- Я тут подумал, - Ник резко затянулся сигаретой, и его непроницаемое лицо скривилось от дыма, - чего бы не бросить эту дурную привычку. Денег уходит уйма, а пользы - один вред. Это ж какой убыток, если прикинуть за год. Постом бросаю смолить, а там, кто знает, глядишь, и совсем завяжу.
- Браво! - воскликнул я, некурящий.
- Вот и я себе так сказал, - согласился Ник, щуря от дыма глаз.
- Желаю удачи, - продолжил я.
- Спасибо, - прошептал Ник. - Удачи бы хорошо, а то ведь силен лукавый, поди его побори.
И мы двинулись вперед, уверенно преодолевая колдобины, вниз, в объезд торфяной лощины, потом в туман и до Дублина, с постоянной скоростью тридцать одна миля в час.
Простите, если повторяюсь, но таких осторожных шоферов, как Ник, поискать в любой стране, будь она самая что ни на есть игрушечная, тихая и мясо-молочная.
Прежде всего, Ник - ангел в сравнении с лос-анджелесскими, парижскими и мексиканскими таксистами, которые, плюхнувшись на сиденье, выключают остатки разума; или слепцами в голливудских черных очках, что, забросив кружки и белые трости, оглашают безумным смехом Виа-Венето, только сыплются тормозные накладки, словно праздничный серпантин за ветровым стеклом. Вспомните развалины Рима; наверняка следствие разгула дикого племени мотоциклистов - вы слышите их ночами, когда они с воем несутся по улицам древнего города: христиане, летящие, как на пожар, в львиные рвы Колизея.
Так вот, Ник. Гляньте, как руки его лелеют баранку - плавным вращением зимних созвездий в бесшумном и снежном небе. Вслушайтесь, как он вполголоса уговаривает дорогу, ласково гладя ногой шепчущий акселератор, скорость - тридцать одна, ни милей больше, ни милей меньше. Ник, Ник в надежной ладье скользит по озеру, где отдыхает Время. Смотрите, сопоставляйте. Пусть вас с ним свяжет душистое летнее разнотравье; расплатитесь звонкой монетой, крепко пожмите руку.
- Доброй ночи, Ник, - сказал я у гостиницы. - Увидимся завтра.
- Если Бог даст, - прошелестел Ник.
И тихо поехал прочь.
Пропустите двадцать три часа: завтрак, ленч, обед, последняя на посошок. Пусть в дожде и торфяной дымке растают часы превращения дурной писанины в хорошую, и вот я вновь выхожу из серой георгианской усадьбы. Дверь открывается, на ступени ложится желтый, согретый огнем квадрат. Я вслепую нашариваю автомобиль, который должен быть здесь, слышу в незрячем воздухе натужное перханье мотора и кашель Ника - хрип прокуренных легких.
- А вот и мы! - кричит Ник.
Я по-свойски опускаюсь на переднее сиденье, хлопаю дверцей и говорю с улыбкой:
- Здравствуйте, Ник.
И тут случается невозможное. Машина срывается с места в карьер и с ревом несется, ломая ветки, пугая ночные тени. Я вцепляюсь в колени и трижды бьюсь головой о крышу.
- Ник! - кричу я. - Ник!
В мозгу проносятся видения Лос-Анджелеса, Парижа, Мехико. Я в тупом отчаянии таращусь на спидометр. Восемьдесят, девяносто, сто километров, только гравий брызжет из-под колес. Мы вылетаем на шоссе, проносимся по мосту и мчим по ночным улицам Килкока. За поселком стрелка прыгает к ста десяти километрам. Я чувствую, как все ирландские травы приникают к земле, когда мы с воем выскакиваем на подъем.
"Ник!" - подумал я и повернулся к нему. Лишь одно оставалось прежним - зажатая в зубах сигарета дымила, заставляя лицо кривиться.
Но сам Ник изменился так, словно враг рода человеческого стиснул, смял, переплавил его в темной горсти. Он выкручивал баранку на сто восемьдесят и обратно, мы пролетали под эстакадами, выныривали из туннелей, только на перекрестках за нами вращались безумными флюгерами задетые дорожные знаки.
