Ленин улыбался коварно, словно догадывался о моих нечестных помыслах, но выдать меня он никак не мог. Погрозив ему кулаком, я пошла вытирать пыль на книжной полке. Пыли полка нравилась и это было сразу видно. Наверное, философы, история древнего Рима, поэты эпохи Возрождения, мемуары о Второй мировой притягивают к себе тлен.
Поразмыслив, я вернула ключ на прежнее место. До лучших времен.
Панк явился невеселым, скорее – злым. Выгрузил авоську с пивом и долго шептался с Вовой. Я смогла расслышать "еще три штуки содрал". Даже заподозрила неладное. Может, он шантажирует кого-то? Или у него самого три штуки отобрали? Но когда я вошла в комнату, они тут же умолкли и состроили совершенно дебильные беззаботные рожи как у открыточных котяток. Значит, шушукались на мой счет. И тут меня словно кипятком ошпарили. Три штуки содрал – это про листовки!
До вечера сидеть у Вовы мне расхотелось. Неприятно находиться среди людей, которые знают про тебя больше, чем говорят. Такое ощущение, будто у меня смертельная болезнь и все думают – она не понимает, что скоро помирать, так не будем ее расстраивать. Будем жалеть ее молча, запоминая, как она страдала. И – как хорошо, что эта гадость случилась не с нами. Вот черт! А если бы такие листовки смастерили с фото Вовы или Панка – они бы просто посмеялись и все дела. Я тут же у них спросила об этом. И поняла – ни фига бы они не смеялись.
– По мне, это не повод для веселья. Это – оскорбление. Это – клевета. Это – подлость и марание честного имени. И за такие дела надо наказывать как следует, – туманно пояснил Панк.
До меня медленно начало доходить, что листовки разделили жизнь как барьер. И потом я стану вспоминать "а, это было до листовок". Но лучше бы вспоминалось "а, это было до встречи с Панком".
Чуть что стряслось – мир делится на "я" и "они". На "до" и "после". Одиночество, как не крути. Потому что мне и посочувствовать толком никто не сможет, вряд ли еще с кем-то случалась именно такая пакость. Ну да, можно срочно найти умирающего без рук и ног, который нашел утешение и весь такой мужественный стойко выдерживает невзгоды, улыбаясь приходящим священникам и медсестрам. Конечно, ему хуже, чем мне. И если выбирать – я предпочту оставаться целой. В городе, завешанном листовками с моим изображением. Но без листовок мне было бы лучше. Бабушка говорила "каждому дают тот крест, который ему по силам". Получается, у меня сил хватает только на спокойную счастливую жизнь.
Тут я немного повеселела. Потому что школу вспомнила. Там мне офигенно тяжелый крест достался и я умудрилась его дотащить до аттестата. Но там я хоть знала, за что страдаю. А тут совершенная глобальная несправедливость получается.
Лучше бы на велике покататься. Проветриться хоть немного. Но для этого нужно несколько раз пересечь двор. Этого я не вынесу.
– Я покататься хочу. Но…
– Никаких "но". Если будешь прятаться – только хуже будет. А я пока за квартирой твоей понаблюдаю. Это даже хорошо, что ты уедешь и все будут об этом знать. Злодей ведь не удержится и припрется пакостить. А я тут как тут, – обрадовано решил Панк.
Он мне не очень нравился, когда пива выпьет. У него рот некрасивый делался, мокрый такой и красный. Но пока до состояния "меня развезло" он не дошел. И вообще, в последнее время ни Панк, ни Вова пивом не укушивались, став почти трезвенниками.
Панк проводил меня в путь и еще раз пообещал караулить злодея.
– Будь внимательнее – под машину не попади, – попросил он на прощанье.
Велик вел себя капризно. Пинался педалями и выдергивал руль и рук.
Прогулка не принесла должного удовольствия. Воздух пах выхлопными газами и горячим асфальтом. Мне вдруг стало неприятно окружение домов, машин и людей. Хотелось простора и леса на горизонте. Я тупо крутила педали, напоминая самой себе крысу в лабиринте. По Невскому гнала как псих, стараясь успеть на зеленый светофор. На перекрестке с Садовой попала на желтый, машины ревели двигателями, готовясь сорваться с места, как вдруг по асфальту скользнула тень. Маленькая шустрая цветная машинка промчалась как ракета, едва не шаркнув по колесам моего велика. По-честному, у меня шок случился. Особенно, когда машины поехали.
