Побросав прямо на койку Успенского пачки денег и запасные обоймы, Пан поспешил в каптерку за "выходным" обмундированием, гуталином и сапожной щеткой, хотя последние предметы у него лежали в вещмешке под койкой, но, становясь настоящим солдатом, Пан предпочел воспользоваться казенным имуществом.
- Картинка, а не боец, - похвалил его через пару минут Успенский. - Теперь, вот чего, "семена" из кобуры переложи запазуху, под ремень, но так, что б поудобнее было сразу схватить, а в кобуру лучше суй деньги, пусть она кошельком твоим побудет…
Тут только Пан понял бытующую в батальоне приговорку: "Захожу я в магазин, расстегиваю кобуру…", над которой ломал голову, но стеснялся спросить с первых же дней своего появления в части…
- А вот капюшон зря отстегнул, - продолжил инструктаж старший сержант, - куда ж ты будешь награбленное пихать? в руках таскать не положено, руки у солдата должны быть свободные, что бы всегда успеть применить оружие против врага - явного и затаившегося…
- Умеешь ты сказать, Вещий, - с завистью прокомментировал слова Успенского Волчок, - тебе бы в помощники к замполиту…
- Мне на своем месте нравится, - отрезал Успенский, - а замполит пусть на своем язык чешет, служба у него такая…
- Кстати, о языках, которые чесать надо, - поинтересовался Волчок. - Вы что же, без Пельменя пойдете? Несолидно как-то для взводного…
Каким образом неуклюжий, угловатый, совершенно нестроевой еврейчик Валя Пельман попал в число новобранцев штурмового батальона, не мог бы сказать и его иудейский Бог, пути коего, как известно, неисповедимы. Но вот что прозовут Пельмана Пельменем можно было догадаться и без помощи предсказателей, стоило только разок посмотреть на него в военной форме: растоптанные сапоги, которые чистил, похоже, только их предыдущий владелец, штурмкомб на пару размеров больше, чем нужно, с обвислыми коленями и продранными локтями, невероятным образом изжеванный ремень с почему-то гнутой пряжкой и пилотка, натянутая на самые уши… Впрочем, с первых дней службы какое бы обмундирование не выдавали, как бы не пытались подогнать его самодеятельные портные по фигуре Валентина, через три дня Пельман вновь выглядел Пельменем…
В первые же дни пребывания в батальоне выяснилось, что Пельмана не только не смогли научить в учебке обиходить себя, как положено солдату, но и не внушили никакого понятия о субординации. И единственным плюсом, из-за которого Валентина и не отправили тут же в распоряжение коменданта города, было отличное знание местного языка, который отличался от языка Шекспира и Киплинга примерно как русский литературный от одесского "суржика".
Пельменя с недельку беззлобно пошпыняли все, кто имел и не имел на это право, а потом, убедившись, что это не помогает изменить какие-то внутренние, глубинные установки у этой загадочной личности, успокоились, единодушно договорившись между собой только об одном: даже на учебных стрельбах не выдавать ему боевые патроны во избежание самострела или нанесения нечаянных ран товарищам.
В город Пельменя с собой брали только офицеры, ну, и на замполитовских экскурсиях он уже дважды отработал, чем повысил свою значимость в глазах большинства новичков. Но в краткие, обычно ночные, самоволки "старики" по-прежнему предпочитали бегать без этой обузы по недоразумению и требованиям устава называемому солдатом.
- Да уж, ноблес оближ… - почесал в затылке Успенский, а Пан, не ожидавший от старшего сержанта таких иностранных слов, удивился.
- Подхватим в штабе, - махнул рукой Успенский, - надо же нам пограбить, да понасиловать с полным знанием дела, а не тех, кто под руку попадет… Пошли, Пан.
Успенский и Пан вышли из казармы навстречу довольно разболтанному строю возвращающихся с ужина солдат. Впрочем, за все время, проведенное Паном в батальоне, строевых занятий тут не было, только боевые. Но, кажется, такая вольница заканчивалась, если судить по недовольному взгляду Успенского, брошенному на проходящих мимо бойцов соседней роты. Их родная третья рота продолжала еще принимать пищу под широким навесом, сооруженным в стороне от казармы рядом с полевыми кухнями. Оттуда на всю территорию часть распространялись соблазнительнейшие запахи вареной картошки и тушенки.
