1911. Назревает война, и кайзер пытается привлечь себе на службу вампиров. Джеймс Эшер, профессор Оксфорда и бывший тайный агент Его Величества, вынужден отправиться в холодную российскую столицу - и не один, а в компании своего старого знакомого дона Симона Исидро. Но Эшер не знает, что движет испанским вампиром. Желание остановить того безумца, что вознамерился вернуть бессмертным возможность ходить при свете дня? Или же дон Симон хочет найти женщину, которую некогда любил?
Барбара Хэмбли
КРОВАВЫЕ ДЕВЫ
1
Крики тонули в тумане.
Джеймс Эшер ускорил шаг, держась поближе к серой дощатой стене рабочего барака. Запахи потревоженной пыли и пороховой гари забивались в ноздри, заглушая все прочие ароматы, по которым он мог определить, где оказался: карри, курица, вонь отхожего места… Откуда движется туман? Ответ содержал ключ к загадкам этой ночи, оставалось только найти его. Над Молопо таких туманов никогда не было…
Раздался артиллеристский залп, и земля под ногами содрогнулась.
Та часть Мафекинга, в которой он сейчас находился, была ему неизвестна, а ведь он готов был поклясться, что знает каждый квартал и улицу этого пыльного шахтерского городка. От трущоб, в которых жили семьи рабочих из племени ролонг, доносились крики женщин и детей, напуганных обрушившейся на них с неба смертью. Нужно добраться туда. Нужно найти…
Он не мог вспомнить, что или кого ему надо найти на этот раз.
Нужно остановить их…
Он свернул за угол и оказался на мостовой. Теперь его окружали высокие кирпичные здания - конторы горнодобывающих компаний и дорогие магазины, предлагающие почтенным дамам новинки британской моды. Эшер не знал, как добрался сюда, и едва ли мог сказать, где очутился, но сквозь пылевую завесу он видел горящие дома. Ему под ноги бросилась завывающая от ужаса комнатная собачка. Поблизости разорвался еще один снаряд, и мир снова содрогнулся. Из окна вырвался огонь, освещая протянувшийся перед Эшером проезд. Стал виден тонкий блестящий ручеек крови. У Эшера перехватило дыхание. Господи, сколько же людей погибло? Медный запах перебивал даже удушливую вонь гари. Кровавый поток, который в отблесках пламени казался рубиново-красным, обогнул носок ботинка, постепенно становясь все шире. Эшер заглянул в переулок и в чернильной темноте узкой расщелины увидел среди влажных от тумана камней зловещие лужицы.
Он пошел по этим следам, стараясь не отдаляться от стены. Крики и громовые залпы бурской артиллерии сначала стали громче, а потом затихли, заглушенные сгустившимся туманом. Нос по-прежнему улавливал запах реки и дыма, поднимавшегося над горящим городом, но когда переулок начал сужаться, в голове у Эшера мелькнуло: "Это не Мафекинг. Это Лондон. Я сплю".
Эта мысль не принесла ему успокоения. Она означала лишь одно: во тьме может скрываться что угодно. И все то, что он видел и делал на протяжении двадцати лет секретной службы - в Африке во время войны с бурами, на Балканах, в Китае, словом, повсюду, куда посылала его королева, - заставляло предположить, что поджидающее его нечто будет опасным и пугающим.
Ему наяву приходилось видеть, как по улицам течет кровь, и вовсе не отдельными ручейками всего лишь в дюйм шириной.
Он завернул за угол, держась рукой за стену. Это и в самом деле был Лондон, небольшая площадь неподалеку от Тауэра и доков. В освещенной огнями дымке Эшер различил башню обветшалой церкви, возведенной еще до Рена; шпиль ее был разрушен, и сквозь дыры виднелась ночная мгла. Рядом стоял фонарный столб - не с новой электрической лампой, а с ее старым газовым предшественником, - но стекло разбилось, а пламя погасло. Перед одним из домов на ржавом креплении висел свечной фонарь, и в его тусклом свете Эшер заметил, что кровавое озеро растеклось почти по всей площади.
