Странное происшествие с обычными, кажется, людьми, но в очень необычном, так похожем на наш, мире...
Леж Юрий. Перевертыш
"Представьте себе хотя бы ваш русский генштаб на Земле.
Существуют у него оперативные планы
на случай вторжения, скажем, с Марса?
- Что ж, - сказал Андрей. - Я вполне допускаю,
что что-нибудь вроде и существует…"
А. и Б. Стругацкие. "Град Обреченный"
В длинном, приземистом, загроможденном кроватями в два яруса, помещении казармы повисли светлые сиреневые сумерки. Они размазывали очертания предметов, умиротворяли своей пеленой, застилали глаза, призывали к забытью усталые, молодые и не очень, солдатские организмы. Организмов в казарме было мало, основная часть штурмового, а ныне - временно - комендантского батальона еще не вернулась с ужина. Но в дальнем от входа, "почетном" углу на пяти койках расположились семеро бойцов в застиранной, неоднократно штопанной, но чистой и опрятной полевой форме. Четверо, окружив одну из коек, лениво резались в дурака, подобранной где-то в развалинах порнографической колодой, больше обращая внимания на картинки, чем на сам ход игры. А трое просто валялись на своих спальных местах, закинув ноги в сапогах на высокие спинки коек или просто спустив их на пол, что бы не изгваздать сапожной грязью казенные одеяла. Впрочем, грязи на сапогах было немного, за окнами стояла сухая, почти жаркая осень с редкими, раз за пару недель, короткими дождями, после которых земля высыхала в считанные минуты. Погода, совсем не типичная для северной части полуострова, где с наступлением осени из года в год шли затяжные, прохладные дожди, но вот же - и на старуху бывает проруха - в этот год с дождями небесная канцелярия пожадничала.
Развалившийся на крайней, предпоследней от стены, койке невысокий, но крепенький белобрысый парнишка лет двадцати, не больше, был в батальоне новичком, всего-то вторую неделю, как перевели его с "материка", где он начинал службу, сюда, под стены большого города. Месяц назад взяли город с помощью азиатской хитрости "на штык", но после схватки в окраинных, промышленных районах, прорыва в центр танковой колонны и капитуляции обороняющихся военных, до сих пор большинство районов не освоили полностью, оставив это дело военной комендатуре. А в комендатуру прикомандировали отдельный штурмовой батальон, прикрывавший город с северо-запада и не пустивший внутрь вражескую бронетанковую колонну, шедшую на помощь обороняющимся. У широкого федерального шоссе, сходу вступив во встречный бой, батальон потерял из восьмисот человек личного состава больше трети, и еще почти четверть из уцелевших после того боя отправили в госпиталя, в основном, на "материк". В городском, организованном при комендатуре, госпитале оставляли либо легких, либо нетранспортабельных раненых, перевести которых в другое место означало убить их в дороге. Оставшихся живыми и невредимыми бойцов и немногочисленных офицеров, в ожидании пополнения и в качестве отдыха, подчинили на время коменданту города, оставив, впрочем, базироваться здесь же, на той самой окраине, где всего-то несколько недель назад горело танковое железо, грохотали выстрелы гранатометов, ухали мины.
Знающие свое дело, как "Отче наш", тыловики моментально подобрали под казарму длинное заброшенное здание, напоминавшее опустошенный давным-давно склад, силами трофейщиков навели в нем за два дня относительный порядок, расставили койки, забили выделенный закуток матрасами, подушками и постельным бельем, и - вернулись на свои родные базы и склады, справедливо рассудив, что дальнейшая судьба быта должна быть вручена в могучие и сметливые солдатские руки.
Уцелевшие в мясорубке встречного боя, отдохнувшие, отошедшие от горячки боевых будней, солдаты с удовольствием порешали многочисленные бытовые вопросы, в основном, путем мародерских налетов на ближайшие к окраине брошенные и разбитые магазины, и теперь казарма выглядела не так сурово и однообразно, как положено по воинским нормативам, а чуть уютнее и теплее, радуя отдыхающих после дневных занятий бойцов домашними, давно забытыми мелочами.
