* * *
Ровно в двенадцать, когда я, нетерпеливо поглядывая на часы, безуспешно пытаюсь сосредоточиться на фотоальбоме, в проеме двери вырастает еще один старый знакомый.
– Вы готовы? – спрашивает он вместо приветствия.
– Конечно, готов, милейший Люсьен, – бодро отвечаю я.
– Тогда следуйте за мной, – бесстрастно говорит он и уходит.
И тут я понимаю, что для него я – просто Пятый. Всего лишь одни из нескольких Пятых, которых он повидал, работая здесь. Скорее всего, он даже не знает, что я когда-то был Андре. Эта простая мысль кажется мне удивительной. Кто-то не знает, что я – Андре. Кто-то считает меня Пятым.
А ведь это только начало! Мне еще предстоит встретиться с человеком, который будет искренне полагать, что я бессмертен. Прислушиваясь к этому новому ощущению, я бросаю последний взгляд на свое временное пристанище и налегке шагаю вслед за Люсьеном.
Коридоры, переходы, лифты, вверх, вниз, налево, направо, снова направо, гулкий железный настил под ногами, длинный переход, еще один лифт… Пока мы приближаемся к святая святых, у меня постепенно вызревает идея. Мысленно прокручиваю сцену, которая произойдет через минуту. С одной стороны в тамбур войдет Пятый. С другой войду я. Затем мы оба пересечем комнату и исчезнем каждый в своем мире. Возможно, мы даже поздороваемся или кивнем друг другу. Мы будем там наедине.
Неужели если я спрошу его, кто является Зрителем, он мне не ответит? Он ведь не должен произносить ни слова, достаточно просто растопырить пальцы. Он ведь начинал в то время, когда всем было известно, кто такой подопытный, значит, в его контракт не может входить условие сохранения этой тайны. Может быть, он даже не предполагает, что это имя неизвестно мне. В таком случае я могу поставить вопрос так, чтобы он и не догадался о том, что выдает секрет. Например, могу спросить его: "А как поживает наш настоящий бессмертный? Все еще не поменял свой номер?"
А он удивится: "А зачем Семнадцатому менять свой номер?" Или что-нибудь в этом роде. Минуту спустя я уже твердо намерен задать Пятому наводящий вопрос.
– Мы пришли, – сухо сообщает Люсьен.
Я оглядываюсь. Мы посреди пустого коридора. В обе стороны уходят голые белые стены. Перед нами в стене за стеклом, окаймленным металлической рамкой, небольшой красный квадрат, больше всего напоминающий кнопку пожарной сигнализации.
– Не задерживайтесь в этом помещении, – говорит Люсьен, отводя стеклянную крышку вверх и обнажая гладкую выпуклость квадрата.
Я как зачарованный слежу за его рукой.
– Как только за вами закроется дверь, выходите в противоположную сторону. Оттуда вас проведут к себе, – наставительно произносит он и легко прикасается к кнопке.
Невидимая дверь бесшумно скользит вбок. В стене отрывается широкий светлый проход. И тут мне становится не по себе. Вся подготовка закончена. Лишь один, последний шаг отделяет меня от нового мира. И я не уверен, что хочу его делать. Настойчивое желание попасть туда, владевшее мной все последние дни, представляется вдруг жалким и смешным. Что ждет меня там, среди чужих, вечно притворяющихся людей? Зачем я так стремлюсь в этот театр гротеска, где все люди – актеры? Но минутная слабость проходит, как только я вспоминаю о главной причине своего пребывания в этом здании. Деньги. Огромные, невероятные деньги, которые мне заплатят через три года. А красивые слова и милые лица тут ни при чем. И, отбросив все сомнения, я делаю этот шаг, даже не взглянув на своего равнодушного провожатого.
Краем глаза я замечаю ненормальную толщину стены – гораздо толще, чем стена неприступного банковского сейфа. "У них что там, полигон?" – мелькает в голове нелепая мысль. Мгновение спустя она сменяется любопытством: ведь я нахожусь теперь в комнате, принадлежащей моему новому миру.
