Фред вышел на освещённый склон и осмотрелся. Окно его номера выходило на запад. С той стороны всё было более-менее спокойно. Зато с востока надвигался тёмный грозовой фронт. Судя по скорости, ветер был достаточно сильный, и если к утру он не поменяется, о восхождении можно будет забыть. Оттуда же, с востока, раздавались раскаты грома, которые Манфред принял за выстрелы.
Дверь за его спиной скрипнула, Фред обернулся и увидел гауптмана - не ему одному мерещилась стрельба. Хаймс Гроот выглядел помятым. Видимо, в отличие от Манфреда, он проспал всё это время. Хаймс широко зевнул и, посматривая на небо, подошёл к Листу.
- Не спится, обер-лейтенант?
Фред кивнул в сторону надвигающегося фронта.
- Вижу, вижу. Тут всё меняется ещё быстрее, чем в Альпах. Надеюсь, что утром мы этого уже не увидим, - Хаймс посмотрел на быстро темнеющий горизонт и добавил: - Вы напрасно не ложитесь, лейтенант.
- Не могу уснуть, капитан.
- Бросьте. Русские наверняка спустились в долину и вряд ли сюда сунутся. Наш обоз уже на подходе. Если завтра погода не испортится, к десяти утра они будут здесь. Если нет - продовольствия нам хватит. Русские оставили на полгода консервов.
Хаймс ещё раз зевнул и направился к отелю. У самого входа он остановился и бросил через плечо:
- Идите спать, лейтенант.
Фред проснулся от жуткого шума. Казалось, кто-то барабанит по пустой кастрюле или ведру, надетому прямо ему на голову.
Открыл глаза и оглядел полутёмную комнату. Через оконное стекло сочился серый и холодный свет. Фред поднялся с постели и подошёл к окну. Не было видно ни склона, ни горных вершин, ни неба - сплошная завеса из тумана, дождя и града. Именно градины барабанили по металлической обшивке отеля, создавая этот невыносимый гул.
Гауптман собрал офицеров на третьем этаже. Видно было, что он расстроен. Понятно, что никакого доклада Губерту Ланцу о покорении вершин Эльбруса сегодня не будет. Хаймс не привык сидеть без дела и от людей требовал такой же активности. Действие, действие… Всегда только вперед.
- Я принял решение о патрулировании окрестностей. Погода сейчас не на нашей стороне - мы можем стать лёгкой добычей, если запрёмся в отеле.
- Они не будут так рисковать, капитан. Вы сами вчера говорили об этом.
- Да, в такую погоду подниматься на эту высоту и идти на штурм - чистое безумие…
Гроот сделал паузу и, как всегда в минуты некоторой растерянности, скрестил руки на груди.
- Я работал с русскими и воевал с ними. Безумие - их нормальное состояние. Поэтому мы можем ждать любых действий с их стороны, самых неожиданных… Нелогичных.
Офицеры не имели опыта войны на Востоке, им оставалось только довериться гауптману.
- Выходить по четверо в связке на два часа, не больше. При себе у каждого радиостанция односторонней связи, черт бы её побрал! И одна на группу стандартная. Ничего лишнего: оружие, короткие ледорубы, репшнуры. Под склон не уходить, держаться в пределах видимости. Штросс заступает сейчас, через два часа Фердинанд, затем Мюллер. Вечером Лист на западном направлении и группа Отто Шнайдера на восточном…
Хаймс снова замолчал, над чем-то раздумывая.
- Завтра мы предпримем попытку подняться на западную вершину… При любой погоде. По крайней мере, сделаем марш до отметки пять тысяч метров. Воздух там разрежен, лишняя акклиматизация нам не повредит. Генерал настаивает на восхождении до двадцать первого числа.
Град продолжался до вечера. На смену туману и дождю пришёл снежный буран. Видимость была жуткая, не больше десяти шагов. Группа Листа ещё не прошла свою часть периметра, когда по радиостанции поступил приказ Гроота немедленно возвращаться на базу. Судя по взволнованному голосу гауптмана, в гостинице произошло что-то из ряда вон выходящее.