Как и положено, вся территория части была обнесена забором из колючей проволоки, по углам которого шустрые и набившие руку на таких инженерных решениях тыловики установили сваренные из труб и металлического листа вышки для часовых с прожекторами, сейчас заливающие ослепительным, режущим глаз, светом полосу отчуждения. Отблески этого света в достаточной мере освещали и внутреннюю территорию, что бы можно было ходить, не спотыкаясь, в вечерних сумерках, а вот по ночам положено было передвигаться только часовым да их сменщикам, подсвечивая свой путь камуфляжными синими фонариками. Потому и не предусматривалось никакого иного внутреннего освещения.
Успенский уверенно повел за собой новичка по хорошо протоптанной тропинке к широкой армейской палатке, изображающей здание штаба, даже с дежурным бойцом с красной повязкой на рукаве, спокойно покуривающим в сторонке от широкого полога входа.
Несмотря на слабое освещение, дежурный моментально признал Успенского, затоптал окурок и шагнул навстречу:
- Товарищ старший сержант! Дежурный по штабу рядовой…
- Вольно, боец, - скомандовал Успенский, узнав одного из новичков, зачисленных совсем недавно во вторую роту. - Ротный твой здесь?
- Так точно, - по-уставному ответил боец и добавил: - Только что пришел…
- Пошли со мной, - позвал Пана Успенский, по-хозяйски отодвигая полог и проходя в палатку.
Внутри штаб был разгорожен непонятными ширмами и кусками фанеры на полтора десятка закутков разной формы и размера, но все они пустовали. Рабочий день у офицеров закончился, и они разошлись по территории части: кто на ужин в ту же самую столовую, где только-только кормили бойцов, кто - в первую роту, где был оборудован специальный офицерский отсек-общежитие. Только возле большого стола, заставленного телефонными аппаратами и еще какими-то средствами связи, сидел капитан Пешков и дежурный радист-связист, имени которого Пан не знал, но, судя по неуверенному виду и немного одеревеневшей позе, такой же новичок, как и сам снайпер.
- Вечерний привет, Пал Василич! - подходя к столу, козырнул Успенский.
- И тебе привет, Олег, - ответил капитан, солидный мужчина, в возрасте ближе уже к пятидесяти, чем к сорока годам. - Новенький с тобой?
- Так точно, - старший сержант продемонстрировал, что по-уставному разговаривать умеет не хуже других. - Новый снайпер для нашей роты.
- И как он? - поинтересовался Пешков, по-прежнему игнорируя присутствие Пана.
- Пока Волчок натаскивает, замечаний особых нет, - то ли похвалил, то ли придержал свое мнение Успенский. - До дела дойдет, там посмотрим.
- Верно, бой все по своим местам расставит, - согласился капитан. - А сюда-то, зачем пришли? Пакость какую придумали?
- Никак нет, - улыбнулся Успенский. - Хотел, вот, новичка в город сводить. Он тут уже вторую неделю заканчивает, а дальше развалин не ходил. Не порядок…
- А я, значит, что б вас прикрыл, если замполит с претензиями выскочит? - засмеялся капитан, раскусив еще не высказанную просьбу сержанта.
- Да нас прикрывать-то особенно и не надо, - спокойно ответил Успенский. - Просто, чем меньше шума подымется, тем всем же лучше будет… А еще я хотел с собой экскурсовода захватить…
- Пельменя что ли? Запросы у тебя, Успенский, не сержантские, - усмехнулся капитан. - Прямо скажу, размах пошире наполеоновского, прям, комбатский у тебя размах…
- Тут он, небось, ошивается? - не обращая внимания на критику, уточнил Успенский.
- При штабе не ошиваются, а служат, - строго сказал капитан. - А как же я без него, если среди ночи понадобится?