Впрочем, во всем этом белобрысый новичок по прозвищу "Пан", участия не принимал, он как раз оканчивал снайперские дивизионные курсы и прибыл в штурмовой батальон, когда тыловая жизнь нормализовалась, вошла в свою колею. Батальон, оставшийся караулить город вместе с хозяйственными и комендантскими службами, пополнять не спешили, успев в первую неделю после окончания боев подбросить до половины потребного состава рядовых, а вот со специалистами и офицерами вышла заминка. А пока суть да дело, из восемнадцати взводов десятью командовали сержанты и старшины, а тремя четвертями отделений - рядовые из обстрелянных "старичков".
Белобрысого Пана, по прибытии, прикрепили к старшему сержанту Успенскому, ротному снайперу, а теперь, по совместительству, и командиру взвода, для обучения в реальных боевых условиях и стажировки. А Успенский, замотанный взводными делами, на всю первую неделю перепихнул новичка своему напарнику по кличке "Волчок". Волчок и таскал за собой Пана по развалинам, заставляя отрабатывать маскировку в городских условиях, постройку запасных и резервных лёжек, и только одно было плюсом - патронов для стрельбы Волчок не жалел, правда, загружая ими Пана сразу на двоих. Вечерами, обычно перед отбоем, Волчок рассказывал Успенскому о достижениях "своей" снайперской пары. Вот и сегодня, чуть пораньше закончив занятия, обмывшись в устроенном рядом с казармой душе и перекусив до времени общего ужина, они завались на койки, отдыхая, и тут же рядом с ними прилег о чем-то задумавшийся Успенский.
- Пан, а Пан, - подал голос Успенский, поворачивая голову и рассматривая в упор сослуживца, как будто только что увидел его впервые. - А скажи-ка, Пан, мы вот оккупанты? и захватчики?
- Ну, это… как бы… - промямлил Пан, не зная, как же отвечать.
С одной стороны, Успенский был нормальным парнем, постарше многих, особенно из пополнения, возрастом под тридцать уже, но с другой стороны - он был, хоть и временным, командиром взвода, офицером. И то, что старший сержант разрешал Волчку и еще некоторым бойцам обращаться к себе запросто, означало лишь, что они вместе прошли огонь боев. В вопросах боевой учебы, нарядов и поддержания порядка во взводе Успенский спуску никому не давал и скидок на срок службы и боевые заслуги не делал. Потому и замялся с ответом Пан, что не знал, как же себя вести, да еще и почувствовал в словах Успенского нотки юмора. Тут как бы впросак не попасть, чтобы не стать потом посмешищем для всего батальона на долгие месяцы. Был у него еще свежим в памяти пример одного бойца со снайперских курсов, там, на "материке"…
- Ну, ладно, раз стесняешься ответить, то ты, Волчок, скажи, - смилостивился Успенский, переводя взгляд на своего бывшего напарника по снайперскому звену.
- Ну, а как же, Вещий? - поддержал комвзвода Волчок. - Как ни есть и оккупанты, и захватчики, нас так ихнее радио всегда называет, да еще и матерными словами по ихнему поливает…
Вещим, как успел заметить Пан, старшего сержанта звали только уж совсем близкие друзья, такие, как Волчок, да еще три-четыре офицера. Никто из них не рассказывал о происхождении клички, но как-то не верилось, что всему виной было имя Успенского - Олег.
- А ты опять всякую клевету слушаешь? - спросил строгим голосом Успенский.
