* * *
Потолок был очень высоко и постоянно кружился, плавал и исчезал в белой влажной пелене, чтобы вернуться и почти вдавить в себя.
Встать.
Тело не слушалось, тело было чужим и странно вялым, словно все мышцы вдруг превратились в растрепанные шерстяные нити. Встать.
Он смог только шевельнуть пальцами левой руки. Все. Боль пришла сразу же – спрыгнула с потолка, впилась ледяными иглами в грудь, принялась крутить и сжимать. Это была ласка, но невыносимо тяжелая и злая.
Лиза…
– Он умирает, – донеслось из белой пелены. Это я, со странным безразличием подумал Шура. Это я умираю.
– Где мы ошиблись?
– Да нигде, он слаб оказался.
Это обо мне…
– Да, это о тебе.
Женщина – высокая, черноволосая, ослепительно красивая – склонилась над ним, провела прохладной ладонью по лицу: боль заворчала и откатилась в сторону. Не ушла совсем, но отпустила.
– Ты умираешь, Шура. Запечатление прошло, но ты его не вынес.
Запечатление? Что это?
Он вспомнил.
Небо темнеет. Солнце по-прежнему в зените, но само небо становится темно-фиолетовым и беззвездным. Солнце пылает белым раскаленным шаром, брызжет в глаза острыми злыми лучами. Шура поднимает руку, пытаясь заслониться от разъедающего света, и тогда Пономарев ударяет его наотмашь нестерпимо сияющей серебряной плетью.
– Thor tumi niim cea loo foram.
Слова звучат низко и гулко. Шура падает на колени в грязно-рыжий песок, чувствуя, как его вытягивает из тела. Обугленными тряпочками слетают на землю стрижи, вода в пруду чернеет, и обваренные рыбы всплывают белыми брюшками вверх: в их выкатившихся глазах – ужас.
– Naarme nihor smi dharana cea loo foram…
Шуру поднимает в воздух и швыряет вниз. Он видит себя со стороны: скорчившееся тело, опутанное сияющими нитями; он видит Пономарева, который сжимает в руке плеть и лупцует его, Шуру. Грохочет гром…
– Nieh tshur naere nihor thin ngalame cea loo foram…
Больно. Невыразимо.
Женщина мягко гладит его по щеке.
– Потерпи. Еще немного.
Я окажусь в стране мертвых? Там, с братом Лизы? Лиза…
– Ты хотел ей помочь?
Боль встрепенулась, стиснула горло. Помочь… помочь Лизе…
– Он обманул тебя, Шура. Запечатленный даэрана никому не может помочь, кроме своего ведущего. А ты не знал и купился на это. Когда стало ясно, что ты даэрана…
Нет, молчи. Пожалуйста.
– Он просто сыграл на том, что было для тебя важно. Крайне важно.
У боли были хрусткие ледяные пальцы – она проникла в грудь, сжала сердце. Шура завыл, изогнулся, рухнул в белое. Ладонь женщины легла на его лоб.
– Еще немного, Шура. Скоро.
– Все, отходит.
– Жаль, конечно. Таких больше не будет. Упустили парня.
– Не судьба. Говорят, он танцевал хорошо.
Это меня упустили. Это я танцевал хорошо.
Тьма.
* * *
Шура окончательно пришел в себя сразу после того, как непоседливый солнечный зайчик прыгнул на его щеку. Открыв глаза, Шура обнаружил, что лежит в постели в незнакомой комнате, которая показалась ему чем-то средним между гостиничным номером и больничной палатой – чисто, аккуратно и необитаемо, что ли.
Комната была пуста.
Шура попробовал поднять руку, и у него это почти получилось – во всяком случае, пальцы дрогнули, сжались и разжались. Тотчас же руку от запястья до кисти пронизало болью – как ударом тока.