Капитан кивнул почему-то на аппаратуру связи, будто переводчик был ему нужен в случае срочных звонков из вышестоящих штабов или от коменданта города.
- Так точно, товарищ капитан, служат, - не стал спорить Успенский. - Только вот Пельмень-то не служит, а как раз ошивается. Отдай погулять, тебе же на душе спокойнее без него будет…
- Ну, ты, как всегда, логикой убиваешь, - засмеялся капитан. - И то ведь верно, следить за этим недоразумением не надо…
- Значит, беру?..
- Только верни в целости и сохранности, - попросил капитан. - И не пои его сильно, вдруг с утра им замполит поинтересуется, у него тут весь день какие-то идеи странные в голове бродили.
- Спасибо, товарищ капитан, - улыбнулся старший сержант, козырнул и отметился: - Так мы пошли…
- С богом!
Правая рука капитана потянулась было перекрестить бойцов, но усилием воли, заметно дернувшись с полдороги, Пешков козырнул ответно старшему сержанту.
Успенский, кивнув, шагнул мимо стола к дальнему закутку, рефлекторно вычислив, где может пристроиться подремать не приспособленный к солдатской жизни человек. Через пару минут оттуда донеслись легкие постанывания, гундосое: "Ну, зачем?" и сдержанное: "Рядовой! Встать! за мной!", смешанное со сдержанным похрюкиванием от смеха.
Появившееся после этого чудо в камуфляжном комбинезоне, грязных сапогах, взлохмаченное и полусонное и было Пельменем, мявшим в руках пилотку и одновременно почесывающим ухо о плечо.
- Он ужин проспал, - напутствовал капитан Пешков, - покорми его, что ли в городе…
- Учту, - улыбнулся Успенский и рявкнул, командуя: - Рядовой Пельман, на выход - марш!
Выходя из штабной палатки, Пан почему-то вспомнил неожиданное напутствие капитана и даже подумал, не померещился ли ему остановленный на полдороги жест и не послышалось ли поминание бога в устах офицера, который по определению должен быть атеистом и партийным человеком. Но затруднительную ситуацию разъяснил Успенский, едва они отошли от штабной палатки.
- У нас тут, после серьезных боев, и не такое услышать можно, - сказал старший сержант. - И бога поминают, и черта… даже Августа Бебеля и Первый Интернационал не забывают некоторые… и партийные, и беспартийные. Капитан Пешков-то, кстати, беспартийный, потому, в капитанах и простым ротным ходит до сих пор.
Пан призадумался. Он уже не раз слышал про тот бой на окраине города, в котором полегло больше трети бойцов батальона. Но подробности не вспоминал при нем никто из "стариков", прошедших через этот огонь и смерть. "Наверное, тогда было такое, что и вспоминать сейчас тяжело, - решил для себя Пан, - недаром же вон и бога поминают и до Бебеля добрались…"
У КПП, который изображала палатка поменьше штабной, поставленная здесь, что бы не гонять отдыхающую смену в казарму, Успенский переговорил с каким-то высоким, тощим, как жердь, сержантом из ветеранов, о чем-то посмеялся вместе с ним, а потом бодро зашагал через маленькую калиточку из колючки прямиком на трассу, которая вела к центру города, мимо сумрачных, кажущихся ночью зловещими, развалин.
Пан, к виду развалин привыкший, да к тому же обладающий неплохим ночным зрением, не идеальным, ноктоскопическим, но позволяющим ему легко различать разные предметы почти в полной темноте, шел вслед за сержантом по знакомой тропинке спокойно, а вот замыкающий их маленькую колонну Пельмень нервно озирался по сторонам, все время как-то странно дергая шеей, то и дело спотыкался на ровном месте, шумно сопел и шмыгал носом.
Выведя бойцов на трассу, прямую, когда-то ровную и чистую, а сейчас изрытую воронками и разбитую гусеницами танков и вездеходов, старший сержант остановился. Пан успел сместиться чуть левее, что б видеть противоположную сторону. Сделал он это чисто автоматически, но ободрительный взгляд Успенского заметить успел.