Назначение ее с точки зрения бессмертных представляется мне весьма туманным. Вся обстановка состоит из квадратного стола, стула на тонких блестящих ножках и небольшой тумбочки в углу. Странные бледно-зеленые разводы покрывают стены и потолок. Я с нетерпением смотрю на дверь перед собой. Сейчас она отворится, и войдет Пятый. И я с ним приятельски поздороваюсь, а затем спрошу. Я уже успел придумать тонкий, изящный вопрос, который заставит его назвать имя Зрителя, даже не догадавшись об этом. Ну, давай же, тезка, заходи. Не томи.
Сзади раздается тихий хлопок. Вздрогнув всем телом, я резко оборачиваюсь и в изумлении смотрю туда, где еще секунду назад белел проем. Сейчас вместо него стоит зеленоватая стена. Стоит, будто всегда была здесь. Все еще не понимая, что произошло, я перевожу взгляд обратно на дверь. И вспоминаю слова Люсьена: "Как только за вами закроется дверь, выходите в противоположную сторону".
"А где же Пятый?" – недоумеваю я. И тут же понимаю. Мой предшественник вовсе не должен был встречаться со мной. Он спокойно вышел из этой комнаты в белый безмолвный коридор за минуту до того, как туда привели меня. Вышел, чтобы никогда не возвращаться обратно, потому что теперь его место занял я.
Часть вторая
Глава восьмая
Пятый… Пя-а-а-а-атый… Пора вставать. Утро пришло, – звенел в голове ласковый голос.
Я открыл глаза и недоуменно огляделся по сторонам. Кто меня звал? И где я? Мягкая подушка удобно подпирала затуманенную голову. Я откинул скомканное одеяло и, сладко потягиваясь, сел, свесив ноги на пол. Небольшая комната в голубых тонах, узкая кровать, письменный стол, этажерка с книгами. Что это? Как я сюда попал? Ведь вчера утром я просыпался совсем в другом месте.
– Пора вставать, – настойчиво повторил тот же голос.
"Да это же Луазо, – сообразил я. – А эта комната… теперь я здесь живу". Мне наконец вспомнилось вчерашнее ночное путешествие с Люсьеном, переход в новый мир и дорога в свои апартаменты под бдительным надзором Луазо. В пустых сумрачных залах я не ветретил ни одного человека. Царивший вокруг полумрак нагнал на меня сон – ничего удивительного, что, едва войдя в комнату, я скинул с себя всю одежду и как убитый повалился на кровать. А теперь, очевидно, моя наставница посмотрела на экран и решила, что мне пора вставать.
В следующий момент я юркнул под одеяло, чувствуя себя по меньшей мере неловко. Так все это время, пока я голышом потягивался на кровати, она меня видела?! До меня только сейчас стал доходить ужас такого положения. Неужели целых три года кто-то будет следить за каждым моим движением? Об этом ничего не было сказано в контракте. Я косился на одежду, брошенную в противоположном углу, и, понимая, насколько смешно сейчас выгляжу, проклинал собственную недогадливость и беспардонность моих наблюдателей.
– Ну сколько можно спать? – недовольно спросила Луазо. – Если ты уже встал, подойди к микрофону и сообщи мне об этом.
Я почувствовал облегчение. Она не видела меня! Но к одежде я все-таки прошествовал, завернувшись в одеяло, словно римский патриций. Затем огляделся, пытаясь припомнить, где должен находиться микрофон.
– Хватит спать, – устало повторяла Луазо. – Новый Пятый – страшный соня, – сообщила она кому-то.
"Ну что ты прицепилась?" – думал я, заглядывая в ящики и обшаривая книжную полку. Микрофон обнаружился в виде небольшого черного отверстия на поверхности стола. Увидев его, я вспомнил, что мне нужен не сам микрофон, а кнопка, которая его активирует, и после очередного раунда поисков наконец-то нашел ее под столом.
Уде сидя на простом стуле, который оказался неожиданно удобным, я нажал кнопку и сурово сказал:
– Пятый слушает.
– Наконец-то, – довольно отозвалась она. – Тебя просто невозможно растормошить. С добрым утром, соня.