Под фонарем, в дверном проеме высокого темного дома, его ждал дон Симон Исидро.
- Джеймс, - привычный полушепот вампира коснулся его слуха, перекрывая разрывы падающих снарядов и крики умирающих. - Нам надо поговорить.
- Иди к черту, - ответил Эшер.
Он открыл глаза. Вокруг было темно. Его била дрожь, по лицу тек пот.
Иди к черту…
Он не услышал, что сказал ему Исидро, но и без того знал ответ: сон был видением разверзшегося ада.
Это не буры обстреливали Мафекинг. Это немцы бомбили Лондон. Эшер видел величественные цеппелины, безмолвными тучами нависшие над Боденским озером, и планы по их превращению в воздушные транспорты, которые будут сбрасывать на города мощные фугасы. Он видел склады оружия - немецкие, австрийские, французские, русские и турецкие. Он видел парад кайзеровской армии, серые ряды, печатающие шаг вдоль Унтер-ден-Линден, и то, как блестят глаза германских офицеров, мечтающих возглавить эти непобедимые войска и вырвать у Европы и мира свое "место под солнцем".
По сравнению с тем, что ждало всех в будущем, озеро крови было всего лишь лужей, ручейком, крохотной каплей на кончике иглы.
Мне надо туда. Нужно остановить их. Нужно найти…
Он заставил себя сделать вдох, потом выдох. У его начальства в Департаменте всегда было наготове последнее задание, выполнив которое, он, Джеймс Эшер, преподаватель филологии в Новом Колледже, предотвратит грядущий кошмар. Вот только почему-то каждый раз целью поисков становилось то, что, по мнению военных, позволило бы британской армии выиграть у немцев пару очков в бесконечном состязании за право владения самым мощным оружием, самыми большими кораблями и самой страшной силой.
Почему Исидро?
Эшер лежал в темноте, слушая дождь. Он словно и в самом деле слышал оглушающие взрывы снарядов, слышал их сегодня, а не двенадцать лет назад, и теперь, в ночной тишине, спокойное дыхание Лидии казалось громким. Она спала у него под боком, положив голову ему на плечо и прижавшись к нему всем телом, как ребенок; длинная толстая коса в слабом свете ночника казалась темной, хотя в солнечных лучах шелковистые волосы жены были рыжими, словно крашеные хной. Весенняя ночь веяла прохладой, но после горячих ласк Лидия не стала надевать сорочку. На обнаженной шее поблескивали звенья серебряной цепочки, которую она никогда не снимала.
Потому что Исидро вампир?
Эшер не осмеливался закрыть глаза. Он боялся, что снова соскользнет в сон и вернется к тому моменту, на котором прервался кошмар. Что еще раз увидит стройную фигуру в дверном проеме под фонарем, когда-то бывшее красивым лицо с тонкими чертами, длинные бесцветные волосы, легкие, как шелковая паутина. Странные блекло-желтые глаза, в которых, как в глазах кошки, можно было увидеть свое отражение.
Он приснился мне потому, что за триста пятьдесят с чем-то там лет охоты на людей Исидро убил - без сожалений и колебаний - столько мужчин, женщин и детей, что ими можно было бы населить три таких города, как Мафекинг?
Эшер дотронулся до собственной цепочки, обвившей шею над ключичными ямками. Гладкие серебряные звенья словно привязывали его - и Лидию - к тайному знанию, тайному ужасу. Пальцы скользнули по металлу и коснулись шрамов, которые тянулись от ушей к плечам вдоль яремной вены и сонной артерии. Такие же шрамы, доходившие до локтей, были у него на предплечьях.
Потому что я подсознательно, как сказал бы один австриец по имени Фрейд, воспринимаю дона Симона Христиана Ксавьера Морадо де ла Кадена-Исидро как воплощение смерти?
Эшер надеялся, что так оно и есть.