– Радиоуправляемая, – голосом великого спеца, сообщил какой-то парень.
Я очень хотела ее догнать, чтоб рассмотреть, но она исчезла. Из-за огорчения, я чуть под беху на улетела, второй раз едва не врезалась в стайку японских мальчиков, которые фоткали Дом Книги. У них реакция была что надо – никто не грохнулся. Один из японцев был такой же рыжий как я. Поэтому мы поулыбались друг другу, он меня сфотографировал, сфотографировался вместе со мной и на этом мы расстались, не устраивая международного конфликта. Потом я подумала, что это были китайцы. Но все-равно было приятно вспоминать, как мне улыбались такие симпатичные ребята. Если бы они листовки видели, фиг бы радовались.
Можно было бы добраться до башни Пелля, но настроение было не то. Говорят, там теперь с такими как я неприветливо обращаются и цифры все стерли. Решила позвонить Панку.
– Я домой уже еду. Ничего плохого не случилось? – спросила я у него, застряв в толчее на подходе у Садовой площади.
– Все тихо. Враги не пришли. Прикинь, Вова борщ сварил. Я тебя встречу.
Я ждала, когда появится просвет между машинами, занявшими всю проезжую часть. Даже в переулок свернуть не получалось – слева машины, справа – плотная толпа пешеходов. Слезла с велика и провела его к поребрику. Постепенно протолкалась до дома с девушками. Того, что рядом с магазином свадебных нарядов.
Люди меня ругали по-всякому. Только каменные девушки на здании смотрели приветливо и доброжелательно. Мне они с детства нравились. Хотя я про них совсем ничего не знала. Как-то прочитала в нете, что дом был перестроен в тысяча девятьсот третьем, архитектор – Люцедарский. Классная фамилия, я бы от такой не отказалась.
Гипсовые горельефы бюстов девушек в стиле модерн, причем неизвестному автору позировали несколько разных моделей. Мой дед называл этот дом – Сытинским, а бабушка – Жорж Борман. Мои друзья – дом с девушками. И все мы были уверены, что в них что-то мистическое есть. Хотя они слишком красивые, но при разном освещении, то беззаботные, то грустные, то вообще неземные. Иногда мне кажется, что им помутили разум и заковали в облицовку дома. Они не знают, что с ними происходит и продолжают думать, что живы, возможно, им снится сон. Но о существовании друг друга они точно не в курсе.
А когда глупые дети пририсовывают им глаза, то лица девушек становятся страшными и мертвыми.
– Где тебя носит! Борщ стынет! – проорал Панк и отключил телефон.
Мне вдруг очень захотелось этого самого борща. Со сметаной. И чтоб с черным хлебом, на котором масло сливочное. Ну да, так получилось, что к Вове я приходила пожрать. Раз дома не получалось – приходилось угощаться у старого холостяка. Под неизменное чтение допотопной литературы.
– Давай, помогу, – Панк докатил велик до моей квартиры. В двери которой торчала сложенная бумажка.
Конечно, я решила, что это очередная листовка.
– Не может этого быть! Я глаз со двора не спускал. Никого чужого не было!
– Это записка от папы, – успокоившись, сообщила я и прочитала, – Был у тебя, звонил, почему не берешь трубку? Волнуюсь. Папа.
– Ты что на звонки не отвечаешь, зараза?
– Он не про мобильник пишет. Про обычный городской телефон. У него нет номера моей мобилки.
– Ну, так перезвони ему. Стоп. Погоди. Что-то тут не так, – Панк затащил велик в комнату, сел на мою не застеленную кровать и задумался.
Потом он начал медленно бродить по квартире, рассматривая ее как придирчивый покупатель. Я ходила следом, пытаясь понять, что он выискивает. И радовалась, что у меня ничего нескромного не валяется на виду.