Я решил умолчать о своих длительных поисках и ответил:
– С добрым утром.
– Выспался? – весело поинтересовалась она.
– Не особо, – сознался я.
Было очень непривычно говорить в воздух и слышать ответы собеседницы прямо в голове.
– Ничего, еще отоспишься. Но для этого придется ложиться раньше. Твой предшественник в это время уже всегда был на ногах, и мы не можем позволить Пятому менять свои привычки так внезапно. Постарайся быть в Секции Трапез поскорее. Если у тебя есть вопросы, ты можешь их задавать в любой момент – тебе обязательно кто-нибудь ответит.
Под ее веселый щебет настроение мое улучшалось с каждой минутой.
– Мадемуазель Луазо, – начал было я, но она прервала меня:
– Николь, просто Николь.
– Николь, – согласился я, – у моего предшественника были еще привычки, о которых мне надо знать?
Она рассмеялась.
– По-моему, всего лишь день назад ты был уверен, что о нем тебе известно все. Если ты хорошо следил за ним, то даже его ранние подъемы не должны быть для тебя сюрпризом.
Я пожалел о своем несколько опрометчивом вопросе и с обидой сказал:
– А это и не было сюрпризом. Но мне известно только то, что я видел по телевизору. А там были только секции. У вас ведь нет камер в этой комнате…
Последнюю фразу я произнес полувопросительным тоном.
– Не волнуйся, – понимающе ответила она, – твоя квартирка состоит из нескольких помещений. Камера есть только в наружной комнате, куда могут зайти гости. Никому из них не придет в голову пройти в твою спальню. Ты же знаешь – в вашем мире это будет верхом неприличия. Так что в спальнях нам нечего регулировать, и камер там нет. Это, между прочим, дает тебе право выходить в этой комнате из своего образа. А что касается твоего вопроса, то никаких особых привычек у твоего предшественника не было. Будь таким Пятым, каким как ты его себе представляешь.
"Снова заладила: "не выходи из образа", "не выходи из образа"", – беззлобно подумал я и сказал:
– Спасибо. Ну, я пошел.
И вспомнив ее прощальные слова, добавил:
– До встречи в эфире.
– Будь умницей, – ласково сказала Луазо, и в моей голове воцарилось молчание.
Наскоро сделав зарядку, я умылся и взглянул в зеркало. Пятый отвечал мне любопытствующим взглядом. Всматриваясь в его лицо, я вспомнил свою недавнюю непоколебимую уверенность в том, что я и он – одна личность. События последней ночи несколько выбили меня из колеи, но сейчас желание влиться в мир бессмертных охватило меня с прежней силой.
Я пригладил волосы и, насвистывая что-то веселое, бодро направился к двери. Лишь у порога я оборвал свой неуместный свист. Пятому, как, впрочем, и всему его миру, эта мелодия была незнакома.
* * *
И вот этот долгожданный момент, который я так часто себе представлял, настал. Я шел по комнатам, переходам, залам. Меня узнавали, здоровались, как будто мы расстались только вчера. Я вглядывался в лица этих людей, ставших мне такими знакомыми по фотографиям и телевизору. Вот Шинав, Седьмой, Адад. Поодаль, заложив руки за спину, прогуливался Адам, а рядом на роскошном диване возлежал Первый и задумчиво рассматривал высокий потолок. А вот и мои родители – Третий и Вторая. Тихо переговариваясь, они шли мне навстречу. Насколько я помнил, их отношения с детьми практически не отличались от отношений с другими людьми. Чуть больше теплоты и заинтересованности, но не более того. Впрочем, происходило это не по причине равнодушия к потомству, а скорее потому, что в прекраснейшем из миров все и всегда были очень приветливы и милы друг с другом. Поравнявшись со мной, Третий с доброй улыбкой кивнул. Вторая легко коснулась моей руки и мимоходом сказала, обнаружив прелестный голос:
– Пятый, мы тебя уже два дня не видели. Опять наступила полоса творческого уединения?
– Да, мама, – без промедления ответил я. А про себя подумал: "Надо было сказать "нет". Теперь придется что-то писать".
