Успенский, как турецкий паша из какой-нибудь развлекательной книжки, разлегся посередине ложа, кроватью это место назвать язык не поворачивался, окруженный девицами, похрапывающими, постанывающими во сне. Сам же сержант спал тихо, но - дышал, и это сразу же успокоило Пана, когда он приблизился к постели.
И глаза Успенский открыл, едва Пан тронул его за плечо, и руку под подушку сунул почти одновременно с открыванием глаз.
"Надо?" - спросил быстрым, ясным взглядом Успенский. "Да", - чуть заметно кивнул Пан. И тут же отлетело в сторону одеяло, обнажая упруго стоящий спросонья член сержанта и белесые, мягонькие ягодички блондиночки. Пан застенчиво отвел в сторону глаза, а когда сообразил, что сейчас не время для скромности, старший сержант уже вдевал руки в рукава комбинезона.
- Что там? - спросил Успенский, когда они вышли в коридор.
- Сейчас увидишь, - шепнул Пан, думая, что лучше показать, чем рассказывать фантастические истории, тем более, идти предстояло пару десятков метров.
В зыбком утреннем полумраке только-только покинутой Паном комнаты уже хорошо можно было разглядеть и пару стульев, и маленький столик, и настенные лампочки-бра под изящными плафонами, и постель… на которой лежала на боку мулатка, подперев рукой приподнятую голову и разглядывая вошедших своими желтыми глазами с любопытством и легким недоумением. "I woke up, and you're gone, - сказала она, - You do not exist. Why?"
Ничего не понимая, Пан растерянно оглянулся на стоящего рядом Успенского. Тот тоже ничего не мог понять. А Шака продолжала говорить, и теперь уже Пан легко понимал, что она там щебечет по-своему, так же, как понимал её речь вчера…
"Ты привел друга? Хочешь похвастаться мной? Или вы любите вдвоем с девушкой? Мне иногда нравится так, но только надо немножко доплатить. Я готова любить вас обоих, вы же такие крепкие, сильные мужчины, и я получу в два раза больше удовольствия, если вы будете брать меня сразу вдвоем…"
- Пойдем-ка, выйдем, Пан, - тронул его за плечо старший сержант, не обращая внимания на щебетание мулатки, скинувшей с себя одеяло и представшей перед приятелями во всей красе обнаженного упругого тела.
В коридоре, не дав Пану сказать ни слова, Успенский потащил его в ту, первую комнату, где они вчера начинали праздник плоти, где остался стол с заляпанной скатертью, иссохшиеся бутербродики на тарелке и пустые бутылки из-под шампанского и коньяка. Видимо, в заведении предпочитали наводить порядок не сразу, а с утра, уже выпроводив гостей и отоспавшись после "праздника любви".
Силой усадив Пана за стол, старший сержант шустро покопался в небольшом сервантике, сиротливо стоящем в дальнем углу за занавеской, и вернулся оттуда с бутылкой коньяка в руках.
- От меня не спрячешь, - ухмыльнулся он, разливая напиток в грязные стаканы.
Впрочем, из этих же стаканов они сами пили вчера такой же коньяк, так что на следы собственных губ на стекле Пан не обратил внимания.
- Говорят, похмеляться - это уже алкоголизм, - сказал Пан, рассматривая свой коньяк в стакане.
- Да ты уже настолько трезвый, что тебе похмеляться и не нужно, - хмыкнул Успенский, выпивая и доставая тут же портсигар. - Давай, не тяни вола, пей и рассказывай.
Собравшись с духом, Пан плеснул коньяк в рот, едва не закашлялся, но проглотил, схватил из рук сержанта уже подкуренную папироску, затянулся.
- Конечно, ты не поверишь, только…
- Вот ведь… - хотел было выругаться Успенский, но Пан его перебил:
- Она мертвая была, мертвая и теплая, понимаешь? Я проснулся, она рядом и - не дышит. Глаза открыты, как у мертвых бывает. Пульс я попробовал, нет пульса. И - всё равно теплая.
- Стоп! - остановил Успенский. - Не срывайся. Почему я не поверю? Думаешь, мало чудес повидал за войну?
- То - на войне, а тут… - Пан хмыкнул, - в борделе. Здесь-то какие чудеса?
- И ты сразу пошел ко мне? - уточнил Успенский.
- Да, оделся, проверил пистолет, деньги и - к тебе, а куда мне еще было идти?
- Когда выходил из комнаты, на подружку свою смотрел?
- Оглянулся, конечно, - кивнул Пан. - Она так и лежала, на спине, с открытыми глазами. И грудь не двигалась…
- Да, сисечки у нее приятные, - автоматически кивнул Успенский, - значит, всего-то через пару минут она ожила? И даже полюбиться втроем предложила?
- Я ж говорил, что ты не поверишь… - с тоской сказал Пан, понимая, что вразумительно обосновать, доказать увиденное ему абсолютно нечем.
Но Успенский неожиданно подмигнул, тронул пальцем уши и обвел глазами комнату.