- Да я бы уши заткнул, - ехидно оправдался Волчок, - но руки были заняты. Получал в оружейке патроны, а там как раз радио и говорило…
- Не ври, - попросил Успенский. - Во-первых, в оружейке радио нет, во-вторых, даже если б туда старшина приемник притащил, то слушать бы вражью станцию не стал, потому как он по-местному ни бум-бум и ни бельмеса…
- Ну, ладно, в каптерке я слушал пару дней назад, с тобой же вместе, - сдал Успенского его же самого Волчок.
- Тогда, ладно, со мной можно, - согласился старший сержант и снова приступил к опросу новичка: - А если мы оккупанты и захватчики, то почему ж мы не грабим богатые дома местных обывателей и не насилуем красивых женщин, жен и сестер этих самых обывателей?
- Ну, наверное, потому что мы сознательные бойцы, а не простые налетчики и грабители, - сказал, сильно сомневаясь в своих словах, Пан и оказался прав в своих сомнениях.
- Вот уж нет, сознательность и цели нашего тут пребывания совсем не при чем, - нравоучительно ответил Успенский. - Не грабим и не насилуем мы потому, что нам, увы, не хватает на это времени. Слишком уж загружены мы боевой учебой и бытовыми вопросами, что бы отвлекаться еще и на грабежи и насилие.
- Вот это выдал! - с восхищением произнес на правах друга Волчок. - Попробуй так же на политинформации пояснить…
- Я-то попробую, ты меня знаешь…
И Пан почему-то ни на секунду не засомневался, что эту самую фразу Успенский легко может сказать и не такое не только на взводной политинформации, но и на общем собрании молодых партийцев батальона, в присутствии даже самых лютых проверяющих из политотдела Армии. Вообще, из всех виденных до сих пор Паном фронтовиков эти штурмовики казались самыми бесшабашными и бесстрашными не в бою, в бою он с ними еще не был, а в простой армейской жизни, в решении самых обычных вопросов быта и боевой учебы.
Пан вспомнил, как несколько дней назад, в один из первых его учебных дней, в секторе для стрельбы, обозначенном ему среди развалин какого-то магазина Волчком, появилось трое гражданских, явно промышлявших мародерством, с большими клетчатыми сумками в руках, почему-то в черных очках и с громко кричащим на полрайона миниатюрным радиоприемником на поясе у одного из них. Про то, что приемник берет только одну волну, а местные зовут его "плеером" Пан узнал позднее, а в тот момент неожиданно для себя услышал спокойную и внятную команду Волчка: "Огонь на поражение. Твой центральный…"
В тот момент Пан промедлил всего секунду, но все-таки успел достать затылок центрального мародера, уже сообразившего, почему упали его крайние собратья и попытавшегося сбежать. За промедление при выполнении приказа Волчок тут же, возле еще неостывших тел, надавал Пану затрещин, ругаясь матерно, вспоминая всех пановых родственников до седьмого колена. Но тут Пан понимал, что сплоховал, хотя и сам Волчок, после экзекуции, сказал: "Для первого раза все-таки неплохо. Но - на будущее…." Это был первый живой человек, которого убил Пан, и он немножко проблевался после экзекуции, когда осматривал труп, определяя, попал ли туда, куда целился. "Обязательно надо глянуть, пока такая возможность есть, - заверил его Волчок. - Потом уже не до того будет…" Сам напарник тоже тщательно осмотрел убитых им, но - вот интересно - ничего с них не взял и даже огромную клетчатую сумку, набитую каким-то явно не бросовым товаром, даже открывать не стал, оставив там, где её уронил центральный.
Задумавшись о взаимоотношениях внутри батальона и отношении бойцов к окружающему их, хотя и враждебному, но мирному городу, Пан едва не прозевал следующую реплику Успенского:
- А вот мне что-то захотелось пограбить и понасильничать… Да вот и новенького надо бы на экскурсию сводить, как ты считаешь, Волчок?
- А что ж не сводить? - поддержал Волчок. - Парень боевой, только без опыта пока. Но опыт, может быть, и придет. А может быть, не успеет придти. А вот посмотреть, как проклятые буржуины устроились в этой жизни, не вредно будет.