Ему не хотелось думать о другом объяснении, которое могло оказаться верным.
Селение Ваньвэй. Шаньдунский полуостров. Душная влажная ночь плащом давит на плечи, треск цикад и кваканье лягушек смешивается с теми звуками, которые, как ему кажется, доносятся от растущих вдоль рисовых полей деревьев.
Едва слышный шорох мягких подошв, ступающих по сломанным веткам. Тихое перешептывание на плохо понятном ему диалекте. Выворачивающая наизнанку тревога из-за того, что он не может расшифровать сигналы, которыми днем молча обмениваются между собой крестьяне - лица сохраняют бесстрастное выражение, спины гнутся в вежливом поклоне, - потому что ему доступны лишь отдельные фрагменты древней культуры, таящейся за внешними проявлениями.
Немцы, которые строили в Циндао жилье для моряков, считали его своим соотечественником и пристрелили бы на месте, если бы вдруг выяснили, что это не так. Но за пределами иностранного квартала его национальность ничего не значила. Он мог быть кем угодно - немцем, англичанином, американцем или французом.
Потому что на самом деле он был фань цюай , длинноносый дьявол. После наступления темноты эти молчаливые, покорные крестьяне объединялись и нападали на одиноких иностранцев, как стая акул.
Селение Ваньвэй люди покинули много лет назад. На окнах самой большой из хижин, поделенной на две комнатенки, до сих пор сохранились ставни, хотя крыша наполовину обвалилась. В лунном свете, льющемся между стропилами, он разглядел холодное кирпичное возвышение, когда-то служившее кухонной печью, несколько поломанных корзин и разбитые горшки. В воздухе стоял запах плесени и крысиных экскрементов… и крови.
Ему снова снился сон.
Эшер огляделся, потому что знал, как на самом деле закончилась та ночь в 1898 году, и не желал снова проходить через это. Через несколько мгновений, подсказала ему память, над балками вырастут человеческие тени: то будут местные последователи Отрядов справедливости и мира, которые поклялись уничтожить всех белых, подрывающих китайский уклад жизни, под угрозой оружия продающих китайцам наркотики, оскорбляющих их веру и их семьи, а теперь еще и вознамерившихся перекроить страну во имя христианства и возрастающего удобства современной торговли. Если бы ему удалось выбраться через заднюю стену хижины до того, как они придут…
Но лунный свет померк и сменился призрачным желто-зеленым свечением. Вместо повстанцев в хижину начала просачиваться странная дымка, не похожая на обычный туман. Ее пряди жгли Эшеру глаза и горло, забивали ноздри густой горчичной вонью. О чем-то подобном он слышал в Министерстве иностранных дел - новое оружие, над которым работают немцы, ядовитый газ, делающий человека слепым паралитиком…
В задней стене хижины нашлась дверь (и почему ее не было в июне 1898?). Когда он вывалился наружу, то обнаружил, что стоит в начале чего-то похожего на каменную лестницу, спиралью уходящую к верхним ярусам башни, которая уж точно не была частью только что покинутой хижины. Газ струйками просачивался под дверью в башню, и Эшер без раздумий побежал по каменным ступеням вверх, туда, где запах крови становился все сильнее и сильнее. Серп луны осветил ручеек крови, стекающий вниз по лестнице.
Откуда-то эта кровь должна была течь…
Газ поднимался вслед за ним. В отчетах Министерства иностранных дел говорилось, что новый газ был тяжелее воздуха, и Эшер сказал себе, что рано или поздно сумеет убежать от отравы. Но тут лунный свет вокруг него погас, и дальше ему пришлось идти на ощупь, прокладывая себе путь через воняющую кровью и ядом тьму. Лестница закончилась, но двери за ней не было, только каменная стена. Он ничего не видел и не мог понять, что тому причиной: то ли в башне не было окон, то ли газ ослепил его. В темноте Эшер упал на колени и начал шарить руками по полу. Откуда-то должна была течь кровь…
Ему не удалось найти ни трещины, ни стыка. Только липкая влага пачкала руки, горячая и свежая, будто только что из раны. Газ жег ему глотку, и Эшер встал, отчаянно цепляясь за неразличимую в темноте стену…
Над ухом прозвучал едва слышный мягкий шепот:
- Джеймс, нам надо поговорить.