- Приснилось тебе, или просто с похмелья почудилось, - твердо сказал он, - давай-ка, раз уж мне утренний стояк сбил, выпьем еще по чуть-чуть и - в дорогу. Пора, знаешь ли, и в часть.
"Какой же я кретин! - сокрушенно подумал Пан. - Разболтался в борделе! Да здесь, небось, подслушивают и подглядывают за каждым, а уж за нами-то…" Он застонал, длинно и неразборчиво выругался и откровенно постучал себя костяшками пальцев по лбу.
- Ох, чего только спьяну не померещится, - признался он, едва заметно подмигнув Успенскому, мол, понял, что дурак, но постараюсь исправиться…
- Вот и порешали, давай, пей еще чуток, и пойдем будить нашего Пельменя…
Выпить Пан успел, хотя и совсем не хотелось, а вот будить Пельменя не пришлось. Бордель ожил, и первой в застольный зал скользнула голенькая мулаточка, укоризненно выговаривая друзьям, что она там ждет, не дождется, пока они придут её любить вместе, а они тут уже пристроились к коньяку вместо хорошенькой девушки…
Она попыталась влезть на колени к Пану, но тот сейчас не испытывал никаких мужских эмоций от её вида, и перепихнул девушку в соседнее кресло. Она залезла в него с ногами, навалилась грудками на стол, отыскивая бокал из-под шампанского…
Следом заявилась "мамочка", с порога обрушившаяся на мулатку за её скверное поведение, ибо по правилам заведения нельзя было скакать голой по гостевой комнате, особенно с утра, да еще и при мужчинах. Потом две девчонки привели под руки совершенно сонного, с закрытыми еще глазами, Пельменя. Появилась ночевавшая с Успенским блондинка в легком коротком халатике…
Казалось, еще пара минут, два глотка коньяка, и веселье вновь завьется веревочкой под крышей "веселого дома"… Даже Успенский слегка поддался всеобщему настроению, увел за занавеску, к сервантику с коньяком блондиночку и там, накоротке, наклонил её… да так, что даже привычные ко всему девчонки за столом притихли, заслышав яростные движения старшего сержанта и томные вздохи подружки по ремеслу.
Вернувшийся умиротворенным и довольным, Успенский тут же поставил на ноги Пельменя, рассчитался окончательно с хозяйкой, учтя и только что совершенный им утренний подвиг, и выгнал рядовой состав на улицу.
С удовольствием вдыхая свежий, пусть и городской, но не прокуренный, не пропитанный запахами спиртного и ароматами женских тел воздух, Пан мгновенно протрезвел, почувствовал, что больше всего на свете сейчас ему хочется не просто завалиться спать, а сделать это в одиночестве, на уже полюбившейся ему, ставшей почти родной, койке в казарме. Но - до казармы надо было еще дойти.
Подгоняя едва переставляющего ноги и непрерывно зевающего Пельменя, Успенский и Пан шли рядышком в направлении "своих" родных развалин по еще не проснувшейся улице, и невольно продолжали оборванный в борделе разговор.
- Я тебе, конечно, полностью доверяю, Пан, - говорил Успенский, - ты правильно там сообразил, что лишнего говорить не надо, да и не мог ты вчера так напиться, что б мерещилась всякая чушь…
- Ну, да, мы ж еще потом с ней… долго… - смущенно признался Пан. - Весь хмель из башки вылетел, только усталость и была, когда засыпал…
- Ну, с устатку такое тоже не померещится, - заметил Успенский. - Получается, что ты, в самом деле, видел теплую покойницу, которая потом ожила?
Пан недоуменно и виновато пожал плечами, мол, так уж получилось, что видел, а потом и в самом деле ожила. Даже еще любви и денег хотела.
- А вообще, ты себя правильно повел, - подвел итог Успенский, - без паники, криков и тревоги. И меня разбудил правильно. Мы в чужом городе, в чужой стране, первым делом, надо товарищей предупредить, а потом уж со всеми непонятками разбираться…
После небольшой паузы старший сержант добавил:
- А разбираться с этим делом будем… обязательно, пусть даже и не мы сами, но ты готовься, боец, память напряги, что бы все-все до деталей вспомнить…
Пан хотел было уточнить, кто же и когда будет с таким странным делом разбираться, но вспомнил, что у него в кармане еще лежит и записочка от официантки, и с записочкой этой, похоже, придется обращаться в особый отдел, и немного погрустнел. Конечно, фантастические газетные легенды иностранных репортеров про зверства и скорый неправедный суд особых отделов он не читал, а если бы и почитал, не поверил в них. Но то, что мытарства по кабинетам, пусть и устроенным в армейских палатках, предстоят серьезные, Пан не сомневался. Ну, да ладно, доля такая, солдатская, отвечать "Так точно" и "Не могу знать"…
- Ну, все, хватит философии, - перебил сам себя Успенский. - Ахтунг! Пельмень! Не спать, подтянись!
Пан и не заметил, как за разговорами они прошли пустую замусоренную улицу и приблизились к развалинам. Теперь надо держать ухо востро, а руку на "семёне", и даже лучше вытащить пистолет из кармана…
Наблюдение за развалинами и постоянно отстающим Пельменем, привычное рабочее напряжение глаз и ушей, отвлекли Пана от нечаянно пойманных в самоволке проблем, привели в нормальное душевное состояние.
