбище пользовали, а хлебнешь пива, кровь разжижишь - и в голове как-то проще и яснее…
Это был Макс Майер. Он внимательно и заботливо смотрел на меня, устроившись по другую сторону стола. Стол… Макс казался большим, пышущим здоровьем и жаром, каким-то до удивления реальным и плотным в окружающем меня непонятном мире. Стол, пиво… Да где же я?
Мне стоило значительного труда обернуться, но это помогло - я увидел помещение с невысоким закопченным потолком, ряды столов, занятые людьми, покосившееся колченогие стулья, стойку… Значит, трактир. Но какой? "Император Конрад"? Я поискал взглядом, но не обнаружил обескураженного императорского лика в раме. И Бог с ним… Только вот запах здесь стоял отчаянно душный, какой-то едкий, сдавливающий. Вечно Макс выберет самый страшный трактир в городе…
"Город? Мы в Альтштадте?" Моя мысль была еще слишком слаба, она плутала в темных закоулках сознания, как замерзшая муха в клочьях липкой паутины. "Альтштадт… Трактир… Макс…".
Я пошевелился, чтобы взять кружку, но что-то мягко воспрепятствовало этому. Опустив взгляд, я обнаружил, что моя правая рука висит на груди на перевязи, обмотанная грязным лохматым бинтом. Я машинально прикоснулся к ней пальцами левой и едва не вскрикнул - внутри костей заскользили огненные змеи.
- Спокойно ты, - сказал Макс. - Забудь про руку, покамест. Кости, конечно, полопались, но через месяцок ты и думать про это забудешь. Эх, Шутник… Пей, пей!
Я взял кружку левой рукой и, с трудом оторвав ее от стола, поднес ко рту. Пиво показалось мне пресным, выдохшимся. Но, как ни странно, именно оно подстегнуло едва ворошащееся сознание. Рука!..
- Где Кре…
Макс меня понял:
- Забудь про него. Отыграл своё твой Кречмер. Как сам-то? Раз говорить можешь, значит, не так все плохо. Я уж боялся, что он тебя заломает… Значительной силы человек был. Веришь ли, две пули…
- Где он?
Макс внимательно посмотрел на меня. Точно пытаясь удостоверится, что я действительно ничего не помню, а не разыгрываю его.
- Господин обер-полицмейстер скончался этой ночью при исполнении служебных обязанностей.
Кречмер мертв. Облегчение пришло в мою душу не бодрящим ветерком, а теплым болотным сквозняком. Слишком устал. Надо поспать. Вызвать лебенсмейстера - пусть посмотрит, что с рукой и заодно усыпит меня дня на два-три.
- А где Петер?
Макс рассмеялся.
- Да вот же он! - он ткнул пальцем на место справа от меня. - Не буди парня, видишь, устал… Подумать только, три кружки пива, а уже дрыхнет, как сапожник!
Действительно, рядом со мной, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки, спал Петер. Странно, что я сразу его не заметил. Он выглядел, как и раньше, только волосы были сильнее растрепаны, да на щеке виднелся след свежего кровоподтека неправильной формы. Где-то, видно, и он зацепился этой беспокойной и длинной ночью. Сейчас, небось, уже дело к рассвету, а то, может, и полдень. Я огляделся, но окон в трактире не обнаружил, даже оконец под потолком. Вот отчего тут так душно… Хронометра при мне, конечно, не было - остался в доме.
Несмотря на совет Макса, я протянул здоровую левую руку и слегка потряс Петера за шиворот. Тот застонал в забытье и вдруг открыл глаза. Сон на трактирном столе явно не освежил его, взгляд у Петера был какой-то дикий, затравленный. Рывком подняв голову, он стал протирать глаза.
- Где мы? - спросил он хрипло, озираясь.
Макс опять рассмеялся:
- Я понимаю, Шутнику крепко перепало, да все по голове, но тебе-то на отбитую память грех вроде жаловаться. В трактире мы, будто не видите. Славное местечко, хотя и не всем известное, я захожу сюда изредка. Есть у меня, правда, подозрение, что пиво здесь водой разбавляют, хозяин та еще шельма, но все ж…
- Как он называется? - зачем-то спросил я.
- У него нет названия, - задумавшись, сказал Макс и отхлебнул из своей кружки. - Ну Ей-Богу разбавлено! Ох, народ пошел…
- Так мы в городе?
