"Уж полночь близится, а Германа все нет", то бишь Степана. Может, он уже дома? Глеб набрал номер домашнего телефона друга и в очередной раз сообщил автоответчику, что ждет звонка Степана. Зловещая мысль закралась ему в голову: "Друга послал к ведьме на погибель!" И тут же отогнал ее от себя. Степан – здоровенный, сильный мужик, который прошел Крым, Рим и медные трубы, да еще с ним всегда зарегистрированный пистолет. Что Маня могла ему сделать? Сейчас он испытывал к ней лютую ненависть, а воспоминания, как он провел с ней две ночи, вызвали у него тошноту и злость на себя. "Ну и учудила бабуля! Ненавижу ее и себя за то, что поддался ей. Я ей этого не прощу. Не буду с ней панькаться – приеду в село и прямо к ней, поговорю по-свойски, по душам! Ей придется забыть о спокойной жизни – сама виновата! Жила бы себе и горя не знала, завлекала бы зазевавшихся мужиков и сосала из них жизненную энергию для поддержания формы, но она нацелилась на мою Олечку! Ненавижу! События последних дней, похоже, подтверждают слова Оли. Но где же Степан?"
Незаметно подкрался сон, которого так жаждало измученное недосыпанием тело, и Глеб отключился от действительности.
– Глеб! Глебушка! Глеб-у-у-ушка! – ворвалось в сон, и мгновенно включились рефлексы самосохранения.
Глеб проснулся, свет по-прежнему горел в комнате, голос, как и в прошлый раз, доносился из кухни. В это время зазвонил домашний телефон.
– Алло! Алло! – закричал в трубку Глеб, словно давая понять тем силам, которые сгустились этой ночью вокруг него, что он не один, имеет связь с внешним миром. В книге было написано, что мертвецы в образе вампира выпивают кровь у спящего человека, а если он бодрствует?
16
В трубке раздавался треск, и кроме него ничего не было слышно.
"Словно с того света звонят", – с досадой подумал Глеб, и тут же трубка возле уха налилась тяжестью. Он с ужасом ожидал, что сквозь шумы, словно из подземелья, возникнет женский голос, мучивший его по ночам. Когда наконец через несмолкаемый треск прорвался голос мужчины, у него отлегло от сердца. С большим трудом Глеб догадался, что это звонит Степан, хотя различить его голос в какофонии звуков было почти невозможно.
– Я тебя слушаю, Степа! Где ты находишься? – обрадованно закричал Глеб.
– Санаторий "Колос", Третья линия Пущи-Водицы, – едва слышно прозвучало в трубке.
– Как тебя туда занесло? – удивился Глеб.
– Об этом потом. Дело сложнее и опаснее, чем я представлял. Ты можешь сейчас приехать сюда?
– На чем? Ты, верно, забыл, что моя машина в ремонте, а сейчас ночь?
И тут Глеб осекся. Раз Степан просит приехать, значит так нужно. Почему он звонит на домашний телефон, а не на мобильный? С ним точно произошло что-то нехорошее. У Глеба холодок пробежал по спине – как он неразумно поступил! Надо было серьезнее отнестись к словам Ольги, а он отправил друга к Мане, посчитав ту сельской дурочкой. А теперь друг пожинает плоды его глупости.
– Ты прямо сейчас нужен здесь – утром будет уже поздно.
– Ты можешь пояснить, что произошло? – разволновался Глеб. – При чем тут санаторий "Колос"?
– Твой автомобиль уже отремонтировали, и он стоит у моего дома. До него доедешь на такси. У тебя есть запасные ключи от твоей машины?
– Имеются! Так я смогу приехать к тебе на своем авто?
– Его только покрасить не успели – с этим придется немного подождать. Твой автомобиль стоит у моего подъезда.
– Большое тебе спасибо! Без машины как без рук!
– Я здесь ни при чем, а ребят сам отблагодаришь. Твое авто должны были перегнать на другое СТО для покраски, но я им сказал, чтобы предварительно показали мне. За ними нужен глаз да глаз, а то туфту слепят, а скажут – конфетка! Видишь, пригодилась твоя колымага, хоть и в неприглядном виде, зато исправная.