* * *
- Он способен на такое, - Лидия вернулась к столу с чашкой кофе, яйцом и ломтиком поджаренного хлеба на розово-зеленой фарфоровой тарелке и вторым маффином для мужа. Нотка отстраненного безразличия в ее голосе ни на секунду не обманула Эшера. - Когда в прошлом году он решил, что мне понадобится компаньонка, чтобы я смогла вместе с ним отправиться в Вену на твои поиски, он… он позвал ее во сне.
И убил ее, когда нужда в ней отпала. Этих слов Лидия не произнесла, но все то время, пока она отламывала от хлебного ломтика маленькие кусочки и макала их в жидкий желток, а затем откладывала на край тарелки, так и не донеся до рта, взгляд ее больших бархатно-карих глаз оставался прикован к яйцу.
Он знал, что это значит, и пожалел, что пришлось упомянуть при ней имя вампира. Когда-то Лидия его любила.
Эшеру пришло в голову, что его молодая жена - которая сейчас выкладывала кофейную ложечку, ложечку для яйца и нож на тарелку так, чтобы они образовали идеально симметричный узор, - до сих пор любит дона Симона Исидро.
Мы всегда очаровываем, сказал ему Исидро при их последней встрече в тишине константинопольской Айя-Софии. Мы так охотимся. И это ничего не значит.
Все это было Эшеру известно. Его собственные чувства пылали при мысли о графине-вампирше Эрнчестер, и он понимал, через что прошла Лидия. Хотя она больше не была той замкнутой девушкой, которая скандализировала свою семью, выйдя замуж за мужчину на двенадцать лет старше себя - и к тому же неимущего преподавателя! - все же он знал, что ее погруженность в медицинские исследования во многом продолжала ту эмоциональную отстраненность, начало которой положило отцовское состояние. В эндокринной системе человека она разбиралась намного лучше, чем в поведении, жизнях и душах людей.
Любовь к Исидро и воспоминание о найденном на кровати обескровленном теле той несчастной компаньонки разрывали ее изнутри. Вот уже восемнадцать месяцев Эшер наблюдал за тем, как Лидия отгораживается ото всех дверьми прозекторской Рэдклиффской больницы, скрывается среди полок с медицинской литературой в Рэдклиффской Камере и уединяется в своем кабинете здесь, на Холиуэлл-стрит, где она трудилась над сжатыми и аргументированными статьями о проводимых экспериментах и секреции шишковидной железы. В сентябре, почти через год после их возвращения из того ужасного путешествия в Константинополь, ему показалось, что постепенно она приходит в себя. Тогда же он заподозрил, что Лидия ждет ребенка…
Его подозрение оправдалось, когда в конце октября у нее случился выкидыш, после чего к Лидии вновь вернулась прежняя молчаливость, со временем превратившаяся в отстраненность, и эта отстраненность пугала его. Жена всеми силами старалась развеять его скорбь и, казалось, сознательно искала успокоения в привычной рутине, но Эшер чувствовал, что какая-то ее часть спрятана слишком глубоко, так глубоко, что до нее не дотянуться.
Только на Рождество - наконец-то! - он вновь услышал ее беззаботный смех, услышал, как она спорит с одним из своих занудных кузенов Уиллоуби о том, есть ли у кошек душа. Той рождественской ночью она проснулась в темноте спальни и долго плакала, уткнувшись лицом ему в плечо. На Новый год, когда они возвращались домой после ужина у ее дяди, декана колледжа, Лидия спросила: "Что ты будешь делать в этом году, Джейми?" и по ее голосу он понял, что ее интересуют вовсе не его студенты, изучение древних легенд или формы сербских глаголов.