"Что со мной?" – подумал Шура и вспомнил: белая боль, темноволосая женщина, ты умираешь… Небо темнеет…
"Я все-таки не умер", – подумал Шура. Мысль была вялой и неприятной, словно позавчерашняя вареная макаронина – будто бы принадлежала не ему. Шура попытался повернуть голову к окну – и повернул: за окном была осень, солнечный – октябрьский? – день: золото берез плавилось в голубом.
"Эк меня хватило", – так же лениво подумал Шура. Мелькнуло: запечатление, упустили парня, танцевал хорошо. Думать не хотелось. Шура закрыл глаза.
– Для начала: вы обладаете потрясающими возможностями. Лиза сможет забыть обо всех своих бедах, и ни одна живая душа не посмеет ее тронуть – если вы примете себя таким, какой вы есть и начнете развиваться.
Пономарев докуривал уже третью сигарету. Шуре казалось, что время застыло.
– Почему вы все это делаете? – спросил он. – Почему хотите ей помочь?
Пономарев усмехнулся – печально, горько.
– Потому что она Голицынская – только по матери.
Шура аж икнул. Помолчали.
– Вы подарили ей хорошую машину, – выдавил наконец Шура.
Пономарев задавил окурок о подошву ботинка и полез в карман за портсигаром.
– И он тебя обманул, – отозвалась темноволосая красавица. – Настоящие родители Лизы – деревенская пьянь. Она ездила к ним пару лет назад, и они ее не узнали.
Шура почувствовал прикосновение к руке. Рядом обнаружилась немолодая дородная женщина в белом халате. Увидев, что Шура смотрит на нее, она улыбнулась и спросила:
– Проснулся? Как себя чувствуешь?
– Не знаю, – проговорил Шура. Голос будто бы слежался в горле и казался чужим.
– Сожми мои пальцы, – предложила женщина. – Так сильно, как только сможешь.
Шура не смог – рука чуть-чуть оторвалась от простыни и безвольно упала. Женщина понимающе качнула головой.
– Ну, отдыхай, – сказала она. – Спи.
– Где я? – спросил Шура.
Женщина улыбнулась, и в ее взгляде мелькнула тень, которой Шура не понял.
– В больнице, – просто ответила она. – В больнице для своих.
Шура поморщился.
– Какой… Какой сегодня день?
– Четвертое октября, – промолвила женщина. – Ну спи, спи.
И она вышла.
Тебя обманули, продолжала темноволосая. Он получил твое согласие – потому что любовь тоже сила, которую нельзя игнорировать.
Лиза.
Он вспомнил: девушка в восточном наряде, девушка перед зеркалом в танцзале, девушка в его руках… Лиза.
Я изменился? Я стал другим, сгорел на берегу, умер во время запечатления? Я уже не я?
Лиза.
Он звал ее из темноты.
Она не откликнулась.
* * *
Шуру выписали из больницы только в начале марта. Пономарев принес ему одежду – от белья до пальто, все дорогое и качественное. Одевшись, Шура посмотрел в зеркало и не узнал себя – девятнадцатилетнего пацана – в суровом молодом мужчине, в потемневших кудрях которого завивалась ранняя седина. Он постарел: по углам губ залегли глубокие складки, изменился взгляд и глаза изменили цвет с голубого на карий – бывалый битый волк глядел на Шуру из зеркальной глубины. "Это не я, – подумал он. – Это не могу быть я".
Это ты, ответило отражение, слегка ему кивнув.
Все считали его мертвым.
По официальным данным Шура теплым летним днем наткнулся в парке на компанию наркоманов. Они долго и жестоко его били, и жирную и окончательную точку в истории Александра Черникова поставил удар заточкой в печень. На Заключьевском кладбище всякий желающий мог увидеть его могилу и памятник – впрочем, желающих вряд ли нашлось бы очень много.
