– Ты ведь не против укропа? И это правильно. Пусть иностранцы от него шугаются. Я даже знаю почему, но не скажу. А вот античные поэты про него вирши писали, римляне букеты из него делали для любимых.
Укроп был свежий и ароматный. Явно с рынка. Вова расстарался.
Я решила сосредоточиться на еде, а Панк сел прямо на пол у моих ног. Теперь я запросто могла потрогать его за прическу, которая как опахало гоняла воздух. Бритая часть головы выглядела беззащитной. Хаер заканчивался длинным хвостом, закрывающим часть позвоночника.
Пошуршав древней газетой, Панк потерся ухом об мою ногу и сообщил:
– Московские ведомости. Всего один номер, а жаль.
Мне не было жаль, но я промолчала, увлеченно поедая борщ и размышляя, как бы преодолеть возникший между нами барьер. Панк считает меня ребенком. Это факт. Я его считаю дураком, который считает меня ребенком. Кокетничать я не умею, да и вряд ли ему бы это понравилось. Может, взять да и сказать прямо – ты мне нравишься? От такой мысли я стала свекольного цвета и тихо радовалась, что Панк не видит моего лица.
Панк отверг раздел биржевых новостей, но обнаружил рубрику под названием Смесь и принялся радовать меня новостями.
– Налог на фотографию. Туристы серьезно обижены новой мерой предпринятой итальянским правительством. Хм. Всякий желающий снимать там должен заручиться позволением снять намеченный вид. Это хоть за какой год газета? А – восьмое апреля тыща девятьсот пятого. Ну ладно, простим Италию. Хотя нет, нужно дочитать. Итак, я наметил вид, испросил позволения его сфоткать и что дальше? А дальше – я должен заплатить за него пятьдесят сантимов с каждых десяти франков.
Усвоить прочитанное у Панка не получалось. Он, не дыша, смотрел в желтый газетный лист и размышлял.
– Они там все что, сдурели что ли? Кто захочет фоткать франки?
Он поразмышлял еще немного и его ум зашел за разум и никак не хотел возвращаться. Тогда Панк решил дочитать статью.
– Последнее условие равняется запрещению. Пипец. Только бы наши до этого не додумались.
– Наши? Не смеши меня. Если наши за фотки деньги драть начнут – кто к нам поедет?
– Вот этого я и боюсь. Мне туристы уж больно нравятся.
Следующая заметка не предвещала никаких итальянских сюрпризов.
– Фальсификация кофе. А не зря нас господин Готлиб предупреждал – жулье вокруг. Было есть и будет. Итак, Биртерелли пишет нам о подделке жженого кофе для увеличения его в весе, чрез прибавление воды с бурой. Ну, блин, совсем обурели кофе ядом бодяжить.
Тема кофе меня взволновала. Я кофе люблю. По-настоящему. Мне кофе с бурой пить не хочется. Но я ведь не знаю, какова она на вкус.
– А сейчас кофе еще смешнее подделывают. Мне Дэн рассказывал. Даже из пластмассы зерна делают. А в молотый кофе всякую ерунду кладут. Хорошо, если каштаны или желуди жаренные.
– Из чего они зерна делают? – переспросил Панк.
– Из пластмассы, крахмала, керамики, глины. Вроде бы я все назвала.
– Офигеть. Главное, чтобы они про буру не узнали. Хотя, моя маман как-то фирмучего кофе купила с запахом жженой резины. Не удивлюсь, если наши умельцы его из старых автомобильных покрышек намутили. Мир меняется, только люди не изменятся никогда.
Газета Панку прискучила, и он снова стал просвещать меня статьями из Путеводителя.
