За тарелкой история про пантеру обросла новыми подробностями - кроме того, что животное оказалось черным и "такенным" (широко разведенные петькины ладошки и еще до края стола), так еще и повело себя странно. Пантера вышла на детскую площадку, понюхала землю и ретировалась от детского визга и снежков в морду в кусты. Впрочем, детские фантазии никого за столом особо не заинтересовали, вот плюшки с твОрогом - это да, это занятно. Это вам не соседский черный котяра Васька, силой детского воображения выросший до сказочных размеров.
Вечерком заглянула дядя Коля - был смурен, сердит, от предложенной стопочки не отказался, что случалось с ним крайне редко. Потом разговорился, долго ругал начальство и правительство, обещал "как тока станет депутатом" - расстрелять всех к едреней фене. После второй стопочки мутно признался, что в деревне чертовщина какая-то творится уже и средь бела дня. Больше ничего не объяснил, домой ушёл в еще более мрачном настроении, потом отчалил в длительный запой. На этой неделе Петька в райцентр не поехал.
Глава 5.
Часик сна Андрей себе позволил. Потом пялился в потолок. Потом оборотень во сне рычала и вздрагивала, порываясь бежать и, наверно, перекинуться. Был вечер. Свечей осталось одиннадцать штук. Мало. Не то, чтобы Андрей не любил темноты, он не любил темноту в компании с невыдрессированным оборотнем.
Снова копался в ящике, но свечей больше не нашел, только керосинку без керосина, поломанную, под тряпьем, там же часы на заводе,"Красная заря", РСФСР-вские, со звездочкой. Их попробовал завести, чтобы тикали. Они, как ни странно, завелись.
Размочил печенье преклонного возраста в талой воде - голод не тетка.
Когда обратил внимание на оборотниху, та уже не спала, а сосредоточенно грызла веревку. Легонько, предупреждающе пнул под ребра. Та неприязненно ощерилась, но веревку оставила в покое. Улеглась, вжавшись спиной в угол и сверкала оттуда снова желтеющими глазами. Похоже, заклинаньице, которым развлекались инквизиторы, не столь уж и действенно.
- Оборотень? Давай хоть разговаривать, что ли.
Зыркнула глазищами, низко заурчала.
- Ты хоть помнишь, как тебя зовут?
- Алина Сергеевна Ковалева, археолог чего-то там, помнишь?
Лежит, слушает. Вряд ли что понимает. Глаза уже совершенно желтые, без малейших сомнений. Зрачки вертикальные, но в полутьме широкие. Нечесаные волосы сбились колтунами. Точь-в-точь одержимая. Не зря их в средние века так боялись и ненавидели. Ведет себя такая свежеукушенная как нелюдь, на всех кидается, слюной ядовитой брызжет - чем не бесовка?
- Тут написано на стенке, что ты зануда. Зануда ты? А с Мишей тем теперь чего?.. Послушай, я не знаю, что с тобой делать. Честное слово, никогда не возился с оборотнями. У меня есть друг, Володар. Он волк. Ну и всё. И поэтому я не знаю, как с тобой быть. Был бы телефон, звякнул бы Володару…. Что я вообще должен с тобой делать? У меня была собака, сука. Адетта. Мастиф. Но, черт возьми…
Ай, ну ее! Глаза эти… Что со стенкой разговаривать!
Попробовал осторожно силы - нет, никак на "прыжок" не наскребается пока. От птички, принесенной вчера оборотнем, остались только косточки. Чуть-чуть бульона.
- Слыш, оборотень, ты есть хочешь? Кости грызть будешь?
Глаза животных тем и отличаются от человеческих лиц - абсолютная безэмоциональность. Кошка смотрит на тебя так, словно бы ты пустое место. Презрительная египетская королева. Она же потом буде выпрашивать у тебя рыбную голову или тереться об ноги, чтобы получить колбасы. Или зашипит и выпустит когти. Только глаза останутся прежними - круглыми, серьезными и пустыми.
Смутился.
- Как хочешь.
Ночь вышла дурацкая. Омерзительно.