Когда сквозь снежную пелену проступили очертания отеля, со стороны "Приюта" раздалось несколько выстрелов. Над головой Фреда взвизгнула пуля, и он упал в снег. Закричал, но из-за бурана его вряд ли могли слышать те, кто находился у гостиницы. Он дотянулся до пояса и щёлкнул тумблером "Фридриха". Из динамика доносилось только еле слышное хрипение и треск. Через какое-то время связь наладилась, и он услышал голос Штросса. Тот переговаривался со Шнайдером.
- Отто, сколько их?
- Я никого не видел… Ни выстрелов… Ничего.
Фред пытался вклиниться в разговор, но ни Штросс, ни Отто Шнайдер его не слышали. Лист поднялся на ноги, но почти сразу со стороны гостиницы начали стрелять, на этот раз более прицельно. Он снова упал в снег, закричал в микрофон:
- Ганс, это я, Фред. Вы там с ума посходили?!
Связь внезапно оборвалась, и Фред подал сигнал своим людям отойти на безопасное расстояние. Укрывшись за камнями, он снова и снова пытался связаться с отелем. Сквозь треск динамика Фред еле расслышал голос гауптмана.
- Где Лист?
- Не могу понять. Он не отвечает, капитан, - ответил Штросс. - Я неоднократно пытался с ним связаться.
- Пробуйте ещё.
- Штросс, я здесь, возле "Приюта". Прекратите пальбу, чёрт бы вас побрал! - как можно громче крикнул Лист.
- Лист, я слышу вас. Повторите, где вы находитесь? - Штросс наконец-то услышал Фреда.
В тот самый момент, когда Лист собирался ответить, разрядился аккумулятор "Фридриха". При минусовой температуре он работал без подзарядки не больше полутора часов. Фред повернулся в сторону троих егерей, прятавшихся за камнями в десятке метров позади. Пытаясь перекричать буран, он заорал, насколько хватило сил:
- "Солдат-мотор"! Быстрее!
Никто из егерей не шелохнулся, видимо, не услышали. Фред посмотрел на отель. Казалось, про них забыли - стрельба прекратилась. Стало настолько тихо, что Фреду почудилось: он слышит, как падают на землю крупные хлопья снега.
Лист поднялся и побежал к камням. И в этот самый момент услышал выстрелы. Несколько пуль пролетели рядом, а одна обожгла спину чуть ниже правой лопатки. Фред пробежал ещё пару метров и упал.
Глава 10
СССР, Ярославская область, пос. Переборы. Июль 1942 года.
- Завьялов!
- Здесь.
- К начальнику лагеря бегом.
Завьялов растолкал стоявших впереди зеков и побежал в сторону административного корпуса. Лагерные вертухаи команду "бегом" научили воспринимать буквально. Тех, кто не соглашался "из принципа" или по незнанию, ставили под "наковальню". Снимали с зека обувь и били доской или прикладом по пяткам. А потом всё равно заставляли бегать.
В кабинете кроме Коваленко и конвойного был ещё начальник строительства Осипчук. Сидел возле двери, непривычно смурной и подавленный. Когда Завьялов вошёл, тот зыркнул глазами и вжался в спинку стула.
Павел, как только увидел его, сразу понял: стряслось что-то у Михалыча, не иначе. Видать, заболел кто в семье. Ребёнок… Дочка у него вроде.
Коваленко кивнул на табурет, Завьялов сел, почувствовал затылком, как Осипчук буравит его взглядом, глянул через плечо. Так и есть, начальник стройки сверлит глазами Пашкину спину, вгрызается, въедается под кожу. Очень его боится, не доверяет и одновременно ждёт чего-то. Помощи вроде.
- Что ты, как уж на сковородке, Завьялов?
- А?
- А?! - передразнил его начлаг. - Поедешь сейчас с Михалычем к нему домой, дочку его посмотришь. У неё это… - Коваленко глянул на Осипчука, - что там у неё, Михалыч?
- Пневмония, говорят. Только вылечить не могут уже второй месяц.