"Лиза меня уже оплакала", – подумал Шура и удивился безразличности тона своей мысли. Александр Черников был мертв; седеющего молодого мужчину звали Артур Ключевский, он был 1980 года рождения, образование имел высшее филологическое, был кандидат филологических наук, холостым, не судимым, танцором класса А (стандарт+латина). Выслушав все это от Пономарева, Шура изумленно вскинул брови: не сказать, чтобы он был против подобной биографии, просто не ожидал, особенно категорию А. Потом Пономарев сообщил, где живет господин Ключевский, и Шура изумился вторично: оказалось, что он жил в элитном доме на Советском проспекте у парка, и в квартире было три комнаты плюс кабинет.
"Мелочи, Саша… то есть Артур", – сказал Пономарев. – Совершенные мелочи".
Квартира ему понравилась. Пару дней Шура привыкал и осматривался. Отличный ремонт, качественная бытовая техника, домашний кинотеатр – глядя на огромный экран телевизора, Шура вспоминал: комната Лизы, такой же телевизор, множество книг, запах зеленого чая, Лиза. Он стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу: внизу плавилась ранняя весна, вскипали ручьи, дробилось солнце в лужах, танцевало. Лиза была где-то в этом городе и в этой весне, Лиза давно забыла о нем, Лиза больше не принадлежала его жизни. Шура стоял у окна и сам не понимал, что плачет. Социальная модель, по которой надо испытывать подобные ощущения, ясна до невероятности, думал Шура, но неужели модель настолько велика и серьезна, что ее невозможно ощутить, и кажется, будто плачешь, скучаешь, тоскуешь – сам.
Потом он понял, что обязательно должен увидеть Лизу.
Хотя бы для того, чтобы понять, насколько изменился.
"Город" закрылся – на его месте строили торговый центр. Шура вздохнул и побрел вниз по проспекту, вспоминая, как однажды, таким же солнечным днем шел к Лизе, и в нем пела весна. Сколько времени прошло с того дня – год, век? Прохожие оглядывались на статного высокого мужчину в дорогом пальто; Шура ловил обрывки их мыслей, и складка меж его бровей становилась глубже, хотя мысли были очень даже позитивными. Он казался самому себе инородным телом в этой весне и в этом городе. Все – вместе, потому что очень многое соединяет казалось бы самых разных людей, и он – один: идеальный компьютер с набором лучших программ, и никто даже не заметит разницы, наоборот, его будут любить – он найдет и отразит в каждом нечто нужное и важное, он зеркало, в которое так приятно заглянуть. И если бы даже…
Они столкнулись возле роскошного супермаркета. Шура задумался настолько, что не заметил, как почти сбил с ног девушку в легкой дубленке. И он не сразу понял, почему румянец с ее щек стекает, уступая место полуобморочной бледности.
– Шура…
Из порвавшегося пакета разбегались апельсины – словно планеты, утратившие орбиты. Банка кофе разбилась об асфальт.
– Шура, ты?..
Он придержал Лизу под руку, иначе она бы точно сползла вниз без сознания. Она изменилась. Шура не мог сказать, в чем именно, но изменилась, она осталась прежней, и даже запах зеленого чая никуда не улетучился.
– Нет, – улыбнулся он. – Нет, вы ошиблись.
Прямо на его глазах, среди проспекта, в толчее машин и людей, в объятиях весны Лиза тонула в зловонном болоте, и он, Шура, не мог ее вытащить.
– Вы ошиблись, – повторил Шура. – Меня зовут Артур.
И сам удивился тому, как легко получилось назваться чужим именем. Или же Шура Черников действительно нелепо погиб летом, и Артур Ключевский, столкнувшийся с красивой девушкой у супермаркета, не имел к нему никакого отношения?
Ему захотелось закричать. Не в первый раз.
– Артур, – грустным эхом откликнулась Лиза. – Простите, пожалуйста, я обозналась.
Ты ошиблась, солдатка. Это бывает.
Шура отпустил ее руку, и та упала безвольной плетью. Лиза жадно вглядывалась в его лицо, понимая, что обозналась, обозналась, обозналась. Темно-зеленые глаза заволакивало влажным.
– Разрешите, я куплю вам кофе, – предложил Шура.
* * *
– Он погиб.