Следующие три месяца у него было такое чувство, словно он смотрит на зеленые побеги, неуверенно пробивающиеся сквозь щели в каменном панцире.
Теперь, когда прозвучало имя вампира, снова вернулось настороженное молчание.
Осторожно - так, словно она держала в руках хрупкое стекло, - он ответил:
- Я знаю. И я не говорил, что собираюсь подчиниться ему.
Лидия бросила на него короткий взгляд сквозь очки, затем снова уставилась на перекладываемые столовые приборы.
- Даже не поинтересуешься, чего он хочет?
- Я и так знаю, чего он хочет. Он хочет, чтобы я выполнил для него работу, на которую сам он не способен по своей природе.
Она передвинула кофейную ложечку, выравнивая угол. Эшеру показалось, что она не хочет думать о том, что знали они оба. Немертвые обладали огромной властью над человеческим разумом, но не выносили дневного света. Они с Лидией видели, как мгновенно вспыхивает плоть вампира, на которую упал луч солнца. Вампиры были очень сильны - Эшер сам наблюдал, как костлявые пальцы дона Симона Исидро гнут кованую сталь, - но боялись серебра, одно прикосновение к которому вызывало у них мучительные ожоги и порою приводило к долгой болезни. А за условное бессмертие они расплачивались необходимостью охотиться, необходимостью пить кровь для поддержания физических сил и убивать для восстановления сил душевных, которые приходили только со смертью жертвы.
Эшер пригладил ус и произнес уже более спокойным тоном:
- Могу предположить, что хочет он одного из двух: чтобы я что-то разузнал для него в Министерстве иностранных дел или чтобы я сопровождал его в поездке. Почти все остальное он может получить от смертных путем подкупа, шантажа или обмана, как он поступил с нечастной мисс Поттон, когда понадобилось найти тебе компаньонку, или со мной в седьмом году. И мне не нравится, что мои личные ночные кошмары стали фоном для его угроз.
Длинные тонкие пальцы на мгновение замерли над ложкой для яйца, прежде чем слегка передвинуть ее. Затем Лидия скривила губы, сгребла все приборы и в намеренном беспорядке оставила их лежать на краю тарелки. Она подняла глаза на мужа - и это снова была она, прежняя рациональная Лидия. В льющемся сквозь окна тусклом свете - март 1911 года выдался очень холодным и сырым, и ветер безжалостно трепал голые ветви ив в саду, - ее рыжеватые волосы отсвечивали красным, как угли в камине, а круглые линзы очков блестели так же ярко, как серебряная подставка для гренков.
- Думаешь, будут угрозы?
Теперь пришел черед Эшеру отводить глаза. Кошмары преследовали его много лет, но почему Исидро уцепился за них? Уж не потому ли, что вампир знал, как выжать согласие из невысказанных страхов? Или же эти видения были порождены его собственным разумом, хорошо сознававшим, что принесет будущая война?
Он не знал.
- Если бы это было неважно, - продолжила она со спокойной логикой, которая порою делала ее очень неудобным собеседником, - он бы не пытался связаться с тобой. И ты это прекрасно знаешь.
Эшер понимал, что она права. Но он также понимал, что его первое побуждение - защитить ее от воспоминаний о вампире - было не вполне искренним. Потому что он хотел защитить еще одного человека - себя.
В его голосе звучала усталость:
- Это всегда важно, Лидия. Каждый раз, когда начальство в Департаменте просило меня рискнуть жизнью во имя страны и королевы, мне говорили, что от меня зависит судьба мира и что они полагаются на меня. И каждый раз все заканчивалось смертью, предательством или такими поступками, которых я никогда бы не совершил - и даже не помыслил бы о них, - если бы не судьба мира, - он горько вздохнул, словно желая изгнать из легких запах крови и горчичного газа. - Я устал, Лидия. И я начал бояться, потому что перестал задумываться. А теперь у меня чай остыл, - добавил он, и она, рассмеявшись, направилась к буфету за чайником.