– Снова про Севастополь. Прикинь, какая интрига! Железная дорога сначала возродила город, а потом фигак, какая-то падла перевела торговый порт в Феодосию, а вслед за портом сдристнули и все торгаши, оставив город в полном запустении и нищете. Автор явно в полном восторге от Севастополя. Одни дифирамбы, так вот – город не стал унывать. И принял отдыхающих. Трамваи, бульвар, чистые улицы, шикарные магазины, раз город на холме – из окон прекрасные виды на море. Что у нас тут еще? Ах вот – севастопольскиЯ дамы по изяществу и умению носить костюм успешно конкурируют со столицей…
Он читал, я слушала вполуха, думая о папе. Может, не упираться рогом, отдать ему квартиру? У него семья, им тесно. А я где угодно приживусь. Наверное. От Колпино до Питера полчаса на электричке. Если они еще остались. Но там рядом Красный бор, где химию опасную хоронят прямо в котлованах. А в самом городе вообще ничего интересного нет. Просто уникальный городишко – ни одной толковой достопримечательности. Два забора с граффити. Да Ижорский завод, но мне он как мухе лампочка. Мы с Дэном не раз были в Колпино, по окраинам вволю покатались. Там птиц много. Но на самом интересном поле выросло кладбище, а рядом новые Кресты строят. Так что живности на поле скоро каюк. Даже интересно, а что станут делать чибисы, когда по весне прилетят? Не на могилках же им гнездиться?
Ну, перееду я в Колпино, а дальше что? Мотаться в общественном транспорте каждое утро в универ? Не меньше часа в одну сторону. Да и почему я должна сваливать из родной квартиры? Нечестно это. Мне мой район нравится. Я тут все знаю. Минус только один – листовки.
– Аквариум, – не унимался Панк, – Устроенный настолько эффектно и изящно, что по красоте и даже богатству спорит с наиболее известными в Европе аквариумами Берлина, Неаполя и др. В виде темнАго коридора. А по стенам картины морского дня и собственно – сами аквариумы. В которых дофигище всяких морских тварей. Ладно, я лучше про еду почитаю. Театральный ресторан, в котором можно иметь за пятьдесят коп обед из трех блюд, а также чебуреки и шашлыки.
Он явно хотел обед хоть из одного блюда и поэтому шумно сглотнул слюни. Глянул на кастрюлю с борщом, но передумал, достал из холодильника пиво и уставился на мою тарелку.
– Эй, поди сюда, что скажу, – проорал Вова и Панк вместе с бутылкой удалился.
Я попыталась вникнуть в текст Путеводителя, но мне достались странички про Крымскую войну. Пролистав ее, я наткнулась глазами на описание устричного завода. Даже не предполагала, что у нас есть свои устрицы, а тут пишут "сбыт устриц так велик, что завод не успевает удовлетворять всем требованиям". Дальше было про монастырь с криптами и развалины старой генуэзской башни. Я немного оживилась, но дальше началось про кладбища и про войну. Вернулся Панк, бесцеремонно отобрал Путеводитель и почти сразу удивился.
– Я и не знал, что Херсонес – по русским летописям Корсунь что на полуострове трахейском.
По-честному, я уверена, что это мало кому интересно, даже если там были найдены следы поселения каменного века палеолитической эпохи. Мне про быт интереснее слушать, чем про археологию. И тут Панк выдал перл про быт.
– А еще там есть французское кладбище. На котором растут даже уксусные деревья, а при входе в него стоит дом, в котором летом проживает севастопольский французский вице-консул господин Ге – он же смотритель кладбища. Вот это зашибись как круто!
А в Балаклаве местные жители разводят лечебные сорта винограда: шашлу, педро-хименес, сотерн, фиг знает что это такое. А еще у них есть бани, в которых моются мылом и килом. Блин, снова незнакомое слово.
Я вдруг решила, что мне самое время валить домой. И чем быстрее, чем лучше. Наверное, это из-за сытости. Так спасть захотелось – даже глаза сами закрываться начали. И плевать, если папа меня прикончит во сне. Его точно посадят. Ведь Вова и Панк не дадут папе уйти от ответственности.
– Правильно, отдыхай. Но я тебя провожу. А почему ты хлебушком тарелку не вытерла? На дне самое вкусное остается.
Снова пришлось пересекать двор. На этот раз с листовкой в руках. Она на Вовиной двери висела. И как только мы вошли в мою квартиру, во дворе раздался хлопок. Панк замер на секунду и метнулся к окну. Я даже не поняла, что он так разволновался.
– Не смотри! – но я уже стояла рядом.
Неподалеку от арки валялся Маркел, а силуэт незнакомого человека удирал. Взвизгнули шины.