- Так бойцы! Мы, как и положено оккупантам и захватчикам, идем грабить и насиловать! Не забывайте об этом, ведите себя, как хозяева в этом городе. Особенно, ты, Пельмень. Пан, не стесняйся стрелять, если что покажется подозрительным, особенно, если не успеваешь у меня спросить.
- Так точно, - кивнул молодой снайпер.
- Я… это… - подал голос Пельмень, так и не научившийся за время службы спрашивать разрешения поговорить у старших по званию. - Не хочу никого грабить… ну, и насиловать…
- Да ты только переводить будешь, если кто-то что-то неправильно поймет, - вздохнув, пояснил Успенский. - И запомни, Валя, без моего разрешения - ни слова местным товарищам, даже если это будет просто "спасибо-пожалуйста", понял?
- Да… - промямлил Пельмен таким тоном, что Пану страстно захотелось отвесить ему сильного пинка, что бы он проснулся и начал отвечать по-человечески, ну, то есть, по-военному.
- Не нервничай, - улыбнулся старший сержант, заметив рефлекторное, но задавленное в зародыше, движение ноги Пана. - Мы же отдыхать идем. Лучше давай так, твоя сторона левая, моя - правая, Пельмень - посередке. И так - до освещенных мест.
- Слушаюсь! - ответил Пан, соображая, что даже сама дорога до города не такая уж безопасная, как хотелось бы верить, и, кажется, зря они потащили с собой в нагрузку Пельменя.
* * *
Первая неожиданность в этой ночной прогулке выскочила на них сама, когда сумрачные, недобрые развалины уже остались позади, а впереди - метрах в двухстах - маячила слабоосвещенная, но оживленная даже в такое время суток улочка, по которой медленно катили редкие автомобили и прохаживались пестро, разнообразно одетые люди.
Все это Пан успел оценить перед тем, как из-за дома, наперерез им, выбросился, другого слова не подобрать, низенький, кучерявый мужичок в клетчатом пиджаке и темных брюках, смуглый, горбоносый, размахивающий руками, как ветряная мельница. Эти-то пустые руки и спасли его от выстрелов Пана. Успел новичок сообразить, что лучше сейчас послушать, зачем подбежал этот человек, чем потом осматривать труп.
- Дефочка гуд, есть вери гуд, онли вас… - скороговоркой тараторил человечек, тараща глаза и руками пытаясь то ли изобразить прелести предлагаемых девочек, то ли разогнать злых духов непонятным непосвященным камланием.
- Не обращай внимания, Пан, - хладнокровно сказал старший сержант, грубо и сильно отталкивая назойливого человечка. - Сутенер это местный, думает, если первым предложит, то мы на его товар и клюнем…
- Какой товар? - не сообразил сразу Пан.
- Женщинами торгует, - пояснил Успенский. - Тут, в городе, этих шлюшек - пруд пруди. Кто под сутенерами работает, кто сам по себе… ну, то есть, сама по себе. Привыкай, тут все продается, даже счастье…
Хорошо, что старший сержант был занят отпихиванием с дороги сутенера, и не видел, как густо покраснел Пан. Про женщин, торгующих своим телом, он только читал в книжках, да видел в кино, но вот что бы лично, нос к носу сталкиваться… Да еще и иметь возможность купить… Ух… что-то пересохло в горле от странного возбуждения, и Пан сказал:
- Какое ж это счастье, если продается…
- Правильно мыслишь, - похвалил Успенский, - плохое счастье, но вот для физиологии - годится, не все ж время онанировать, пока не воюешь…
- Это не по-человечески, эксплуатировать несчастных женщин, вынужденных торговать собой, это низко и… - подал голос Пельмень.
Но Успенский, в очередной раз покрепче оттолкнув назойливого сутенера, душевного порыва не оценил:
- Смотри, Пан, с кем поведешься, от того и наберешься. Чешет, прям, как замполит.
- В чем я не прав? - попробовал высказаться Пельмень, не понимающий, что с начальством вообще, а уж в армии тем более, спорить бесполезно.