Лиза неторопливо размешивала сахар в чашке с дорогим хорошим чаем. Кафе, в которое Шура привел ее, было тихим и маленьким, а негромкая музыка – вполне приличной.
– Так по-дурацки… наткнулся в парке на каких-то урок. А закурить у него не было.
Шура понимающе кивнул. Лиза отложила ложку, отпила несколько глотков, промокнула салфеткой аккуратно накрашенные губы.
– Мне жаль, – выдавил Шура. – Вы его любили.
Лиза улыбнулась уголками губ.
– Да. Любила, – она грустно усмехнулась. – Знаете, когда я вас сегодня увидела, то подумала, что сплю.
– Я не хотел вас будить, – сказал Шура, и Лиза улыбнулась – уже по-настоящему.
– Спасибо вам, Артур. Мне кажется, вы очень… – Она замялась, подбирая подходящее слово. – надежный.
Шура покачал головой.
– Ну, это не про меня. Я немного раздолбай.
Лиза пожала плечами.
– А создаете впечатление солидного мужчины.
– Стараюсь, – сказал Шура, и они рассмеялись вдвоем.
* * *
Это оказалось очень легко – вернуться, не возвращаясь.
* * *
– Это нетрудно, – сказал Пономарев. – Ты не должен делать ничего особенного, просто стой и не шевелись.
Шура кивнул. Пономарев носком ботинка наметил для него точку в снегу, и Шура послушно встал туда, куда указано. Пономарев критически посмотрел на него и посоветовал:
– Пальто можешь снять – тут будет жарко.
Шура подчинился – пальто упало в ноздреватый снег. Пономарев отступил на несколько шагов, вскинул руки красивым непринужденным жестом.
– Сосредоточься. Вон та точка над холмом – бери два пальца влево от посадки. Передавать будем туда.
Лиза была мягкой и податливой, словно воск, и Шура думал, что может сейчас вылепить из нее все, что угодно. Он целовал ее, пытаясь не вспоминать, не размышлять, не ловить ее чувства.
Потом она вдруг отстранилась от него, даже оттолкнула.
– Ты очень на него похож, Артур, – прошептала она. – Я не могу. Это слишком… пока.
Шура придержал ее за плечи, спокойно и властно. Лиза смотрела на него так, что Шура понимал: она вот-вот расплачется.
– Неважно, – произнес он внезапно севшим голосом. – Неважно. Давай просто будем.
И нашел ее губы.
– Артур, ты уснул там?
Шура встрепенулся и посмотрел в указанную точку. Там уже клубился бледно-сиреневый туман – собиралась энергия, чтобы, пройдя через нервные узлы даэраны, увеличиться во много раз и приобрести направленность: обрушиться на человека, которого сегодня заказали Пономареву.
Стало действительно жарко. Шура опустил голову и увидел, как тает снег, разбегаясь из-под его ног быстрыми мутными ручейками. Пономарев запел; Шура разбирал слова и понимал, что заказанному будет худо. Очень худо.
В затылке закололо. Шура знал, что если обернется, то увидит, как от пальцев Пономарева струятся алые нити, входящие в голову. Но Шура не обернулся. Здесь все сделается без его участия, надо только не упускать точку.
Из носа потекла кровь, сорвалась в талый снег.
Ее чувства были истинным фейерверком – страсть, горечь, желание, боль и снова желание. Шура качался в них как на волнах бурного моря, то вверх, то вниз. Лиза была невероятно послушна и тиха, она подчинилась его ритму, и, скользя губами по ее коже, Шура думал: дурак. Дурак и трус, вот кто я.
– Артур, не спать! – рявкнул Пономарев из-за спины. – Держи точку, сейчас поток пойдет!
И поток действительно пошел.
Поначалу это было похоже на опьянение. Шуру качнуло; он устоял, а головокружение усилилось, и в носу закололо. Кровь полилась сильнее.
– Молодец, – услышал Шура. – Только взгляд не отводи.