Лицо Ника: мудрая благостность черт, философская мягкость взгляда - куда только все делось! Рот беспокойно кривится - грубое лицо, оголенная, обструганная картофелина, не лицо даже, а слепящий прожектор, бессмысленно нацеленный в пустоту; руки выкручивают баранку, мы пролетаем очередной поворот, считаем уступы ночи.
Это не Ник, думал я, это его брат. Или что-то стряслось ужасное, кто-то заболел или умер. Да, наверное, иначе не может быть.
И тут Ник заговорил. Голос тоже был не его. Пропала упругая мягкость торфа, покойная сырость сфагнума, приветный костерок угас на холодном дожде, пожухла ласковая трава. Меня оглушил оловянно-железный голос, грохот горна или трубы.
- Как поживаете?! - заорал Ник. - Как жизнь?! - прокричал он.
Машине тоже пришлось несладко. Да, она горько сетовала, битая, в ржавой коросте, давно отслужившая свой срок - ей бы брести, словно нищенке, к морю и небу, с оглядочкой, сберегая старые кости. Но нет, Ник не жалел, гнал несчастную развалюху в тартарары, словно мечтал согреть озябшие руки на персональной жаровне. Ник подавался вперед, машина подавалась вперед, из выхлопной трубы били злые одышливые клубы. И я, и Ник, и машина, все превратилось в один дребезжащий комок.
От безумия меня спасла простая догадка. Я поднял голову, пытаясь понять причину чудовищной гонки, уставится на Ника, окутанного облаком адского дыма, и тут меня осенило.
- Ник, - выдохнул я. - Сегодня же первая ночь поста!
- И что с того? - удивился Ник.
- Вы обещали! Уже пост, а вы с сигаретой.
Ник в первое мгновение не понял. Потом опустил глаза, увидел вьющийся дымок и пожал плечами.
- А! - протянул он. - Я решил бросить другое.
И внезапно все стало ясно.
В прошлые сто сорок четыре вечера я выходил из серой георгианской усадьбы после изрядной дозы бурбона, виски или чего другого, поднесенного продюсером "для согрева". Потом, выдыхая ошпаренной глоткой овсяный, ячменный или пшеничный дух, я садился в такси с человеком, который долгими вечерами дожидался звонка в пивной, да что там - жил у Хибера Финна.
Дурак! Как же я прежде не замечал!
Там-то, у Хибера Финна, за узорчато-долгой беседой, где каждый бросает зерно в общую борозду, где сообща, всем миром, пестуют урожай, сдвигая головы и пенные кружки, нежно лелеемые в горсти, - там-то и снисходила на Ника мудрая благостность.
Это она гасила пылающий норов, торфяной пожар в неуемной его душе. Дождем стекала с лица, оставляя рытвины мудрости, морщины Платона, складки Эсхила. Спелая благостность красила щеки румянцем, смягчался и теплел взгляд, голос садился до мглистого шелеста, а сердце в груди замедляло безумный галоп, переходя на шаг. Ливнем сбегала она по плечам, непокорные руки на тряской баранке слабели - отсюда спокойствие выправки, степенность посадки в седле из конского волоса, неспешность езды в тумане.
И я, со вкусом солода на языке, с обожженной сивухой гортанью, так ни разу и не учуял, что от Ника разит спиртным.
- А, - снова сказал он. - Я бросил другое.
И разом все объяснилось.
Сегодня - первая ночь поста.
Сегодня, на пятом месяце нашего знакомства, Ник впервые трезв за рулем.
В прошлые сто сорок четыре ночи он вел машину осторожно не потому, что пекся о моей безопасности - просто мягкая благостность растекалась по его телу, скругляя крутые зигзаги ночной дороги.
Так кто поистине знает ирландцев, спрошу я, и с какой стороны? И какая из этих сторон - настоящая? Кто Ник? Который из двух существует на самом деле?