– Это, вроде, девка была? Долговязая такая, – голос Панка не предвещал ничего хорошего, – Я уверен – девка. Дожили, бабы с оружием по городу запросто бегают.
– А что Маркел не встает? – как самая тупая дура, спросила я.
Панк помолчал с минуту. Он был как индеец – лицо окаменевшее, никаких эмоций. Только глаза нехорошие. Если бы рядом не было меня, он бы себя иначе повел. Я в этом уверена.
– Они его ударили? Газом прыснули? Панк, ты не молчи. Он что – умер?
– Умер. Так бывает. Так бывает, когда кому-то делать больше не хрен. Задолбали, догхантеры чертовы. Что за страна такая – мы даже сами себе жить мешаем.
Как выяснилось, выстрел наш народ умеет распознавать. Соседей во дворе собралось много. Наверное, все, кроме нас и Вовы. Галдели. Кричали и ругались. Вызвали милицию. Ругались на то, что милиция не приехала. Потом начали говорить тише и изредка оглядывались на мои окна. Кто-то громко заржал. Я отшатнулась и, пятясь, добралась до стенки. Лопатки прикоснулись к обоям и тут же захотелось сесть. А еще лучше – лечь на пол. Что я и сделала.
– Ты вроде спать хотела? Но не до такой же степени. Пошли, я тебя до кровати доведу.
Он лег рядом. И говорил какие-то успокаивающие, добрые слова добрым голосом. Так со мной мама разговаривала, когда я в детстве упала и здорово раскроила ногу об разбитую бутылку. Тут ведь дело не в смысле слов, а в интонации. И близости родного человека. Вмиг становишься как собака, для которой ласковый голос важнее всего. Маркел тоже понимал такое. И я понимаю. Дремота накатилась волной, но уснуть не получалось.
Панк сочувственно вздохнул, ушел и вернулся, сообщив, что прислонил к двери черного хода швабру, на которую нацепил ковшик. Входную дверь запер изнутри на засов.
– Останусь у тебя. Будем лежать рядышком. Я телек посмотрю. Ты не против?
Мне хотелось, чтоб он смотрел телек сколько угодно, лишь бы была возможность чувствовать его тепло.
И вдруг я поняла, что он смотрит на меня не с жалостью, а как-то иначе. Мне было знакомо это выражение, на меня так однажды смотрели. И я знала, что это означает.
– У тебя сейчас глаза, как у очевидца НЛО, – неловко пошутил Панк.
Конечно, я немедленно покраснела, даже уши горячими стали. Забралась под простыню, лежала, слушала приглушенный гомон двора, бормотанье телевизора, думала о Панке. Если бы не пиво, он мне бы гораздо больше чем нравился. Он хороший. В нем кроме пива ничего плохого нет.
Мне нужно спать, а я размечталась. А за стенами дома про меня судачили соседи. Теперь косыми взглядами не отделаешься. Того и гляди – откроют сезон охоты. Хотя – вряд ли. У нас народ, что старше сорока, такой инертный. Своя рубашка ближе к пузу и все прочие признаки эгоизма. Гадости говорить будут. Пакостить по мелочам. Но не более того. И обязательно найдется одна добрая душа, которая проигнорирует травлю. А другая душа, недобрая, будет при встречах меня сладко жалеть и сочувствовать, выведывая крупицы информации, которой можно поделиться с соседями. Изображая осведомленного знатока.
Панк смотрел телек. Новости. И машинально гладил меня по руке.
Интересно, а как можно показать ему, что он мне нравится? Ведь он взрослый совсем. Со взрослыми сложно. По прежнему опыту могу сказать, что они совершенно не умеют ухаживать. Или переигрывают, заваливая комплиментами. Или смотрят на тебя как на товар. Хотя, чаще всего они потеют и дышат смешно, как после стометровки. Панк не такой. И если я ему нравлюсь, он так и скажет.