Часы "Заря" тикали насмешливо, недобро, словно бы не верили, что что-то может стать хорошо и вообще выправиться. Скрипел старый дом. В старых деревянных домах зимой всегда что-то глухо постанывает и всхлипывает, как если бы дом собирался вот-вот просесть и оплакивает свою печальную судьбу. Оборотень опять взялась за веревки, когда попытался затянуть их покрепче, тяпнула за палец. Зараза. Нужно бы с ней говорить и говорить, но не по себе было.
Так и просидели всю ночь - она у стены, подтянув колени к подбородку, слюнявя старый тугой шнур, Андрей на койке, стуча зубами - настороженно пялясь друг на дружку. А потом, под утро, когда за стенами выла метель, а сквозь плотно забитые ставни всё равно пахло снегом и холодом, сморил Андрея сон. Сон уронил в прелый запах пота и яркое солнце, и там запер.
… - Андрейка-канарейка! Андрюшка-хрюшка! Андрей-воробей! - маленькая, сама на воробья похожая девчушка с рыжими косичками сидела на заборчике и болтала грязными худыми лапками в красных сандалиях. Ненадолго прервалась и задумчиво поковырялась в носу. Покосилась на сутуловатого мальчишку, увлеченно листающего книжку в тени под забором, почти под ее ногами в сандаликах. Возобновила попытки оторвать его от занимательного чтива. - Андрей-сельдерей! Андрюша-повторюша!
Но то ли объект нападок попался не из обидчивых, то ли таланты девчушки пасовали перед увлекательностью книжки, то ли еще что - мальчишка не обратил на новую порцию дразнилок ни малейшего внимания. Тогда девчушка сменила тактику.
- Ну Андреееееееей…. Ну почитаааааааааай мне! Или давай играть в каааамушки! - заныла девочка.
- Отстань, малышня.
- А я маме расскажу, что ты обзываешься!
Солнце жарило как озверелое, забор тень и холодок давал весьма условные, ветер то и дело зашвыривал на тонкие листы детектива песок и пыль. Мальчишка поднял глаза к небу. Небо от жары сделалось белесым и прозрачным. Вздохнул.
- А ты первая начала. Слушай, дай дочитать главу и пойдем в дом, будем играть. Лады?
- Лады… - девчонка вздохнула и спрыгнула с забора. Присела на траву газона и принялась сосредоточенно обдирать головки редких розеток клевера.
Ветер снова сыпанул песком, окно на втором этаже чмокнуло, распахиваясь, истошный женский голос проорал нечто невразумительное, на газон вывалилась черная дамская сумочка. Окно захлопнулось. Дальше вступил мужской баритонистый ор, мальчишка с тоской поглядел на дрожащее стеклом окно и вторично вздохнул.
- Пожалуй, не пойдем домой. Давай лучше на речку?
- Давай. На речке я тоже люблю, - вид у девчушки сделался, как у кролика перед удавом. Почти шепотом спросила. - Твои опять ругаются?
- Ага.
- А мои никогда не ругаются.
- Ага, - мальчишка кинул печальный взгляд в сторону дома, там опять шумели. - Везет…
Окно распахнулось снова, оттуда высунулась встрепанная женская головка, звучно прокричала:
- Андрееей! Андрей, домой!
Тут же следом, вдогонку:
- Хоть бы ребенка не вмешивала, шлюха ты бессовестная!
- Андрей! Домой немедленно!
- Я пойду. А ты здесь посиди, ладно? Вот тебе книжка, тут картинки есть.
Дома царил беспорядок. Начинался он уже на первом этаже сбитыми с полок книгами и осколками большой напольной вазы китайского фарфора, и продолжался на лестнице. Идти наверх мальчик не хотел, он уже догадывался, что там увидит.
- Андрей! - взвизгнула женщина и что-то сочно хрустнуло, разлетаясь вдребезги.
В комнате родителей словно бы ураган прошел - содраны со стен картины, холст с изображением миловидной девушки, увитой плющом, прорван в нескольких местах. Разбита вся коллекция китайской посуды. Отец в незастегнутой рубашке и мать в растерзанном пеньюаре, нечесаная, сверлили друг друга ненавидящими взглядами из разных углов.
- Андрей, выйди, - отец дышал тяжело, как после заплыва через запруду туда и обратно.
- Нет, Андрей, стой. Мы с тобой уезжаем. Не будем больше с этим выродком жить. Собирай свои вещи, - мать говорила холодно, явно наслаждаясь пробежавшей по лицу мужа гримасой злости и досады.