- Тебе никто несчастных женщин за деньги не предлагает, - засмеялся Успенский. - А если и предложат, то у тебя денег нет. Пойдем, Пан, для начала выпьем по чуть-чуть… Ты как к этому? Не увлекаешься?
- Нет, только вот когда провожали… - Пан засмущался, не зная, как признаться, что на собственных проводах напился так, что с трудом очнулся уже в теплушке эшелона, двигающегося на восток.
- Да на проводах-то мы все гульнуть мастера… - не стал выяснять подробностей Успенский. - А в жизни-то тебе лишку нельзя никак, пропадешь на нашей снайперской работе.
Пан не стал отвечать, увлекшись рассматриванием улицы, на которую они вышли, отбившись от сутенера. Несмотря на поздний вечер, а может быть и благодаря ему, людей на тротуарах было много, а по середине улицы даже проезжали автомобили, водители которых неизвестно откуда доставали бензин, ставший стратегическим сырьем и дефицитом для частных лиц с первых же дней войны. К удивлению Пана, среди прогуливающихся было очень много мужчин вполне призывного возраста. Они фланировали неспеша по тротуарам, стараясь прижиматься поближе к домам, заложив руки в карманы, надвинув на брови или заломив на затылок широкополые шляпы, в каких на "материке" ходили разве что инженеры и ученые. Еще больше было женщин и - почему-то - молодых подростков, шныряющих между прохожими с ловкостью цирковых обезьян. Внимательным взглядом снайпера, пусть и начинающего, Пан отметил, что пестрота и разнообразие нарядов компенсировалась отнюдь не первой свежестью брюк, пиждаков, платьев и жакетиков, ботинок и туфелек на острых, длинных каблуках.
Упомянутые старшим сержантом продажные женщины легко бросились в глаза своим развязным поведением. Никто из них не прятался боязливо в сторонке, не прикрывал стыдливо лицо, наоборот, они выставляли себя напоказ, иногда приставая к прохожим, задевая их дерзкими шутками и смешками. И хотя Пан не понимал ни слова, так и не справившись до сих пор с военным разговорником, полученным уже по эту сторону океана, смысл того, что говорили проститутки улавливался легко.
К удивлению Пана ни негров, ни китайцев, которые, как говорили на политинформациях, преобладают среди городского населения, он сразу не увидел, и только через несколько минут смог вычленить несколько негритянок, даже, скорее, мулаток, среди проституток, да еще пара подростов с черной кожей сновала туда-сюда, толкаясь и обзываясь со своими белыми сверстниками.
- Не их район, - пояснил Успенский, когда Пан обратился к нему за разъяснениями. - Тут все живут отдельно. Один квартал для белых, другой - для негров, а уж китайцы вообще отдельно от всех поселились. Но в негритянский район мы сегодня не пойдем, да и вообще там нечего делать, в этой помойке…
- А как же интернационализм? - поинтересовался вновь не к месту Пельмень. - Мы же должны ко всем одинаково относиться…
- Это я должен ко всем одинаково относится, - ответил Успенский, - но вот смотрю на тебя и относиться хорошо начинаю к Пану. Догадайся - почему?
Пельмень засопел, громко шмыгнул носом, напрягся, но говорить ничего не стал, видимо, сообразив, наконец-то, что спорить с начальством - себе дороже.
- Пойдемте, ребята, для начала в бар, - скомандовал старший сержант, - ты, Пан, расслабься чуток, здесь поспокойнее, чем в развалинах, да и сразу заметно, если кто вооружен. Хотя, говорят, тут у каждого второго пистолет дома имеется.
- Да-да, я читал, что абсолютно официально разрешена продажа оружия, - поддакнул Пельмень, - вот только зачем людям все эти пистолеты?
- Я тоже думаю, зачем им оружие. если они им пользоваться не умеют? мв-то уже здесь прогуливаемся… - подмигнул Пану Успенский и поторопил, - давайте, давайте, двигайтесь, тут только в самом конце улицы приличное заведение.