- В городе?.. Нет, не совсем. Но и не далеко. Можно и закуски взять… Голоден?
- Нет.
- Ну и ладно. Ты, Шутник, везунчик, каких поискать. Ни палица тебя французская не берет, ни палаш жандармский, - он рассмеялся неказистой шутке и снова взялся за кружку.
Кроме нас в трактире было не больше двух десятков человек. Но, судя по тому, как медленно они двигались и как молчаливы были, час стоял то ли очень ранний, то ли изрядно поздний. Обычно в трактире даже за полночь слышны оживленные разговоры, стук костей и прочие звуки, отличающее его от всех прочих зданий, здешние же посетители ели и пили едва ли не в молчании. Кто-то бубнил с набитым ртом, кто-то шептался, где-то сзади спорили, но без особого энтузиазма, вполголоса. Видно, какой-то сельский трактир, но что в нем нашел Макс?..
За соседним столом сидел здоровяк в полотняной рубахе и с целой копной темных волос на голове. Он методично резал бифштекс на своей тарелке, не обращая внимания на окружающее, - присутствие двух тоттмейстеров рядом его совершенно не смущало. Напротив него устроился человек с внешностью сельского кюре в замызганном грязью плаще. Покусывая щепку, которой, видно, ковырялся в зубах, он перелистывал какую-то маленькую книжицу. Компания из трех юношей возрастом немного постарше Петера примостилась подальше. Они сосредоточенно играли в карты, не выпуская изо рта папирос, время от времени кто-то из них бросал карты на стол, а остальные, в совершеннейшем молчании что-то считали, беззвучно шевеля губами, а потом тасовали колоду заново. У стены, один за столом, сидел плотный лысый человек в кожаном фартуке, видимо, кожевенник или мясник. Низко опустив голову с покатым лбом, он барабанил толстыми как сосиски пальцами по столешнице. Я отыскал взглядом трактирщика - это был невысокий человечек, кажется еврей, наполовину спрятавшийся за стойкой. Он протирал тарелки грязным полотенцем с равнодушием молотилки для льна. Одним словом, люди, уставшие и безразличные, занятые каждый своим делом. И ни в одном из их дел не фигурировал обер-тоттмейстер второй категории Курт Корф.
- О, наконец-то! - воскликнул Макс. - Ты улыбаешься! Не зря, значит, завел тебя растормошить. В госпитале, оно же знаешь, как… От скуки мыши мрут. Давай, хлебни-ка еще! А ты, Петер, что? Взять тебе еще? Эх, помню, сам лицеистом был, славные же были времена…
- Нет, - сказал Петер, словно через силу. У него был вид человека, проснувшегося в незнакомой обстановке, он вертел головой и морщил лоб. Все же не каждый раз просыпаешься в трактире.
Я чувствовал себя еще скверно, мысли мои, выбравшись из стылой паутины, все никак не могли набрать ход, копошились, как крысы в подполе. Облегчение от того, что все закончилось, было каким-то горьким, не доставляющим радости. Просто закончилась скверная история, будь она неладна. Более того, в этом их копошении сквозило что-то тревожное, муторное. Как будто я позабыл что-то важное, да позабыл так, что нельзя и нащупать. Мне казалось, это все из-за здешнего воздуха. Надо бы выйти во двор, пусть там и ночь, подставить раскаленную голову ветру. Невозможно сосредоточиться, вдыхая эти миазмы…
- Что произошло в доме? - прямо спросил я у Макса.
Тот ответил не сразу, видно подбирал слова.
- Да что и должно было. Уж кому знать, как не тебе… Вошел Кречмер твой… Мы с ребятами выждали для верности пару минут - и в дом. Думали, сразу он на тебя не набросится, не такой человек, даже если и решился. Вдруг сказал бы пару слов… Он ничего не говорил?
- Нет, не говорил, - я вспомнил Антона Кречмера. Блеск его глаз и ненависть, от которой замерзал воздух. Макс дружески похлопал меня на плечу, только тогда я сообразил, что замолчал с открытым ртом. - Всякие глупости разве что.
- А именно? - уточнил Макс.
- Говорю же - ерунда… Что-то про долг. И что ему меня искренне жаль. Представляешь?
- Ого.
- Он был сумасшедшим, - пробормотал я. - Сумасшедшим убийцей. Я видел его глаза… Мерзость какая.
- Значит, долг… - Макс тоже о чем-то задумался, шевеля губами. - Искренне жаль, значит…