- Андрей останется со мной. Даже в суде решат в мою пользу. Женщина, которая в каждую постель прыгает, не может быть хорошей матерью.
- В каждую постель, значит, прыгаю? А то, что у тебя продавщицы все сплошь девицы без стыда и совести - это нормально?!
- Я с ними не сплю. А вот ты, дешевка… - отец был очень бледен, говорил медленно и тихо.
Андрей уткнулся взглядом в пол. На родителей смотреть ему было страшно. Когда они так злятся, кажется, что нормальной жизни уже не будет никогда. Но ведь повторяется - всё хорошо, хорошо, кино, парк, аттракционы, папа ходит довольный и учит всяким фокусам, а потом вдруг мама не приходит домой ночевать и снова - крики, битье посуды, обещания развода.
- …Такую похотливую кошку, как ты, нужно еще поискать. Андрей останется со мной. Ты можешь убираться на все четыре стороны. Если хочешь, можем официально оформить развод. Можешь даже оставить за собой квартиру в городе. Но сына не получишь.
Мама скривила губы в злой усмешке, темные волосы откинула на плечи. Натянут рассмеялась.
- Если тебе интересно, это вообще не твой сын! Это от Женьки, водителя, помнишь такого? Охота тебе ублюдка воспитывать?! Я ухожу. Андрея забираю, а квартиру можешь себе хоть в задницу засунуть, мне плевать!
Сердце глухо стукнуло и упало куда-то вниз. Тяжесть неимоверная. Лицо у папы стало каменное.
- Повтори, что ты сказала, Катя.
- Андрей не от тебя, а от Женьки. Стала бы я рожать ребенка от такого урода, как ты? Так что он только мой, ты на него никаких прав не имеешь. А квартиру в задницу себе запихни, папик, - прошипела мать.
Дальше что-то снова шумело, кричали и хлопали оконными рамами, только Андрей не слушал. Он убежал к себе в комнату, рухнул на кровать, спрятался в ворох подушек и так замер. Ни пошевелиться, ни даже всхлипнуть сил не было. Лежал так долго без единой мысли. Потом пришла двоюродная сестренка Анька, принесла книжку. Ничего не спросила, тихо прикрыла за собой дверь. Еще позже зашел отец и ровно сообщил, что мама больше здесь жить не будет, что она уехала, но всё будет хорошо. И сидел рядом. А Андрей так и лежал, уткнувшись в подушку и вдыхая ее душный запах. День выдался жаркий….
А потом отец вдруг как зарычит да как долбанет - крепким кулаком по деревянному столу! Бум! Бууууууум!
Андрей аж подскочил на койке, та противно спружинила. Сообразил - сон. На остальное соображения уже не доставало.
- А?! Черт! Apage, bestia!
…Вонючий мышиный помет по углам. Огонек. Шуршание в подполе, но не мышь. Тянет снизу гнилью. Холодно. Грязные лапы, пыльные. Голодная. Веревка жжется и колется. Человек. Всё из-за человека. За стеной шумят деревья. Кричит филин. Охота зовет.
Серые тени бегут по полу как мыши. Серые-серые и еще серые-желтые. И трещит огонек. Снаружи идет снег. Опять. Он холодный и липнет к лапам. Человек Еж лапы связал. Веревка колется. Разгрызть. Человек смотрит и что-то говорит, чего я не понимаю. Ненавижу. Рычу. Он вкусный. Но далеко. И опасный. Боюсь. Снова рычу.
Веревка на вкус горячая. На запах - мертвая уже давно. Болят губы. Человек злится, хоть и не рычит, но скалится и пинает под ребра. Показываю ему, что подчиняюсь, что он главный. Он еще отвернется. Самец…
Дверь. Её открыть, пока лапы удобные, а потом уже в нормальном виде убежать. И больше сюда не возвращаться.
Снова рычу. Еж сидит и на меня таращится. Он по-прежнему пахнет больным и прелым теплом, и он устал. Нужно только терпеливо ждать, тогда самец уйдет спать. Снаружи уже почти светло, время ночной охоты на исходе. Смотрю на него, жду. Потом притворяюсь, что хочу спать. При враге опасно, но закрываю глаза. "Сплю".