От Панка пахло не пивом, а чем-то приятным и явно парфюмерным. Но не женским. Легкий намек на бритье или дезик. Я в мужских запахах профан. Дэн быстро бы определил и фирму и цену.
– А это что? – внезапно затормозив, спросил Панк.
– Дверь. В ванную. У нас ведь когда-то ее не было. Дед сам отгородил кусок коридора и теперь она есть. А до этого они в баню ходили. Но теперь ее нет.
Панк прошел еще два шага, попал в темный закуток и уставился на мои куртки, которые отдыхали на вешалке до осени и зимы. Поразмыслив немного, он принялся ворошить их руками. Обнимал и тискал. Потом началось совсем непонятное. Он срывал куртки и кидал их мне. Но удержать столько одежды у меня не получалось и она повалилась на пол.
– Это что? Я и сам понимаю – еще одна дверь. Но куда она ведет?
– Никуда. Она заколочена. Понимаешь, когда-то этот коридор вел на черную лестницу. А потом, когда ванную комнату сделали, его закрыли насовсем. От этого угла никакого проку. Это я придумала тут одежду вешать, – гордо заявила я.
– Ни фига она не заколочена. Она просто заперта. Так, с. Ну ка принеси нож. Любой.
Сбросив оставшиеся куртки на пол, я принесла Панку обычный столовый нож.
– Тут вот, какая фигота вырисовывается, – вещал Панк, – Я ведь сразу подумал, не мог этот злодей стоять посреди двора и метать в окно трупным кошаком. Не факт, что с первого раза попадешь. А соседи могут и увидеть. И ментов вызвать за прицельную стрельбу трупами. Значит, этот злодей либо невидимка, либо прошел в твой дом другим путем. И теперь я знаю – каким.
Усилиями Панка дверь распахнулась. Перед нами была обычная, только очень темная лестница. В такую лестницу хочется закричать, чтоб послушать эхо. И услышать вместо эха ругань соседей.
– Я была уверена, что тут заколочено, – машинально повторила я.
– Следы ведут вниз. Я пошел. А ты тут стой.
Новость была такой невероятной, что я послушалась. Растерянность пришибла так, что желания сделать хоть шаг не возникало. Но и обратно в квартиру заходить не хотелось. Я с облегчением вздохнула, услышав торопливые шаги Панка.
– Прикинь, в соседний двор ведет. Там, снизу, заперто было, но мои умелые руки и твой нож, в общем, я теперь точно знаю – злыдень у тебя бывает когда захочет. И вот что я тебе скажу – поразительная беспечность. У всех остальных двери кирпичами замурованы. Только твоя и осталась как прежде. Я вот что думаю, позвони ка ты папашке своему. И ничего не рассказывай. Постарайся понять, какого рожна ему от тебя надо.
Папа вместо привычного "денег лишних нет", сердито отчитал меня.
– Ладно. Понимаю. Молодость, каникулы. Мать в отпуске. Свобода. Рассказывай, как дела.
– Нормально.
Панк прикладывал палец ко рту, приказывая не болтать лишнего.
– Нормально это как? Я же волнуюсь. Ты совсем одна. Район неспокойный. Соседи – алкаши и быдло. Мне не нравится, что ты совсем без присмотра.
– Папа. Я же сказала – все нормально. Я сыта, здорова…
– Сыта? Чем? – почти выкрикнул папа, словно хотел сказать что-то важное, но вдруг осекся.
Разговор принимал странный, неприятный оборот. Я чувствовала, что папа говорит неискренне, не так как всегда, хотя мы давно не общались, но меня не обманешь.
– Ты должна всегда помнить, ты – моя дочь, и я всегда приду к тебе на помощь. И моя жена к тебе тоже прекрасно относится. Ты должна приехать к нам в гости.
Тут у меня откровенно отвисла челюсть. Ага. Так я и поверила! Его жена, должно быть, слетела с катушек, раз внезапно решила ко мне прекрасно отнестись. Последнее, что я от нее слышала – "Этой малолетке квартиру? Не жирно ли будет?". Ну, точно! Это было, когда мы с мамой занимались оформлением бумажек, и тогда какого-то лешего папа с супругой приперлись. Или от них тоже что-то требовалось подписать? Вот память моя дырявая. Мне тогда так не хотелось даже пытаться вникнуть в суть проблемы.