– Как я тебя там найду? Пущу-Водицу я плохо знаю.
– Язык до Киева доведет – найдешь! Ожидаю тебя в вестибюле центрального корпуса. Поторопись!
– Все, вызываю такси. – Глеб, продолжая разговаривать по домашнему телефону, освободил руки, прижав трубку плечом к шее, и тут же стал искать в памяти мобильного номер вызова такси. – Буду так скоро, как только смогу!
– Смотри, на этот раз без аварий! Я жду. – Снова треск, а потом гудки отбоя.
Глеб прощелкал несколько комбинаций букв, но номера вызова такси в мобильном не нашел. Сколько раз в его руки попадали рекламные визитки с легко запоминающимися номерами телефонов служб такси, но ни разу он не удосужился ввести номер в память телефона. Звонить знакомым с подобным вопросом после полуночи Глеб посчитал верхом неприличия. Оставался самый простой способ – выйти на улицу и остановить машину – такси или частника.
"Что так встревожило Степана, вечного оптимиста и пофигиста? Почему он оказался в санатории в Пуще, и что это за дело, которое не терпит отлагательств до утра?" – Мысли Глеба крутились только вокруг этого, пока он собирался и выходил на улицу. С удивлением отметил, что за размышлениями даже забыл об испугавшем его ночью голосе. Вдруг вспомнил мрачную шутку Степана, что после полуночи может вернуться только в качестве вампира, и мороз пробежал по телу. "Так недолго и свихнуться!" – подумал он.
Улица Богдана Хмельницкого круто сбегала вниз, до самой площади Победы. У ночного города совсем другое лицо, не такое, как днем, ночью он словно женщина без косметики. Редкие фонари стыдливо выхватывали из темноты лишь небольшие пятачки тротуара, фрагменты стен и зловещие темные провалы внутренних дворов. В три часа ночи улица вымерла, не было ни одного запоздалого прохожего, кроме него самого. Пока он минут двадцать шел вниз, его дважды ослепили фары едущих навстречу машин, но водители не отреагировали на его поднятую руку, и только уже недалеко от площади ему удалось остановить частника.
Старенькая "Волга", ныне почти раритет на дорогах столицы, с молчаливым водителем лихо понеслась по едва освещенному проспекту Победы, чуть задумавшись на повороте, выскочила на Воздухофлотский мост, затем свернула и помчалась вдоль путей скоростного трамвая. Глеб попросил остановить машину возле подземного перехода на Гарматной, чтобы не терять времени на развороты-подъезды, и перебежал на другую сторону улицы. Его машина стояла в глубине двора, припаркованная возле подъезда, в котором проживал Степан. Отключив сигнализацию, Глеб сел на водительское место и повернул ключ зажигания. Двигатель сразу завелся, заработал без перебоев.
Через полчаса Глеб на бешеной скорости выскочил на Большую окружную дорогу. Город закончился. Непроглядная темнота безраздельно властвовала здесь, и только свет фар позволял составить представление о местности, по которой он ехал, – с обеих сторон стоял густой лес. Вскоре он въехал в курортный поселок Пуща-Водица, встретивший его деревенской тишиной, разбитой дорогой и сиротливо поблескивающими трамвайными путями. Глеб пожалел, что Степан не рассказал более подробно о местоположении санатория. Из-за этого ему то и дело приходилось останавливаться и нырять в пугающую темноту, чтобы с помощью зажигалки изучать таблички с названиями улиц на домах, которые, будто прячась, отступили от проезжей части дороги. Прохожих-полуночников по пути не попадалось, так что спросить дорогу было не у кого.