Не желаю об этом думать!
Для меня есть лишь один Ник. Тот, кого Ирландия лепила дождем и непогодой, севом и жатвой, отрубями и суслом, брожением, разливом, шипением пены пивными цвета спелой пшеницы, танцующими на ветру, что шепчет ночами в овсах, в ячменях, колышет болотные травы за ветровым стеклом. Это Ник - его зубы, глаза, сердце, спокойные руки. Спросите, что делает ирландцев такими, как они есть - я покажу на дорогу и объясню, где свернуть к Хиберу Финну.
Первая ночь поста, и не успели мы охнуть, как оказались в Дублине. Я вылез, машина замерла у тротуара. Я наклонился к дверце. Умоляюще, жарко, со всей возможной сердечностью я вгляделся в чужое, горящее, грубое лицо Ника.
- Ник! - сказал я.
- Сэр! - рявкнул он.
- Сделайте мне одолжение.
- Да хоть что! - проорал он.
- Возьмите деньги, здесь больше обычного, - сказал я, - и при первой возможности купите самую большую бутылку ирландского виски, какую сумеете отыскать. Завтра, прежде чем забирать меня вечером, выпейте - всю, до последней капли. Обещаете, Ник? Святой истинный крест, а, Ник?
Он задумался, и самая мысль притушила прожекторный жар лица.
- Да как-то, право, неловко, - сказал он.
Я насильно вложил деньги ему в руку. Наконец он сунул их в карман и молча уставился вперед.
- Доброй ночи, Ник, - сказал я. - Завтра увидимся.
- Если Бог даст, - отвечал Ник.
И покатил прочь.
СТРАШНАЯ АВАРИЯ
В ПОНЕДЕЛЬНИК
НА ТОЙ НЕДЕЛЕ
The Great Collision of Monday Last
Copyright © 1959 by Ray Bradbury
Страшная авария
в понедельник на той неделе
© Е. Доброхотова, перевод, 1997
Человек ввалился в заведение Хибера Финна и застыл в открытых дверях, осоловело глядя перед собой. Весь в крови, он с трудом держался на ногах и стонал так, что у собравшихся по спине побежали мурашки.
Некоторое время слышалось только, как лопаются пузырьки пены в кружках; все лица были обращены к незнакомцу - чьи-то бледные, чьи-то румяные, чьи-то в паутине вздувшихся красных прожилок. На каждом лице дрогнуло веко.
Мужчина стоял, шатаясь - глаза широко раскрыты, губы дрожат.
Присутствующие сжали кулаки. "Ну! - молча кричали они. - Давай же! Говори!"
Незнакомец сильно подался вперед.
- Авария! - прошептал он. - Авария на дороге!
Тут колени его подогнулись, и он рухнул на пол.
- Авария!
Человек десять кинулись к бесчувственному телу.
- Келли! - Голос Хибера Финна перекрыл все остальные. - Давай к дороге. И поосторожнее там с ранеными. Полегонечку. Джо, беги за доктором.
- Погоди! - раздался негромкий голос. Из-за отдельной стойки в темном закутке бара, где удобнее всего предаваться философским раздумьям, темноволосый мужчина щурился на толпу.
- Доктор! - воскликнул Хибер Финн. - Это вы!
Доктор и с ним еще несколько человек поспешно скрылись в темноте.
- Авария… - Угол рта у лежавшего на полу задергался.
- Осторожней, ребята.
Хибер Финн и двое других уложили пострадавшего на стойку бара. Он лежал на наборном филенчатом дереве красивый, как покойник, и в толстом зеркальном стекле двоилось отражение беды.
На ступенях толпа замерла в смятении: казалось, океан в сумерках затопил Ирландию, и теперь они окружены со всех сторон. Огромные волны тумана скрыли луну и звезды. Моргая и чертыхаясь, люди один за другим ныряли с крыльца и пропадали в глубине.