Завьялов обернулся. Поймав его взгляд, Осипчук тут же опустил глаза в пол. Паша еле заметно усмехнулся. Подумал про себя, вспомнив присказку про свет советской власти: "Теперь тоже, небось, по ночам во вторую смену подскакиваешь. И не пневмония у неё, а тубик, уж как пить дать".
После той страшной ночи интуиция практически не давала сбоев. Теперь он мог определять тему предстоящего разговора и безошибочно угадывал, что именно беспокоит собеседника. Это позволяло находить болевые точки, слабости и извлекать для себя выгоду. А какая выгода может быть в лагере? Так, мелочёвка… Заполучить шерстяную фуфайку, на которую положил глаз Днепр или кто-нибудь из блатных, попросить, чтобы на вахте не сильно курочили и шмонали посылку. При беседах и тем более при оказании помощи лагерному начальству выгоду можно было извлечь колоссальную - это тебе не вшивники у новичков тырить…
- Не сомневайся, Михалыч. Он не только болты да увечья мастырить может. Днепрова от язвы вылечил, сам видел, - заверил Осипчука начлаг. - Забирай его. Машину я тебе дам и из ребят кого. А то он шустрый у нас. Хирург, блять!
Начальник лагеря загоготал, и Паша почувствовал, как Осипчук за его спиной заёрзал на стуле.
Коваленко нахмурился и пощёлкал пальцами, собираясь с мыслями, затем сказал, обращаясь к конвойному:
- Звягинцева сюда, быстро. С ними поедете оба.
Начлагеря посмотрел на Пашку, прищурился.
- Смотри, Завьялов, чтоб без фокусов у меня… Никаких вырванных позвоночников. Понял?
- Я же объяснял по поводу Круглого…
- Понял, спрашиваю?!
- Понял, гражданин начальник.
Всю дорогу Андрей Михайлович Осипчук, сидевший на переднем сидении, рассказывал Завьялову о дочкиной болезни. Началось с того, что аппетит пропал, потом кашель появился. Температура почти всё время, беда прямо. В больнице больше месяца лечили сначала от бронхов, потом от пневмонии. Симптомы, говорят, похожи, бес их задери…
Увлекаясь, Осипчук поворачивался к Пашке, зажатому на заднем сидении двумя конвойными, и тут же прятал глаза. Совестно ему было перед "политическим" распинаться и помощи просить.
"Значит, здорово его прижало, - подумал Паша, - грех не воспользоваться".
Единственное, что беспокоило Завьялова - результаты его лечения. Паша до сих пор помнил, чем обернулась для него история с женой начальника райотдела. Теперь вот опять… Карма, не иначе. С другой стороны, он уже не тот зелёный пацан. Знает больше и о традиционной медицине, и о травах. Лагерный библиотекарь по его просьбе выписывал из-за периметра всё, что было связано с медициной: книги, справочники, пособия, и даже одну незаконченную диссертацию приволок. Завьялов всё это читал запоем - глотал, словно приблудный на пиру.
Под монотонное бормотание Осипчука Паша задремал, прислушиваясь к своим ощущениям. Как на этот раз будет? Зеков и "политических" вылечивал, а вот с партийными пока незадача. Правда, после Алексеевой жинки других оказий пока не было, вот сейчас и будет видно, как оно - выправилось или нет?
Внезапно на него накатила мрачная и липкая чернота. С чего бы? Усталость от скотского существования? Лагерную жизнь светлой не назовёшь, но это было нечто гораздо более тёмное, гнилое и безрадостное, совершенно не связанное с зоной. Скорее, что-то сродни страху, когда стоишь на краю обрыва, а тебя так и подмывает прыгнуть вниз. Уже чувствуешь, как тело твоё правленым ножом вспарывает плотный воздух, рассекает его аж до самой земли. Кажется, что разобьёшься в лепешку, только мозги по сторонам брызнут. И от этого по всему телу радостный озноб и холод и щекотка в голове.
Завьялов снова поймал себя на мысли, что в лагере его скоро не будет.
Машина подпрыгнула на ухабе, жалобно звякнула железным нутром. Как из плотного тумана вернулись шум мотора, посапывания дремавшего вертухая и голос Михалыча.