"Санаторий-профилакторий "Колос"" – сообщила табличка на приземистом двухэтажном здании, спрятавшемся среди деревьев, на первый взгляд уже обезлюдевшем до следующего сезона. Машины Степана нигде не было видно, но это еще ни о чем не говорило. Глеб, терзаемый плохими предчувствиями, нажал на пуговку звонка, покрашенного когда-то очень давно. К его удивлению, звонок сработал, проснулся, о чем заявил громким, противным, дребезжащим звуком, и через минуту недовольный женский голос поинтересовался из-за двери:
– Кто там? – Интонация женщины означала следующее: "Кого это нелегкая принесла в позднюю ночь или раннюю рань?"
– Извините, пожалуйста, что беспокою, но меня должны ожидать у вас в вестибюле, – удивительно нежным голоском проворковал Глеб.
– Как вас зовут? – поинтересовался голос: судя по всему, дверь не собирались открывать.
"Вдруг тут два санатория с одинаковыми названиями?" – растерялся Глеб.
– Глеб.
– Я фамилию спрашиваю, а не имя.
– Костюк.
– Подождите минутку. Я сейчас. – Шаги удалились.
"Наверное, Степан заснул, и она пошла растолкать его для идентификации моей личности", – предположил Глеб. Вскоре шаги вернулись.
Дверь приоткрылась, и в щель проскользнул белый конверт. "Держите!" – раздался тот же недовольный женский голос. Конверт упал на землю, дверь захлопнулась, шаги с дробным стуком стали удаляться и стихли – женщина, очевидно, свою миссию выполнила.
"Тишина. Темнота. Одиночество, – оценил Глеб обстановку. – Стою, как болван, с конвертом в руках и прочитать послание не могу из-за отсутствия света – зажигалка в этом плохой помощник". Вернулся в машину и включил освещение в салоне, но этого оказалось мало, чтобы разобрать написанное, только от напряжения заболели глаза.
"Зачем Степану надо было назначать встречу в этом месте, если он все равно меня не дождался? Надеюсь, что ответ в этом письме", – подумал Глеб, вышел из машины и поплелся к одинокому уличному фонарю, стоявшему в стороне, среди деревьев, и не известно с какой целью их освещавшему… Идти в темноте было трудно, он то и дело вступал в лужу – недавно прошел дождь. В туфлях уже хлюпала вода, пальцы ног замерзли, мокрые носки натирали мозоли. Ему вспомнился недавний поход на кладбище, и сердце сжал страх.
"А что, если Степана заставили выманить меня сюда, чтобы?.. Для чего и кому это нужно?" – прыгали мысли в голове, и он со страхом посмотрел на темный лес, черневший даже в ночной тьме и полностью оккупировавший пространство вдоль дороги, по которой шел Глеб. Но ничего страшного не происходило, лес затаился, и он благополучно дошел до одинокого фонаря.
"Глеб, извини, что не дождался тебя, но об этом потом! – начал он читать письмо в желтом, усыпляющем свете уличного фонаря. – Я буду краток, так как не знаю, сколько у меня осталось времени. Приехав в село, я первым делом нашел бабу Марусю, о которой ты говорил. Вначале она хитрила и ничего не хотела рассказывать, в основном сама задавала вопросы, но потом я раскрыл карты и рассказал, что с вами приключилось после отъезда, причем, каюсь, с ужасающими подробностями. Она расчувствовалась, раскудахталась, словно курица. Но и только. Я уж было расстроился, но она перенаправила меня в соседнее село к бабе Мотре. Та недолго упиралась и выдала на гора следующее: Маня и твоя покойная теща, эти два странных, непонятных и в то же время опасных человека, были очень близки, можно сказать дружили, и неизвестно, что их связывало. Это тебе тема для размышлений". Глеб усмехнулся: Степан – молодец! Сразу ухватил суть. Возможно, они с Олей в больнице правильно разгадали тайну Мани.
"Маня пришлая, – читал он далее, – из города. Никто ее родни не видел, и вначале она появилась именно в том селе, где живет баба Мотря, в Лисичках. Там она обзавелась семьей – вышла замуж и родила дочку. В семилетнем возрасте дочка утонула в речке, когда ее пьяный папашка гулял на берегу с дружками. Тогда Маня от переживаний чуть было не тронулась умом. Возможно, это был бы лучший вариант, так как после этого за ней стали замечать странности.