– Не хотел говорить, но я пообщался с твоими соседями, и то, что они сказали, мне не понравилось. Ты с гопниками связалась? А что за плакаты с тобой в голом виде? В общем, может, тебе стоит переехать в мою квартиру? А я к тебе временно переберусь. У нас и район получше, и зелени много, есть где на велосипеде покататься.
– Папа, нафиг мне твое Колпино триста лет обосралось, – не выдержала я. – Если у вас так хорошо, зачем тебе наш вонючий город?
– Ты не отказывайся так сразу, подумай.
Сославшись на дела, я распрощалась и положила трубку.
– Ясен перец – он. Но мы будем умнее. Мы его выведем на чистую воду! – глаза Панка горели гончим азартом.
Впечатление подпортило бурчание в моем оголодавшем животе. Который возмущался отсутствием борща.
Явление первое.
Звонок в дверь. Незнакомое лицо с растянутой психопатической улыбкой. Которая ему кажется искренней и неотразимой. В правой руке – бутылка шампанского. Левая сжимает открытую банку энергетика.
Улыбка становится узнавающей. Так улыбаются случайному попутчику поезда при встрече через неделю. Мое лицо кажется тем самым, что надо.
– Бесплатно? – уточняет любитель яги.
– Сам пей, – попытка запереть дверь прищемила кроссовок.
Теперь улыбка искривилась.
– Ты что? Сама рекламы себе понаделала… Или ты из этих?
Заискивающая улыбка явно означает – неужели мне несказанно повезло?
– Ногу убери! – угрожающего тона не получилось.
– А что? Садо-мазо. Я понимаю. Сам увлекаюсь. А, правда, что втроем тоже можно? Я могу другу позвонить.
– Ты – мазохист?
Это бы все объяснило. После ответа "да", я бы выломала его ногу с моего порога.
– Нет! – теперь понятно, что именно напоминает мне его лицо.
Тыкву. Тыкву, прорезанную для Хеллуина. Вместо свечки – сияние плохо скрытой надежды потрахаться на халяву. Не везет парню – ясное дело. Даже странно – почему? Высокий, не урод, руки-ноги на месте. Какой червяк выгрыз ту составляющую, без которой нет шансов понравиться девушке?
– У меня есть твой адрес, – уже понимая, что произошла тотальная ошибка, говорит он, доставая из кармана шортов листовку.
– Дай посмотреть? – оказывается, можно одновременно забрать бумажку и запереть дверь.
Он сам виноват.
Еще больше виноват тот, что написал под фотожабенной картинкой мой адрес и приглашение заняться разнообразным сексом. Но в одном не соврали. Я теперь действительно – без комплексов. Зачем они мне? Рудименты.
Зато в эту ночь призраки порадовали меня, написав первое угаданное мной слово. Простенько и глупо, а главное – безобидно совсем, даже перевод искать не стала – я и так знаю, что означает это слово – mors. Морс он и в Африке морс. Дело ясное – никакого смысла в их надписях нет. Просто балуются от нечего делать.
– Опаньки. Нереклама.
Нереклама. Ей богу, так и написано. В одно слитное слово. А что нам тут нерекламируют? Ничем не заменимые по прочности кальсоны из Твист. Первой доброты. В специальном магазине белья Ю. Готлиб. На Владимирском дом два угол НевскАго проспекта. Предлагаемые кальсоны другими магазинами дешевле не есть Твист, а только желание поразить дешевизною вводя покупателей в заблуждение.
Народ, это ведь шедевр! Торговля за сто лет ни фига не изменилась. Некто не спит ночами, изобретает твиста, чтоб яйки у мужиков в мороз не зябли, выставляет твиста на продажу и – о чудо! – назавтра весь рынок завален эрзац-твистом. Небось, и мульки были одинаковые. В общем, сплошной адидасер.
Нереклама номер два. Настоящие джутовые носки и чулки без шва. Ну, кто б сомневался – снова от господина Готлиба и снова предупреждение – другие продавцы могут обжулить и втереть покупателю вместо настоящих джутовых носков какую-то некачественную дребедень.