За их спиной, в ярко освещенном дверном проеме остался стоять молодой мужчина. На ирландца он был не похож: волосы не рыжие, лицо не бледное, не мрачный, но и не веселый - вы могли бы принять его за американца. И не ошиблись бы. А зная это, вы бы сразу догадались, почему он ни во что не вмешивается: боится нарушить незнакомый ему сельский ритуал. С первого дня в Ирландии он не мог отделаться от чувства, что живет на сцене, где ему, не знающему роли, остается только таращиться на действующих лиц.
- Странно, - неуверенно возразил он, - я не слышал шума машин.
- Разумеется, - чуть ли не с гордостью отвечал старик, который из-за артрита не мог продвинуться дальше первой ступеньки и топтался на ней, что-то крича в белые глубины, поглотившие его приятелей. - Поищите на перекрестке, ребята! Там чаще всего сталкиваются!
- Перекресток! - Со всех сторон застучали шаги.
- И шума аварии я тоже не слышал, - настаивал американец.
Старик презрительно фыркнул:
- У нас не услышишь грохота, скрежета и лязга. Но если охота посмотреть - сходите туда. Только не бегите. Такая темень, черт ногу сломит! Еще, чего доброго, налетите сослепу на Келли - вечно он несется как очумелый. Или прямехонько на Фини наткнетесь - этот так надерется, что дороги не разбирает, куда уж там пешеходов. Фонарь есть? Он вам не поможет, а все равно возьмите. Ступайте же, слышите?
Американец с трудом отыскал в тумане автомобиль, достал фонарик и погрузился в ночь за пивной. Он шел на стук башмаков и голоса. За сотню ярдов, в вечности, переговаривались сиплым шепотом:
- Полегче!
- Тьфу, пропасть…
- Осторожно, не тряси его!
Американца отбросило в сторону напором людей, которые внезапно вынырнули из тумана, неся над головами бесчувственное тело. Он успел различить бледное, залитое кровью лицо, потом кто-то наклонил его фонарик вниз.
Ведомый инстинктом, катафалк устремился на желтый свет кабачка, в привычную неколебимую гавань.
Дальше маячили тени и слышался необъяснимый стрекот.
- Кто там? - крикнул американец.
- Машины несем, - просипел кто-то. - Авария, как-никак.
Фонарик высветил идущих. Американец вздрогнул. В следующую секунду кончилась батарейка.
Однако он успел различить пару рослых деревенских парней, без усилия несущих под мышкой два древних черных велосипеда.
- Как?.. - промолвил американец.
Но парни уже прошли, унося с собой машины без передних и задних фар. Туман поглотил их. Американец стоял один на пустой дороге, держа бесполезный фонарь.
К тому времени как он открыл дверь заведения, оба "тела" уже лежали на стойке бара.
- Тела на стойке, - сообщил старик, оборачиваясь К американцу.
Толпа сгрудилась вокруг не ради выпивки, однако она не давала пройти врачу - ему пришлось бочком протискиваться от одной жертвы ночной езды без фар к другой.
- Первый - Пэт Нолан, - шептал старик. - Временно не работающий. Другой - мистер Пиви из Мэйнута, торговля сигаретами и леденцами. - Он повысил голос. - Мертвы, доктор?
- Нельзя чуть-чуть помолчать? - Доктор напоминал скульптора, которому никак не удается враз завершить композицию из двух полномасштабных мраморных фигур. - Положите одного пострадавшего на пол.
- На пол - верная смерть, - сказал Хибер Финн. - Простудится как пить дать. Лучше пусть лежит здесь, где мы надышали.
- Но, - тихо и смущенно спросил американец, - я в жизни не слышал о таких авариях. Вы уверены, что там не было машин? Только эти двое на велосипедах?
- Только?! - проорал старик. - Да на велосипеде, если приналечь, развиваешь скорость до шестидесяти километров в час, а под горку, да на длинном спуске, все девяносто, если не девяносто пять! Вот они и неслись, без передних и задних фар…
- Разве это не запрещено законом?