Через некоторое время, в том же году, повесился ее муж, поговаривали, что не по своей воле. Тогда она переехала в село, где проживала твоя теща. Самое интересное, что они были знакомы еще до переезда Мани и иногда навещали друг друга. Вскоре после ее переезда люди заметили, что у Мани "плохой глаз", и стали ее сторониться. Слухи пошли, что она колдунья, как и твоя теща. Естественно, нашелся спрос на ее умение решать проблемы с помощью магии. Словом, она стала конкуренткой твоей тещи, но это не мешало их дружеским отношениям.
Видно, я уж очень скептически улыбался, и этим "завел" бабушку, и она рассказала то, о чем вначале наверняка не собиралась говорить. По крайней мере, так она утверждала. Потом пожалела, чуть было не заставила меня поклясться на образах, что никому об этом не расскажу, и удовлетворилась обещанием поделиться этим только с тобой. Передаю тебе ее рассказ, как запомнил.
Двадцать три года назад, вскоре после похорон дочери Мани, возвращалась баба Мотря поздно ночью домой после того, как приняла роды у дочки Степашиной. Лисички – село глухое, скорую помощь долго ждать, а у той схватки случились на восьмом месяце и поздним вечером. Вот так баба Мотря, впрочем, тогда еще и не баба, оказалась возле хаты, где в то время проживала Маня. Была баба Мотря не сама, а с мужем дочки Егором. Слышит, воет собака во дворе у Мани, но не так, как обычно, когда воет на луну, вспомнив далекое волчье прошлое, или на покойника в доме, а в смертельном страхе. Никогда ни до этого, ни после не слышала она такого воя. Не понравился этот вой бабе Мотре, вот она и брякни зятю об этом. А тот, горячая голова, говорит: "Идем посмотрим, в чем там дело, может, помощь какая нужна". У бабы Мотри внутри все заледенело, сдвинуться с места не может, попыталась отговорить Егора, а тот ни в какую. Он открыл калитку – и во двор. А Мотря стоит, окаменевшая, боится даже заглянуть за калитку – забор-то высокий, выше ее роста. Не знает, сколько простояла, только послышался какой-то шум, и вскоре показался Егор, весь взлохмаченный, глаза навыкате, бормочет что-то непонятное. Мотря схватила его за руку и потянула за собой. Только дома он немного пришел в себя и рассказал, что видел покойную дочку Мани, будто стояла она в белом саване перед отцом, а тот опустился перед ней на колени и голову склонил. Пообещала она ему почаще приходить, пока у него останется хоть капля крови, а тогда с собой забрать. Потом обернулась и так ласково говорит Егору: "Хорошо, что и ты тут. Ты мне всегда нравился, конфеты дарил, скучно мне будет без тебя. Заберу и тебя с собой. Дай поцелую".
У того хоть ноги отнялись, пересилил он себя и побежал, спотыкаясь, на негнущихся. А та смеется вдогонку: "Где это видано, чтобы девки за мужиками гонялись? Не переживай, тихо приду, когда и ждать не будешь. Трепещут от любви, как и от страха, дрожь такая же пробирает. Жди меня, милок!"