- …А вчера ночью начала кровью харкать… Весь платок в пятнах. Не знаю, что и делать. И кашляет не переставая. Не спит совсем. Ты учился?
- Что? - Пашка открыл глаза и уставился на Осипчука.
- Ну, на врача? Учился?
- Читал много.
Казалось, что Михалыч расстроился. Развернулся на сиденьи и теперь смотрел только на дорогу. До самого дома.
Дочка Осипчука, Маша, оказалась девочкой хрупкой, как фарфоровая кукла. С таким же искусственным румянцем на щеках. Завьялов присел у постели, откинул одеяло и задрал ночную рубашку - ребра торчат, будто жабры. Мяса нет, одни кожа да кости. Но Пашка определил сразу - жить будет. Будет, потому что хочет. В глазах у девчонки неуловимо читалось это желание жить, цепкое, как заноза. Стало спокойно.
Теперь из этой истории можно будет извлечь для себя выгоду, и немалую. А вот какую именно - будет видно.
Завьялов поколдовал немного над больной и вышел из спальни. За ним, словно хвост, - Осипчук.
- Ну что?
- Травы нужны.
- Какие ещё травы?
- Разные. Шалфей, подорожник, медуница, крапива - это для настоя. Молоко ещё… Свежее. И мёд. Ёлки тут есть?
- Какие ёлки? - опешил Осипчук.
- Обычные.
- Ну, в лесу есть, - Михалыч неопределённо махнул рукой в сторону воображаемого леса.
- Платки носовые не стирайте. Всё нужно сжигать, и это… Окна откройте, а ещё лучше - вынесите постель на веранду. Хотя бы днём пускай она на улице будет.
* * *
Завьялов ездил к начальнику стройки каждый день. Конвойные, первое время не отходившие от Пашки ни на шаг, теперь всё чаще оставались во дворе дома.
- Чем меньше будет посторонней мельтешни, тем быстрее получим результат, - сказал Паша отцу девочки, и Осипчук на второй день выпихнул вертухаев за дверь. Каждый вечер к дому начальника строительства подкатывала эмка, и лекаря отвозили обратно в лагерь.
Маша на первых порах ещё больше сникла и похудела. Пашка уж было подумал, что интуиция его подвела и девчонка вот-вот помрёт. Может, поэтому в первый день его накрыло то самое тёмное предчувствие? Но к концу недели на Машкиных щеках появился румянец. Правда, температура здорово подскочила. Родственники начали высказывать опасения, но Завьялов отмахнулся.
- Организм борется, - сказал он.
Жар держался пару дней, а потом спал. В пятницу Маша попросила "покушать чего-нибудь".
Вечером сидели на веранде, пили чай. Осипчук, чувствуя себя обязанным, сам бегал за кипятком, подливал в Пашкину чашку, подкладывал варенье. Завьялов испытывал двойственное чувство: с одной стороны, ему было противно такое раболепие, с другой - его переполняла гордость от сознания собственной значимости. Уважение начальства дорогого стоит. Правда, уважение это недолго продлится, и Пашка знал об этом. Скоро всё забудется, и его опять будут шпынять под зад коленом.
К концу чаепития Осипчука потянуло на откровения.
- Завьялов, ты сам откуда?
- С Пятигорска.
- Понятно. Не бывал… С Кавказа, значит?
- Угу.
- Немцы там сейчас, знаешь? - спросил Осипчук. - Ну, под Ростовом. В Грузию рвутся, гады.
Пашка отрицательно замотал головой. О положении дел на фронте из лагерного начальства никто особо не распространялся. Отдельные слухи доходили от тех, к кому родственники приезжали. Все в лагере были в курсе про то, что рвётся немец, чуть не в Москве уже. По всем направлениям крошит Красную армию. Как там дома, где там немцы, Павел не знал. Мать в последний раз была полгода назад и про это - ни слова. В письмах ничего не писала, боялась. Да и не дошло бы письмо, напиши она то, что не по нраву начальству придётся.