- К чертям законы! Пусть правительство не лезет в нашу жизнь!.. Так эти двое несутся, без фар, из одного города в другой, словно за ними черти гонятся! Навстречу, но по одной стороне дороги. Нам говорят, всегда езди по другой стороне, против движения, так безопасней. Вот и глядите, что выходит из этих постановлений. Люди гибнут! Как? Не понятно, что ли? Один помнил про правило, другой - нет. Лучше б уж гам, наверху, молчали! А теперь эти двое лежат рядком и вот-вот отправятся на тот свет.
- На тот свет? - Американец вздрогнул.
- А вы подумайте! Два здоровенных лба мчат сломя голову, один из Килкока в Мэйнут, другой из Мэйнута в Килкок. И что между ними? Туман! Только туман отделяет их от столкновения. И когда они врезаются друг в друга на перекрестке, происходит, что в кегельбане. Бах! Кегли летят! Вот и они, болезные, взлетают футов на девять, крутятся в воздухе, голова к голове, как закадычные дружки, велосипеды сцепились, словно мартовские коты. Ну и падают, ясное дело, лежат, ждут, пока за ними придет Косая.
- Но ведь они не…
- Думаете? В прошлом году не было в Свободной Стране ночи, чтобы хоть кто-нибудь не отдал Богу душу после проклятой аварии!
- Вы хотите сказать, более трехсот ирландских велосипедистов в год погибает от столкновений?
- Святая правда.
- Я никогда не езжу ночью на велосипеде. - Хибер Финн смотрел на тело. - Только хожу.
- Ну так чертовы велосипедисты на тебя наезжают! - вскричал старик. - На колесах или пешком, все равно какой-то Богом ушибленный гонит тебе навстречу. Да они переедут насмерть, "здрасьте" не скажут. О, я видел, как смелые люди гибли, оставались без рук, без ног или хуже, да еще потом год жаловались на головную боль. - Старик дрожал, глаза его были прикрыты. - Можно подумать, человеку не дано управлять таким сложным механизмом.
- Триста смертей в год, - ошалело повторил американец.
- Это еще без "легкораненых"! Их, почитай, тыща в неделю будет. Чертыхнется, забросит велосипед в туман, оформит пенсию и доживает свой век калекой.
- Что же мы разговариваем? - Американец беспомощно указал на простертые тела. - Здесь есть больница?
- В безлунную ночь, - продолжал Хибер Финн, - лучше идти полями, а дороги - ну их вообще к лукавому! Только благодаря этому правилу я дожил до пятого десятка.
- А-а… - Один из раненых шевельнулся.
Доктор, почувствовав, что слишком долго держит собравшихся в напряжении и они уже начали отвлекаться, вернул ситуации накал - резко выпрямился и произнес:
- Ну!
Все разговоры смолкли.
- Вот у этого малого… - Врач показал. - Синяки, порезы, страшная боль в спине на ближайшие две недели. А вот у этого… - Он состроил гримасу и уставился на второго велосипедиста - тот был бледен, черты заострились; складывалось впечатление, что пора бежать за попом. - Сотрясение мозга.
- Сотрясение! - пронеслось над стойкой, и вновь наступило молчание.
- Его можно спасти, если немедленно доставить в мэйнутскую клинику. Кто готов отвезти?
Все, как один, повернулись к американцу. Тот почувствовал, как превращается из стороннего наблюдателя в главного участника ритуала, и покраснел, вспомнив, что у дверей припаркованы семнадцать велосипедов и только один автомобиль. Он торопливо кивнул.
- Вот, ребята! Человек вызвался! Давай подымай этого малого - осторожно! - и неси в машину нашего доброго друга!
"Ребята" уже собрались было поднять раненого, но замерли, когда американец кашлянул. Он обвел рукой собравшихся и прижал к губам согнутую ладонь - жест в заведении весьма опасный.
- На дорожку!
Теперь даже более удачливый из двух, внезапно оживший, обнаружил в руке кружку. Ее вложили туда заботливые пальцы, со словами:
- Ну давай же… рассказывай…
- …что случилось, а?