Через неделю полез в петлю папаша покойницы. А Егора стали донимать разные голоса, стуки, видения, измаялся он, спать мог только при свете, ни на минуту не оставался один – боялся. Переполошила Мотря знакомых баб, знающих толк в черной магии. Сделано, сказали, Егору. Тот вспомнил, как на похоронах дочери Мани свечку ему в руки сунули, которую следовало потом в гроб покойницы положить. Молитву заставили прочитать, пока свечка горела. Бабы сказали, что по этой свечке и навела какая-то ведьма покойницу на Егора. Стали его пытать, расспрашивать о прошлом. Тот возьми и вспомни, что была у него некрасивая история с Маней, еще до его женитьбы, а какая, не сказал. Приглашали разных баб-шептух, чтобы порчу снять с Егора. Те шептали, молились – ничего у них не получилось. Тогда по секрету рассказали, что в этом случае только крайние меры помогут: или колдунью убить, или покойнице, чей дух колдунья наводит, осиновый кол в сердце вколотить. Решали они тайно, на семейном совете, что делать. Черт его знает, кто колдунья. Никто на Маню и не подумал, до того ничего за ней не водилось, да и все же грех на человека руку поднимать. Порешили испробовать второе средство. Лето было на исходе, подкрадывалась осень, дни стали заметно короче, в десять часов – уже глухая ночь. Вот тогда Егор с дружком пошли на кладбище, к одиннадцати выкопали гроб, сорвали крышку. Рассказывал после: покойница лежала как живая, а на губах то ли кровь, то ли помада размазалась – только откуда помада у девчушки ее возраста? Может, чуть подкрасили перед похоронами, чтобы покрасивее была? Так чего она размазалась после того, как гроб закопали, не ворочалась же она там?
Чувство у них было такое, что она вот-вот глаза откроет. Вбили они ей в сердце кол. Побежала кровь, не горячая, а холодная, черная. Поставили крышку на место и закопали могилу. В последующие ночи Егор стал нормально спать, успокоился. Работал он водителем. Вот однажды поехали они с напарником, тем самым, с которым могилу раскапывали, в Харьков в командировку, а обратно вернулись в гробах. Егор был за рулем, сердце у него остановилось, а напарник не успел перехватить руль, и бабахнулись они с моста. На сердце зять никогда не жаловался, и не было ему даже тридцати лет. Вот это и рассказала баба Мотря.
После этого мне вдруг снова захотелось съездить в Ольшанку, но по дороге поймал костыль в колесо. Пока ставил запаску, пока нашел шиномонтаж – у меня правило, чтобы запаска всегда была в порядке, – уже и сумерки опустились. Нашел дом твоей тещи, без труда открыл калитку – запоров на ней не было".
Тут Глеб отвлекся, вспомнив, как сам навешивал замок на калитку и запирал ее. "Ключ же только у Ольги, а она в больнице!" Не находя этому объяснения, он продолжил чтение.
"Вошел я во двор, затем сразу на огород и прямо к бане. Словно черт меня вел! Двери там оказались тоже не заперты. Внутри светло от множества горящих свечек, и женщина там в длинном белом одеянии, мне любезно улыбается: "Милости просим, – говорит, – заждалась я тебя. Много о тебе рассказывал Глеб, таким и представляла".
Заводит она меня в самую глубину предбанника, а кругом все белое. Она смеется: кто сказал, что черные дела делаются в темноте? Чистота и свет этому делу не помеха, и даже наоборот. Дай, говорит, пальчик. Я, как идиот последний или завороженный, протягиваю руку, она ее сразу – хвать! – и чем-то уколола, пару капель крови выжала в глиняную чашу. Словно на анализ. Открыла тумбочку, что-то оттуда достала и в чаше замесила, вроде темное тесто. И тут я увидел, что на тумбочке в необычном подсвечнике стоит и коптит, источая отвратительный запах, черная свеча. Никогда не забуду этот запах – удушливо-сладковатый, от него сразу запершило в горле. Женщина та месит тесто и что-то бормочет. Рядом лежит толстая книга. Я же, то стоял, как истукан, а тут возьми и раскрой ее: страницы вроде как из кожи, толстые такие, и электризуют пальцы. Картинки странные и что-то написано прописью, но не разобрать. Женщина стукнула меня по рукам предметом, похожим на линейку, только без делений, и книгу захлопнула. "Все, – сказала, – ты мне больше не нужен. Ты уже в моих руках". И показывает мне фигурку, вылепленную из того теста. Я руку протянул к ней, а она иголочкой уколола фигурку – у меня сердце кольнуло, воздуха стало не хватать, упал я на колени, задыхаясь, будто на голову мне надели невидимый полиэтиленовый пакет.