Я подумала, что не знаю, как поступить, если Панк прямо сейчас перейдет к более решительным действиям. Это было бы бестактно и нечутко, учитывая ситуацию. Только что при нас убили Маркела. А еще я думала – ну как правильно случается этот самый первый раз? Наверное, взрослые заранее намекают на предстоящее событие. И как только понимают, что сговорились, по очереди бегут мыться. А пока один моется, второй сидит и думает "на кой черт мне все это надо!" и смывается по-тихому. Нет. Тот, который второй, шустро обыскивает вещи первого, пытаясь понять с кем связался. Или ищет чем открыть упаковку презиков. Блин, сколько суеты ради низменного удовольствия. Мама права, сначала лучше выйти замуж и тогда все трудности интимной жизни упростятся. Но с другой стороны, как быть, если одному хочется посидеть за компом, а второму – секса? Или – один устал как собака, а второй снова за тем же подбирается? И еще – а как быть, если один в туалете, а у второго болит живот? Вот черт, как тяжела жизнь!
Оставив мою руку, Панк перебрался до ноги и вовсе не для нежностей.
– Прекрати, щекотно же! – взвизгнула я, выдергивая пятку из его руки.
Вспомнив, как он на меня смотрел, правда всего несколько секунд, я передумала. Ничего он мне не скажет. Он так смутился, что теперь может специально делать вид, что я ему до лампочки. Ну и дурак он после этого!
Я так разозлилась, что начала придираться.
– Слушай, а почему ты не работаешь?
Панк моментально сменил веселое настроение на подозрительное.
– А что? Многие не работают, а некоторые якобы работают, в офисах, например, и тоже не парятся.
– Ты делать что ли ничего не умеешь? У тебя что, даже образования нет? – в этот момент я его презирала и даже слегка ненавидела. Вспомнив, что пока я долбалась с экзаменами и зачетами, он прохлаждался у Вовы, – Даже Вова работает!
– А кричать-то зачем? – уже испуганно и злобно огрызнулся Панк.
– Хочу и кричу, – мне самой стало непонятно, чего я так завелась.
– У меня есть образование, если тебе это так интересно, – он поскрипывал зубами от обиды и бешенства.
– И какое – четыре класса церковно-приходской школы? – это я от Вовы такое услышала.
– Конечно, – судя по всему, Панк не хотел со мной разговаривать.
– Нет, ты скажи – какое? – уперто настаивала я, понимая, что от таких вопросов разосраться навсегда проще простого.
И даже успела испугаться – а вдруг он не ответит, встанет и уйдет насовсем.
– Экономист я. И переводчиком могу работать, – каких же усилий ему потребовалось, чтобы говорить спокойно?
Не ушел. Не послал меня куда подальше. Облегчение тут же сменилось злостью. И даже стыдно стало – ну какого черта я на него напала? Почему я остановиться не могу?
– А почему не работаешь? – продолжение допроса на тех же повышенных тонах, голосом училки-истерички, которую понесло, а затормозить не умеет.
Панк посмотрел на меня долго и вдумчиво, сделал какой-то вывод и решил ответить.
– Не хочу. Работать ради денег смысла нет. Я и так проживу.
– А не ради денег?
– Это как?
Действительно – как? Ради удовольствия экономистом не работают. Да и переводчиком тоже.
– А что ты еще умеешь делать? – без особой надежды на интересный ответ, переспросила я.
Панк вдруг совершенно успокоился и было видно, что он перебирает в памяти все свои умения. Он довольно долго думал.
– Однажды, когда меня по городам и весям носило, я приблудился в монастырь. Почти заброшенный, но монахи там жили. И там еще один мужик жил, Иннокентий. А в монастыре как – не работаешь – не нужен. Вот я ему и помогал. Он меня много чему научил. Как с деревом работать, мебель даже делать научил. Грубую такую, лавки, столы…
– Я очень хочу лавку, – как можно ласковее призналась я, – Очень! Но не слишком большую. Жопы на три. Такую с виду не новую, рубленную, серую, будто ей сто лет, но гладкую, и чтоб без заноз!
– Да запросто. Но где я ее пилить-строгать буду?
– Вот! Если бы ты работал, смог бы накопить стартовый капитал, взять помещение в аренду и делать классную мебель в монастырском стиле. А пока можно и в соседней комнате мастерить, я только рада буду. Ты будешь трудиться, делать немыслимую красоту, а я буду вытирать пот с твоего усталого лба, подносить тебе морсу, и кричать "Пора обедать!".