Осипчук всё время ёрзал на стуле, и Пашка в который уже раз за сегодня понял, что тот хочет его спросить про убийство, но не знает, с какого боку подойти. Наконец решился. Почесал за ухом и как-то нелепо начал:
- Вот, Круглов, к примеру…
И осёкся сразу.
- А что Круглов?
- Ну, ты его изуродовал. Зачем?
- Я Коваленко и следователям всё рассказал. Нашло на меня. Он мне проходу не давал.
- Ну, уж так-то… - Осипчук развёл руками, - убил и убил, невелика потеря. Уродовать-то зачем?
- Чтобы в бараке боялись, - ответил Завьялов. - Там закон волчий. Если не ты, так тебя.
- Ну да, ну да. Я слышал, что ты не только врачевал до лагеря. Говорят, спиритизмом занимался. Духов вызывал. Книги у тебя нашли, Рериха и Блаватской. Я не к тому, что это хорошо или плохо - не мне решать. Слышал, ты предсказывать можешь…
Завьялов отставил чашку и посмотрел на Осипчука. Не хотелось ему на эти темы беседовать ни с кем, тем более с лагерным начальством, потому как знал, что с масонством правительство давно борется. Причём довольноуспешно. Поэтому он решил тему прикрыть, но прикрыть так, чтобы начальник строительства больше к ней не возвращался.
- Я, Андрей Михайлович, пересмотрел свои взгляды. Товарищ Сталин в своё время правильно сделал, расстреляв Бокия.
- Ну…
- Шамбала на службе коммунизма - разве не нелепица?
- Э-э…
Осипчук так ничего и не смог добавить к своим междометиям. Тема расправ, тем более расправ над бывшими сотрудниками НКВД, должна быть достаточно болезненна для власть предержащих. Это Пашка осознавал больше чем интуитивно, что называется, кожей. И точно так же на уровне рефлексов он почувствовал, что теперь нужно трагедию эту превратить в фарс. Снять напряжение и расслабить Осипчука, иначе перепугать человека недолго. А перепуганный человек хуже зверя. Не различает, где совесть и милосердие, а где предательство и зло. Его только собственная шкура заботит, которую спасти нужно. И когда выбор встанет - на выделку чужая пойдёт.
- Вы знаете, Андрей Михайлович, что при обыске у него нашли коллекцию высушенных половых членов? Зачем ему, а?
Осипчук схватился за чашку, расплескал по скатерти. Надул щёки, не зная, что и ответить, фыркнул, в который раз развёл руками. Нервно рассмеялся и облегчённо вздохнул, заметив свет фар, разрезавших сумерки; подъехала машина, и Паше пора было возвращаться в лагерь.
* * *
Весь обратный путь Завьялов думал о словах Осипчука. Немцы под Ростовом. Не сегодня-завтра будут в Краснодаре и на Кавказе.
Если бы сейчас Пашка был дома, то, скорее всего, подался бы через линию фронта, как пить дать. Тут ему ни места, ни житья не будет, это уж точно.
Вечером в голове окончательно созрела мысль о побеге, и он точно знал, что затея эта вполне осуществима. Он даже мысленно проделал весь путь из Рыбинска, через столицу и дальше на юг. Где-то там, на Эльбрусе, его будет ждать другая, новая жизнь. И все дороги сходятся именно там. Был уверен, что прав, но никак не мог для себя уяснить, почему именно на Кавказе он должен переходить линию фронта. Ведь оккупированная территория всего в трёх сотнях километров отсюда, а до Краснодара полторы тысячи, а то и больше…
Он решил пока не думать об этом.
Оставалось придумать, каким образом осуществить побег. Воспользоваться путём Каверзнева и компании Пашка уже не мог - трубы засыпали, а периметр перенесли дальше метров на двадцать. Да и попка на вышке вряд ли теперь пропустит бегуна, предыдущий-то под трибунал пошёл из-за своего разгильдяйства.
И Паша решил бежать из дома Осипчука. Ещё несколько дней, пока Маша окончательно не поправится, у него есть. Нужно только обдумать несложный план. И чем проще, тем лучше.