Человек расслабляется, начинает дышать ровнее и глубже, потом скрипит кровать. Для верности жду. Торопливо грызу веревку. Слишком долго. Рву ее и терзаю. Она глубоко врезается в кожу, больно. Внезапно шипит и распускается на кольца. Падает. Бегу к двери, пока человек не проснулся. Я хочу есть! Я хочу на свободу!
И тут проклятые лапы сводит судорогой. Она роняют меня на пол, мне целый миг больно, как если бы шкуру сдирали. А потом лапы снова нормальные, только потолок стал выше и до засова едва дотянешься. Порвала б в клочья! Кого, не знаю. Но скорей, скорей! И бьюсь о дверь, может, поддастся. На улице уже светло, прохрустел снегом сохатый. Скорее!
Еж проснулся. Закричал. Зарычала. Хотела припугнуть. Зарычала в ответ. Оскалилась. Но…
Apage, bestia!
И снова судорога. Колотит.
Содрали шкуру! Опять голая, беспомощная, с глупыми неудобными… Как же…
Apage, bestia!
Сводит лапы! Сводит, как если бы…
Apage, bestia!
Рычу! Кричу! Содрали! Ненавижу! Как же бо…
Apage, bestia!
А-ах…
Apage, bestia!
Ненавистный са…
Apage, bestia!
А-ах.
Уже не кричу и не рычу. Только лежу и скулю. Я больше не могу. Смотрю на ненавистного человека. Жду, когда уже убьет. А он не торопится. Я прячу неудобную морду в неправильные лапы. Шаги. Вздрагиваю, когда он наклоняется и теребит шкуру. Что-то рыкает, я не выдерживаю. Вцепляюсь ему в руку до крови, до вкусного горячего на языке, очень хочу есть… опять до судороги…
Apage, bestia!
Вою. Задыхаюсь. Захлебываюсь воздухом и слезами. Как же больно. Аж темнеет вокруг, холодно, мамочка, холодно… И есть хочется до смерти… Он шипит, несильно бьет меня по морде, крепко перетягивает мне лапы за спиной проклятой веревкой и тащит на койку. Опять не убивает. Я жду… Мне страшно.
***
Успел в последний момент. Трансформации у нее просто молниеносные. На полушаге - рраз! - и она уже кошка. А у Андрея со сна простая формула никак не ложилась на язык, сосредоточиться и собрать силы не удавалось. Через мгновение она снова вдруг женщина, стонет от боли, с тем же стоном - черная кошка. И формула, и женщина, и кошка, и формула - замкнутый круг. Начал выдыхаться уже на третьем выверте. А она воет - и обратно. Плачет, бьется в судорогах, снова подвывает - и обратно! И всё вместе больше напоминало пытку, но сделать Андрей всё равно ничего не мог, он начинал понимать инквизиторов, которые сутки напролет боролись с "гримасами дьявола" на лицах своих "клиентов". Руки тряслись. Ощущал себя палачом, впервые вышедшим на эшафот убивать.
Она дышала рвано, вся тряслась, как в припадке, клекот из ее то человечьего, то звериного горла казался совсем умирающим, агонизирующим. У Андрея в голове мутилось, темнело в глазах, пол под ногами раскачивался, как дно утлой лодчонки. Тут был только один вопрос - кто выдохнется первым?
Оборотень сдалась на десятом выверте. В какой-то момент бросил формулу, а она ушла "в молоко".
На полу лежала девчонка - молоденькая, худая, измученная до предела, отчаянно всхлипывающая. А потом затихла и вроде даже не дышит. И жаль ее было до того, что, хоть и опасно - подошел и потрогал, живая хоть? В полуобмороке, кажется. И, конечно, укусила. Кровь ненадолго привела ее в подобие сознания. Голодная она, вот что. Организм требует пищи. Единственный способ ее получения - охота. Каскадные трансформации.
А Андрей тоже хотел есть. И еще - упасть и лежать, не шевелиться. Но он связал оборотнице руки и притащил ту на кровать. На полу ей холодно. Женщина всё-таки. Глаза у нее уже не кошачьи, опять женские. Напуганные смертельно. Маленькая голодная кошка перед диким псом.
- Слушай… ты меня извини, ладно? А впрочем…
Подумал и прикрыл оборотня какой-то старой телогрейкой. Когда подходил к кровати - в испуге съежилась, вжалась в кровать, сделавшись еще меньше.