– Когда закончишь, почитаешь нам, – вступил в разговор Третий. – Ты же знаешь, как нам нравятся твои книги.
– Конечно, папа, – улыбнувшись, сказал я в ответ.
Одарив меня ответными улыбками, родители проплыли дальше. Я остановился и посмотрел им вслед. Все-таки сложно серьезно говорить "мама" и "папа" людям одного с тобой возраста.
– Не задерживайся, – шепнул голос Луазо. – Ты же не впервые видишь своих родителей.
Мысленно обозвав себя идиотом, я двинулся в Секцию Трапез, сохраняя на лице абстрактную доброжелательность.
* * *
В Секции Трапез завтракала развеселая компания в составе Седьмого, Двенадцатого, Шестой и Каина. Меня встретили приветственными возгласами и сообщениями, как хороша сегодня еда. Стараясь отвечать им в тон, я включился в беседу и уже через пять минут по-приятельски болтал с ними, попутно успевая отдавать должное завтраку. Естественность давалась нелегко: мне постоянно казалось, что сейчас я ляпну что-нибудь не то. Конечно, позади были экзамены и длительная подготовка, но то, что происходило сейчас, не шло ни в какое сравнение с многодневной имитацией.
Наблюдая за тем, как беззаботно они общались со мной, я не мог не задаться очевидным вопросом: сообщили им и остальным актерам, что Пятый сменился? Это было бы логично, ведь тогда они могли бы сглаживать мои возможные промахи и оговорки. Впрочем, как показывал предыдущий опыт, моя логика существенно отличалась от логики Тесье и его сподвижников. Размышляя над этим, я закончил завтрак и вместе с общительными сотрапезниками отправился в Секцию Встреч.
Потом были милые и вместе с тем глубокомысленные разговоры о литературе, причем по ходу дела собеседники не переставали восторженно цитировать мои книги. Как ни странно, но хоть я и не написал ни строчки из этих книг, мне было приятно слушать эти похвалы. И опять меня кольнула эта мысль: а знают ли они о подмене? Не случайны ли эти комплименты? Но все были настолько естественны, что через некоторое время я вообще с трудом помнил о том, что эти люди – актеры.
Разговоры сменились шахматной партией, которую я быстро проиграл Двенадцатому. Мой румяный приветливый противник, действительно чем-то неуловимо напоминавший Тесье, мгновенно расстраивал все мои планы своими ловкими быстрыми ходами. К счастью, Пятый никогда не славился склонностью к шахматам, иначе в мою программу обучения, наверное, включили бы это древнее искусство.
После партии настало время обеда, который по вкусу ничуть не уступал тому, что подавали в моем любимом "Фламберже". Кухня Господа работала на славу – пища так и таяла во рту. За обедом разгорелся спор о способах получения различных оттенков путем смешивания основных цветов. Размахивая блестящей ложкой, Седьмой доказывал, что зеленый получается путем соединения синего и желтого. Мне же почему-то казалось, что в результате получится сиреневый.
Мы настолько увлеклись беседой, что после еды направились в Розовую Секцию Искусств, чтобы положить конец спору экспериментальным путем. Седьмой был невероятно доволен, когда, смешав свои две краски, получил изумительный салатовый оттенок.
Время текло незаметно. Все вокруг были невероятно добрыми, отзывчивыми, веселыми, предупредительными. Вначале я постоянно чувствовал какое-то внутреннее напряжение. Мучительно продумывал каждую фразу, следил за тем, чтобы не употребить непонятную аналогию, не упомянуть внешний мир. Изо всех старался не нарушить главный и величайший запрет. Но постепенно обстановка сделала свое. Я расслабился. Чуткая, едва ли не звериная настороженность, сопровождавшая всю экзаменационную страду у Катру, ушла. Не было больше ловушек, хитростей, опасных двусмысленных фраз. А были только милые, приятные люди, с которыми нравилось общаться и от которых не приходилось каждую минуту ждать подвоха. И потихоньку моя подозрительность отошла на второй план, а затем и вовсе растаяла.