Он меня выслушал, не перебивая. И я видела – ему нравится моя дурацкая идея.
– А еще мне просто необходим сундук. Даже два. Средний такой и поменьше. Я всегда хотела сундук, такой – обитый железными полосками и с замком.
– А что ты в него будешь класть? – искренне удивился Панк.
– Мешки полиэтиленовые. Знаешь, сколько их дома накапливается! Они у меня многоразового использования. Но я часто забываю брать их с собой в магазин. Ты не подумай, я не как Графиня, она красивый пакет бережет, а внутрь его старый засовывает. И идет такая с красивым пакетом…
– Хорошо. Уговорила. Лавка. И два сундука. И я даже знаю, где есть хорошая мастерская.
– Ты не сам их собираешься делать? – расстроилась я.
– Сам. Но в своей мастерской. Скажу по секрету, у меня спрятана кучка денег. И теперь я знаю на что ее потратить. Почему бы и на мастерскую? Хотя, как думаешь, может, ее потратить как-то иначе?
– Иначе – ерунда полная, – моя убежденность его порадовала и мы замолчали.
Наверное, Панк прикидывал, как организовать свое новое дело по изготовлению сундуков. А я стала думать о Маркеле. Добрый пес. Умел даже улыбаться. Никому плохого ничего не сделал. Даже гадить уходил в заброшенные дворы. Я, когда снег зимой убирала, он всегда мне помогал. Копал его лапами. Катался в нем и аж стонал от удовольствия. Смешной такой. А теперь его нет. Какая-то девушка напишет на форуме "День прошел не зря. Пять шавок ушли на радугу". Почему именно пять, я не знала. И начала снова думать про Панка. А что если я сейчас скажу, что мне плохо и страшно, с намеком на срочную жалость? Не буду. Стыдно это на жалость давить. И вообще, иногда слова только мешают. Иногда вполне достаточно взглядов.
Секса не хотелось. Хотелось нежности. Впервые устроившись на плече любимого человека, я уснула.
Жажда и какое-то отвратительное чувство разбудили меня почти под утро. Стараясь не разбудить Панка, я потихоньку сползла с кровати и побрела на кухню. Тишина давила на уши и каждый шорох звучал оглушительно. Глянув во двор, я заметила, что Маркела кто-то успел убрать.
На кухне скорбно маячили призраки. Ну как я могла про них забыть – снова пишут. Про морс.
– Ребята, я как раз попить хочу. Морс бы мне сейчас совсем не помешал. Холодный такой. Клюквенный. В запотевшем стакане. Тонкого стекла.
Детский палец, как бешенный повторял очертания одного и того же слова. Пришлось сделать вид, что я ослепла, ничего не вижу потому как не хочу. Что за муха его укусила? Морсу ему захотелось? Может, варенье в воде разболтать и на подоконник поставить? Умеют ли призраки пить, я не знала. Скорее всего – нет.
Попив воды, я шустро проскочила мимо подоконника и затаилась. Давило виски, воздух был плотнее обычного и на кожу носа словно паутинка пристроилась. Проведя рукой по лицу, я открыла глаза – они стояли прямо у моей кровати, не глядя на меня. Неприятно, если честно.
– Хватит! Я спать хочу!
Уткнувшись в подушку, я старательно делала вид, что сплю. Ну их – вот привязались. Не хочу их видеть! Перевернулась на другой бок, прижалась к горячему Панку и успокоилась.
Явление третье.
Второе произошло при Панке, поэтому оно не стоит упоминания. Я даже не видела, кто приходил насладиться моим телом.
Звонок в дверь, вопрос – "Кто там?", ответ – "Я по объявлению", голос взрослый, масляный, вкрадчивый, добрый. Убить меня мало – я открыла.
– Эээ, я думал вы помладше.
Улыбки не было, зато была обширная плешь, обрамленная длинной кудрявой куделью цвета старой швабры. Из внешности запомнился нос, такой же масляный, как и голос. Цвет глаз – жидкий. Непримечательный тип, который не вызовет доверия у любого взрослого.