- Как ты, Пан, в смысле пограбить и понасильничать? - обратился уже к нему впрямую старший сержант.
- Да я, вообщем-то, не против, - ответил Пан, понимая, что слова Успенского вряд ли стоит воспринимать буквально.
- Ну, значит, прогуляемся сегодня по городу вместо спокойного солдатского отдыха…
Успенский резко сбросил ноги со спинки кровати и притопнул сапогами о доски пола. Казалось, он собирается прямо сейчас рвануться и побежать в город, минуя близлежащие развалины, что бы насладиться своей властью "оккупанта" и "захватчика".
- Вам замполит так погуляет, что мало не покажется, - с кислой миной возвестил Волчок.
Замполит в батальоне был новый, из пополнения. И хотя он старательно вникал в неофициальную иерархию служебных отношений и ничего не имел против, когда прошедший бои сержант подсказывал новенькому, совсем недавно из училища, лейтенанту, как правильнее построить учебный процесс. Но к самостоятельным вылазкам в город, уже до его прихода имевшим место, относился крайне отрицательно, считая, что такое несанкционированное общение с местным населением разлагает бойцов и младших командиров. Впрочем, против организованных, раз в неделю, экскурсий под присмотром офицеров и даже себя лично, замполит не возражал, но все-таки при этом оставался "новичком", не успевшим стать своим для ветеранов батальона.
- А он что - сегодня дежурит? - спросил Успенский.
- Нет, сейчас должен комроты "два" заступать, Пешков, - ответил Волчок.
- Ну, раз сам Пешков на стреме, то и рассуждать нечего, - решил старший сержант. - Пан, давай-ка, собирайся.
Пан подскочил с койки, вопросительно глядя на Успенского, мол, что брать, что не брать с собой в город.
- Сходи-ка ты к Хвату, - распорядился сержант, - попроси у него местных зеленых бумажек, ну, а на обратном пути забери из оружейки по паре запасных обойм для себя и для меня… "Семена"-то своего давно чистил?
- Обижаешь, начальник, - вступился за новичка Волчок, - у нас с этим строго…
Штатным оружием ближнего боя для снайперов был пистолет конструкции Семенова, прозываемый в войсках просто "семеном" или - высокопарно - мини-карабином. Убойной мощности пистолет, умеющий к тому же стрелять очередями, с обоймой на двадцать патронов пришелся по душе не только снайперам, танкистам, водителям, тем, кому он был положен по штату, но и большинству взводных и ротных офицеров, всеми правдами и неправдами старающихся заиметь такой в личное пользование. В самом деле, гораздо удобнее воевать было с небольшим и мощным "семеном", чем с громоздким, да и не нужным особенно офицеру штурмгевером.
Находясь практически в городской черте, но, тем не менее, официально считаясь в "прифронтовой зоне", бойцы штурмового батальона личное оружие в оружейку не сдавали. Исключая, конечно, снайперские винтовки, гранатометы и пулеметы, хранить которые в казарме возле коек было затруднительно. А вот патроны и гранаты были всегда "под замком", а к табельному оружию полагалось лишь по одной обойме или магазину, что бы в случае нужды продержаться в бою до открытия "оружейки", расположенной здесь же, в казарме.