Вечером, засыпая, я думал, что превосходно справляюсь со своей ролью. За весь день Николь поправила меня только три или четыре раза, да и то по мелочам. Я не совершил ни одной серьезной ошибки и ни на секунду не вышел из образа. Я был Пятым – приятным собеседником и одаренным писателем, мудрым и бессмертным. Я впитал его образ. Где-то далеко на заднем плане существовало мое прежнее "я", оглядывалось, удивлялось, пыталось анализировать. Правда, теперь оно скорее довольствовалось скромной ролью наблюдателя.
Действительность, окружавшая меня, была моим миром, а я – его вечным обитателем. И действительность эта превзошла все мои ожидания. Не зря по соседству проживали Адам и Ева. Я находился в месте, которое с полным правом можно было назвать земным раем. Эта была настоящая Аркадия. Уже уплывая в сладкий сон, я с некоторым недоумением вспомнил о своем недавнем любопытстве.
Теперь мне было абсолютно безразлично, кто из моих приветливых соседей является Зрителем. И впервые за последние полгода я заснул в полном умиротворении.
* * *
На следующий день я столкнулся с Эмилем. Мне хотелось встретиться с ним буквально с первой минуты, но я не знал, где он живет, а расспрашивать об этом других, разумеется, было невозможно. Пока я ломал голову, как бы его найти, а еще ругал себя, что не догадался узнать его "адрес", имея доступ к камерам, Эмиль собственной персоной возник передо мной. Я шел в Секцию Встреч и едва не налетел на него, повернув за угол.
– А, Пятый, как поживаешь? – приветливо бросил он в ответ на мои извинения.
Только тут я понял, с кем говорю. Невнятно пробормотав что-то, я хотел было протянуть ему руку, но сдержался. Наш мир не знал древнего ритуала рукопожатия. Эмиль, скрытый под маской Десятого, стоял и приветливо смотрел на меня, как бы говоря: "Я тоже по тебе соскучился, но мы должны играть свои роли". Наконец я пришел в себя и сделал то, что надо было сделать с самого начала, – приветственно поднял открытую ладонь и сказал:
– Неплохо. Ну, как твои дела?
– Недурно, недурно… – полупропел он. И тут же сообщил: – Извини, я сейчас спешу, так что давай поговорим в другой раз.
Видимо, на моем лице отразилось разочарование, потому что он встревоженно спросил:
– Или у тебя что-то срочное? Тогда я все отменю.
Я пожал плечами.
– Как тебе удобнее…
– Вот и хорошо, – ответил он и, дружески улыбнувшись, двинулся дальше. Затем обернулся и добавил уже совсем непонятное: – Адаму понравилось.
Пока я пытался осмыслить эту информацию, которую он, видимо, считал ценной для меня, Эмиль скрылся за поворотом. Я немного потоптался на месте, но, вспомнив оплошность, допущенную в первый день, быстро двинулся дальше.
Честно говоря, я не ожидал, что наша встреча будет такой короткой и, главное, безразличной. Мне рисовались картины задушевной беседы, с восклицаниями в духе "а помнишь?". И что же? Вместо встречи старых друзей только равнодушное "прости, спешу". Разумеется, он не мог вести подобную беседу в коридоре, на глазах у наблюдателей, но ему никто не мешал договориться о встрече или хотя бы поговорить дольше, чем полминуты. В общем, в Секцию Встреч я пришел обиженным. К счастью, я был уже достаточно натренирован, чтобы не демонстрировать всему миру свои переживания, а взирать на всех доброжелательно и благосклонно. Но на душе скребли кошки. Опустившись в свое любимое кресло, то самое, которое мне заранее было предписано полюбить, я попытался сосредоточиться на книге.
Чтение давалось с трудом. Негодные кошки не унимались. Я все никак не мог забыть разговор с Эмилем и раз за разом прокручивал его в памяти. Что-то помимо обиды не давало мне покоя. Какая-то мысль промелькнула во время этой беседы, оставив гложущее чувство беспокойства. Бывает так, что незначительная фраза или деталь вызывает в памяти какие-то смутные ассоциации и после этого ходишь часами и пытаешься вспомнить: где же я это видел? от кого я это слышал?