- Знаешь что? Будем дальше разговаривать. Обо всем. Пока не договоримся до чего-нибудь. Хочешь, о себе расскажу? Или вообще? Или давай о тебе?
Вздохнул.
- Глупо, да. Знаю. Но вдруг получится? Вдруг у тебя мозги на место встанут?
Подкинул поленце в печку и то придавило, было, высокие языки пламени, но потом утонуло в них и тоже засветилось изнутри - розово и тепло. Подумал и затушил свечу. Нужно будет всё же насмелиться и хотя бы один ставень снять. Не сидеть же в потемках. А сидеть - неделю. Или больше. Поскольку после дестка формул на пустой желудок и больную голову восстанавливать силы дело хлопотное и длительное.
- А мы с тобой почти коллеги, я только сейчас подумал. Оба со всяким древностями возимся. Только ты археолог, а я по антикварной части. У меня вот сейчас парные амулеты. Кажется, работы Вигилянция, конец шестнадцатого - начало семнадцатого. Есть в коллекции скарабей. Настоящий колдовской скарабей какой-то средневековой ведьмы. Есть десяток ритуальных кинжалов. Есть женские украшения с несложным, но полезным заклятьем привлекательности. Но вообще у меня коллекция небольшая, я мало что себе оставляю. Ничего такого, из-за чего можно было бы убить. Я, по сути, перекупщик. И иногда мародер. Ты, оборотень, тоже, кстати. Мы тревожим прах умерших и присваиваем их имущество. Наверно, то колье из бирюзы и жемчуга носила какая-нибудь жеманная придворная модница, а теперь оно лежит у меня под стеклом. Оно стоит весьма приличных денег и вызывает зависть у других коллекционеров. А вот отец специализируется на вещицах с боевой магией. А ты на чем специализируешься?
Она глядела с напряжением и недоверием. Молчала. Не шевелилась.
- Наверно, на каких-нибудь бытовых предметах какой-нибудь народности? Наверно, лазишь по могилам тысячелетней давности и моешь косточки? Интересно, нравится тебе работа? А, оборотень?… А у вас тут зимы холодные. Я уже и отвык. И еще у вас жизнь медленная. Никуда никто не спешит. Странно, правда? У нас вот все торопятся, каждая минута дорога, у меня обычно в день до десятка клиентов, которым нужно всё объяснить, всё показать, которые хотят урвать кусочек пожирнее и подешевле… А у вас… Я тут и работой-то толком не занимался. Я за всё время здесь от силы десяток безделушек выудил. Я, кстати, в ваш музей один раз ходил. Хорошая экспозиция. Понравилась ваша бронза. А вот идолы в углу в третьем, кажется, зале, не понравились. Ты в курсе, что им человеческие жертвы приносили? Я не знаю, кто и когда, но видно. Намолелные очень и темные. И старые… Если с ними долго возиться, может беспричинно болеть голова. Или неприятности случаться. Не замечала?
До момента, когда в горле пересохло, а через щели в ставнях засочилась зимняя белизна, Андрей успел рассказать даже про домашнюю любимицу Адетту, которая умерла от старости четыре года назад, и про приятеля Володара, трижды пресечь попытки оборотня перетечь в звериную ипостась и понять, что ничем не помогает эта веревка с заклятьем, потому что уже сил не осталось подпитывать чертову формулу удержания. После сил начало не доставать даже на то, чтобы продолжать трёп. Или казалось, или на самом деле - глаза у нее опять желтые и зубки заострились…
Болели покусанные руки и вертелась насчет этих укусов какая-то настойчивая мысль…
И очень хотелось есть. Отдал оборотню косточки тетерева. Ей, конечно, на один зуб. Смолотила с пугающим проворством и с надеждой уставилась на облагодетельствовавшего её человека. Человек же подумал, что, в общем, те кости можно было тоже еще поглодать.
- Слушай, если бы ты соображала, кто ты, то ты бы уже могла уйти на охоту. И принести пожрать. Думаешь, я не хочу есть? Ну, чего уставилась?! Проклятье!
А, чего ей! Глазищи эти…
***
И свеча, мать её, закончилась лужей парафина. И вторая тоже.