А вот старшина Хват своей резиденцией имел маленький отдельный домик, построенный, похоже, в незапамятные времена из таких легких и непрочных материалов, что все только диву давались, как смог он устоять столько времени, да еще во время проходящих рядом боев. Там организовал свою мастерскую оружейник и ремонтник Хват, человек полностью свою фамилию оправдывающий. Месяца три назад, когда батальон форсированным маршем спешил к городу, в маленьком поселке, больше напоминавшем большую деревню, бойцы обнаружили разбитый инкассаторский броневичок, наполненный мешками местных зеленоватых купюр различного достоинства. Видимо, кто-то ушлый решил вывести деньги на восток из зоны оккупации, а еще кто-то, не менее, а то и более ушлый, решил этими деньгами поживиться, но - опоздал, успев только остановить броневичок, перестрелять охрану и вскрыть бронированные дверцы. Впрочем, может быть он и прихватил с собой пару-другую мешков до появления авангарда штурмового батальона. А вот бойцы и офицеры отвлекаться на чужие, совсем в военной жизни не нужные купюры не стали, просто сдвинув автомобиль с дороги. Но Хват, передвигающийся на отдельном бэтээре со своим тонким и грубым имуществом, отвлекся и закинул пяток объемистых мешков в свою передвижную мастерскую. Будто предвидел он если не кровопролитный бой, то уж последующий отдых в роли комендантской роты - точно. И теперь все солдаты и офицеры батальона, отправляясь по делам или на экскурсии в уцелевшие части города, обращались к Хвату. К чести старшины, он ничего не требовал в обмен на иноземные деньги, разве что иногда каких-то мелких услуг, щедро оделяя из своего запаса всех нуждающихся. А деньги эти все еще продолжали хождение в городах и селах оккупированной зоны, пусть и сильно за последнее время обесценились. И теперь, попадая на все еще оживленные центральные улицы оккупированного города, офицеры и солдаты штурмового батальона не чувствовали себя бедными родственниками, способными только отбирать нечто нужное им или просто любопытное под угрозой оружия.
Сперва старшина Матвей Хват, возрастом превосходивший Пана почти вдвое, разворчался на прибежавшего к нему с просьбой: "Дяденька, дай денег" новичка. "Строить и равнять" личный состав глубоко штатский механик на все руки Хват не умел, зато ворчал отменно, а уж если кто-то, пусть даже и из старослужащих, запарывал оружие неправильной эксплуатацией, то мог и наорать по рабочему, матерком и от души. Впрочем, узнав, что Пан просит не за себя, ну, то есть, не только за себя, а в первую голову за Успенского, старшина подобрел и выдал новичку пяток пухлых пачек перевитых банковскими упаковками купюр солидного достоинства. Все они были из сотенных дензнаков, и лишь одна компоновалась полусотенными. Привыкшему после призыва к рублям, да трешкам, да и в гражданской жизни не избалованному червонцами и четвертаками Пану сумма местных дензнаков показалась ошеломляющей, но, верный уже начавшейся закладываться в нем снайперской неторопливости и основательности, солдат решил не спешить с душевной благодарностью щедрому старшине, а глянуть для начала, что на эту бешеную сумму можно приобрети в оккупированном городе.
В казарму Пан вернулся с полными карманами, набитыми местными деньгами и запасными обоймами. Сначала, возвращаясь еще из мастерской от Хвата через спортгородок, мимо столовой и плаца, он нервничал, опасаясь попасть на глаза кому-то из офицеров, и успокаивал себя, что тащит такую огромную по местным меркам сумму не себе, а старшему сержанту Успенскому. Но уже в оружейке, где получал у дежурного по роте сержанта Халябина патроны, успокоился после того, как Халябин, кивнув на его оттопыренные карманы, спросил: "На блядки собрались? всем колхозом?" И только после подтверждения своей версии спокойно выдал патроны, заставив, правда, расписаться в ведомости. Но за прошедшие недели в батальоне Пан привык к тому, что расписка эта является пустой формальностью для списания боеприпасов, и никто из старших товарищей, а тем более, офицеров, не контролирует расход до каждого патрона. Таковы были фронтовые реалии штурмового батальона.
- Тебя хорошо за смертью посылать, - встретил Пана старший сержант, успевший переодеться в полевой, новенький штурмкомб, перепоясанный отличным офицерским ремнем с жесткой кобурой под "семена", в идеале служащей прикладом к нему. - Давай-ка, смени амуницию, а то выглядишь, как партизан, полгода по лесам шлявшийся… да и сапоги почисть…