А тут что продают? Косметические спермацетовые личные утиральники. Для нежности и мягкости лица, наилучших запахов: опопонакс… Вова, ты не желаешь благоухать опопонаксом? А как насчет динора букет? Всего-то за большой кусок по двадцать пять копеек.
Тут на Панка напало недоумение. Он не мог понять, как личный утиральник может продаваться в виде большого куска. Но недоразумение быстро разрешилось – оказывается, он не там читал. Про утиральники было написано ниже.
– Так это типа наших влажных салфеток! – обрадовался он. – Ну да, так и написано – очень удобно в дороге. Хотя нет. Тут указано, что утиральники – единственно верное средство для предупреждения загара. Лицо ими, что ли прикрывать? Не понимаю. И, вот чудеса – зимой те же утиральники спасают кожу от мороза. О боги! Слушайте дальше – это же полная фантастика – те же утиральники спасут вашу кожу от дурного воздуха в театрах, салонах. Ну и народ – как можно провонять театр или салон?
Глава 13. Глиняный кофе
Негодование Панка бурлило и вырывалось наружу. Он бесновался как бабуин при виде крокодила.
– Я его вычислил, я его и поймаю! Вот пес смердячий, решил ребенка запугать. У него какая жилплощадь? Однушка? Он инвалид? Нет? Работает? Мало получает? Не мало? Ипотеку получить не может? Да плевать на ипотеку. Мог бы сдавать однушку, доплачивать и жить в двушке. Так многие делают. Гнида казематная. Дирижабль неугомонный. Задрот. Червь нервозный.
Вова с легким беспокойством поглядывал на метания Панка, который на ходу придумывал ругательства, чтоб не использовать мат.
– И как ты его вычислишь?
– Подкараулю. Такие гниды по-тихому все делают. Как только поймет, что его разоблачили – вмиг сдристнет. Поверь мне. Я таких знаю.
Мало того, что я была расстроена, так еще теперь мне было непонятно – а вдруг папа ночью прокрадется и придушит меня подушкой? Хотя, ему это вроде как не выгодно.
– Эээ, я тут подумала. А доказательств у нас никаких нет.
– Есть. Одно. Я тебе уже говорил про кошку. Или ты решила, что она сама после смерти решила полежать в тебя на столе?
Итак, некто проник в квартиру и подбросил ее тебе. Ну ладно, не переживай, не будем ее вспоминать. Но записка! Это улика номер один! Как она очутилась на твоей двери? Я твоего папашу во дворе не видел!
– Фуфло. Ты привираешь. Ты же даже не знаешь, как он выглядит, – сурово возразил Вова.
Но Панка было не так-то просто сбить с курса.
– Но в ее парадную никто не входил! Никто! Бабы только. Даже Гриши, Нострадамуса вашего блаженного, и того не было.
– Мда. Летом в бабу мужика переодеть сложно. Но он мог эту самую бабу попросить сунуть записку в дверь.
Разочарованный Панк не нашелся что возразить. Мне даже жалко его стало.
– Попадос. И ни слова больше об этом. Мне нужно подумать, – провозгласил Вова и самоустранился из реальности.
Вова снова завис у окна. Курил. Изредка выпуская колечки дыма. Временами чесал небритый подбородок. Мне иногда казалось, что у него в руках одна и та же нескончаемая сигарета. Что время рядом с ним замирает. Что если попасть в эту квартиру лет через сто – он так и будет сидеть у окна и курить.
– Ну его. Пусть мыслит. Пошли на кухню. Ты будешь есть борщ, я – читать. Смотри, что у меня есть!
Меньше всего я ожидала увидеть в его руках кусок пупырчатого целлофана.
– Скажем стрессу – чмок.
– Чпок, – машинально поправила я, наливая тарелку наваристого, еще теплого борща.
Хлеб намазывался легко – масло подтаяло. Сметана возвышалась в тарелке как айсберг, ее даже размешивать было как-то неловко. Белое на алом. Панк ловко покрошил перья зеленого лука и ссыпал на айсберг и тот стал смахивать на Гренландию.
Подумав, Панк прибавил к луку мелко нарезанный укроп.