И тогда Шуру ударило, да так, что он свалился в снег, однако точку не упустил, держа ее сквозь накативший серо-голубой туман, и поэтому увидел, как из его груди вырвался поток оранжевого света и устремился к холму.
– Держи-держи. Еще немного.
Шура не шевелился. Постепенно оранжевый свет, горячий и насыщенный, почти неземной, начал угасать, и Шура услышал низкое завораживающее гудение, в котором постепенно разобрал слова:
– Thin thor thalame relalf nuch diihor ngame…
Но постепенно гудение стихло, и мир приобрел знакомую четкость. Ощущение опьянения ушло; Шура выпрямился и обернулся. Пономарев, живой и здоровый, надевал пальто и выглядел абсолютно удовлетворенным. Шура машинально вытер нос и поднялся. Поначалу его повело, но он устоял, и Пономарев, кажется, ничего не заметил.
– Молодец, – довольно произнес Пономарев. – Деньги переведу тебе к вечеру. Сойдет?
– Сойдет, конечно, – кивнул Шура.
Мелькнула мысль позвонить Лизе и пригласить ее куда-нибудь, например, на концерт мажорной джазовой группы с вычурным названием. Или в гламурный суши-бар, раз уж он решил играть роль серьезного человека со средствами. Пономарев пристально посмотрел на него и поинтересовался:
– Нашел подругу?
Шура покраснел, разозлился из-за этого и побагровел еще сильнее.
– Нашел, – произнес он таким тоном, который ясно давал понять, что разговор окончен, однако от Пономарева нелегко было отделаться. Он пристально посмотрел на Шуру и внезапно побледнел.
– Поплавская?! – звенящим шепотом промолвил он.
Глава 3
Страна мертвых
Лиза узнала о смерти Шуры от заплаканной Мадины, которой эту новость сообщила Ирина, администратор студии танцев. Первым ощущением была пустота: ну умер и умер, Шура и Шура – этим Лиза неприятно удивила Мадину. Спустя два часа ее начало трясти. Лиза забилась в дешевый круглосуточный кабак, где в полном одиночестве попыталась напиться до остекленения, чего за ней никогда не водилось, даже после гибели брата. Но паленая водка оставила голову удивительно ясной. Лиза смотрела в окно, на ночной проспект и с каждой минутой понимала все четче: Шуры больше нет, они никогда не увидятся даже случайно. Из кабака ее забрал мрачный и испуганный Ваня, и Лиза не могла идти – Воробушку пришлось ее тащить считай что волоком, а она молчала, молчала, молчала, и глаза были сухими и злыми. Потом что-то словно сдвинулось в ее голове, и у Лизы началась дикая истерика, которая закончилась тем, что Ваня едва не утопил свою подругу в ванной с холодной водой, потому что у него самого нервы были на пределе, и он слабо понимал, что делает. Наутро Мадина пошла на похороны, а Лизу Ваня не отпустил, хотя она собралась, выглядела вполне адекватно и говорила без слез и срывов. Воробушек проявил не виданный у него ранее ум и догадался, что истерика еще не закончена. Так оно и вышло; через пару дней Гамрян зашел в гости и предположил, что надо бы позвать доктора – Лиза пребывала в полном трансе, отвечая на вопросы только после пятого их повторения. А потом у Лизы был месяц на антидепрессантах, попытка самоубийства и внезапная драка с Воробьем, которая чуть было не переросла в такой же внезапный секс.
После была осень.
А затем Лиза поняла, что заболела.
Первым звоночком стала невозможность предсказывать отдаленное будущее, в чем Лиза раньше не знала затруднений. Она не верила в то, что такие вещи проходят сами по себе и обратилась за помощью к Гамряну, который и обнаружил у Лизы редчайшую магическую болезнь – утечку, во время которой начинают резко таять жизненные силы. Организм в таком случае напоминает сосуд, в котором образуется щель, и вода понемногу вытекает, пока сосуд не становится пустым. К удивлению Гамряна, Лиза восприняла новость о своей болезни достаточно спокойно, сказав, что уже устала переживать и мучиться.