И только благодаря этому, к КПП батальона подошел прежний рядовой Пан вместе со старшим сержантом Успенским и спящим на ходу рядовым Пельменем.
Здороваясь с заканчивающим ночное дежурство незнакомым Пану сержантом, Успенский открыто, теперь не скрываясь от товарищей, передал тому пяток разноцветных упаковок презервативов, посмеялся вместе с ним над предполагаемым нецелевым использованием этих средств "индивидуальной защиты".
- Хорошая вещь, в хозяйстве, ох, как нужная, - подмигнул он Пану, - папироски в них упакуешь, потом - хоть ныряй, хоть в болоте день лежи, а табачок-то - сухонький…
"Чудеса, - удивленно подумал Пан, никогда раньше в таком ракурсе резиново-технические изделия не рассматривающий, - вот почему сержант-то столько их закупил тогда в аптеке…"
У штабной палатки их встретил капитан Пешков, усталый, позевывающий, но довольный, что ночь прошла спокойно, никто из начальства не дергал, тревожных происшествий не было. Он подтолкнул в спину проходящего мимо и даже не заметившего офицера, ссутулившегося, шаркающего, как дедок, сапогами о землю Пельменя, иди, мол, шустрее, а то на сон времени не хватит. Рядовой Валентин Пельман исчез в палатке, а капитан спросил Успенского:
- Вы что-то рано сегодня, до подъема почти двадцать минут…
- Так получилось, - пожал плечами Успенский. - Мы ж не по расписанию, как скорый поезд…
- Как всегда там у тебя получилось? - усмехнулся капитан. - Без стрельбы не обошлось?
- Доложили с комендатуры? - улыбнулся старший сержант.
- Не столько доложили, сколько уточнили, ты ли это был и зачем тебя в город выпустили, - засмеялся капитан.
- Ну, да, понимаю, - согласился Успенский, кивая на Пана. - Только стрельбы-то никакой не было, так, разок вон шмальнул рядовой, что б народ порядок помнил да по улицам с оружием не шастал…
- В курсе, в курсе, - ответил капитан. - В журнал даже внес… С благодарностью от дежурного по комендатуре.
- Везет же людям, - подмигнул Пану сержант, - две недели на службе, а уже благодарность от командования схлопотал…
Они еще пошутили о чем-то с капитаном, и пошли в пока еще досыпающую последние минутки казарму. Стоящий при входе у тумбочки ночной дневальный, из новичков, дернулся спросонья, отдавая честь старшему сержанту, но Успенский только махнул рукой, мол, к черту формальности.
Уже сняв сапоги и заваливаясь, не раздеваясь на койку, старший сержант сказал Пану:
- А ты не расслабляйся, тебе пока спать не положено…
Пан недоумевающе глянул на Успенского. Как же так получается? гуляли вместе, а отсыпаться тот один будет?
- Потом мне же спасибо скажешь, - туманно пообещал Успенский, - а пока разбуди-ка мне Волчка…
- Да я уже и не сплю, - отозвался с соседней койки снайпер. - Поспишь тут от вашего топота и гогота… Как погуляли-то хоть? с толком?
Никакого топота, а уж тем более гогота ни Пан, ни Успенский, входя в казарму, не производили, но с сонным замечанием Волчка смирились.
- С толком, с чувством, с расстановкой, и даже с пользой для общества, - ответил Успенский. - А ты, Волчок, сегодня Пана не гоняй. Пусть после завтрака пару часов постреляет на меткость, посмотришь, на что он способен с недосыпа и после пьянки, понятно? А потом - спать до вечера, до моего, так сказать, особого распоряжения…
Тут Пан сообразил, почему старший сержант не разрешил ему вытянуться рядышком и подремать минуточек четыреста после бурной ночки со странной мулаткой. И в самом деле, грех было не воспользоваться ситуацией и не проверить, как сбивает ему прицел почти бессонная ночь, выпитые водка и коньяк и кувыркания с девочкой, пусть и приятные, но все-таки утомляющие организм.
- Четвертая рота - подъем! - донесся от входа в спальное помещение хрипловатый голос лейтенанта Веретенникова, их ротного командира, появившегося в батальоне на неделю раньше Пана и тоже считавшегося новичком, хоть и успел лейтенант взводным повоевать на юге Маньчжурии.
- Первый взвод, третий взвод, четвертый взвод!
- Третийй взвод, - подскочил с места Волчок, принимая на себя временное командование, вместо уже задремывающего старшего сержанта Успенского.
- Выходи строиться!!!
- Волчок, - пользуясь моментом, что он не в строю, обратился Пан по-простому, - мне бы "семена" почистить…
- А что - завтракать не будешь? - удивился Волчок, не спеша, но проворно одеваясь. - Ах, да, ты же любовью сыт… Ладно, иди в оружейку, почистись и захвати винтовку, сразу после завтра в развалины пойдем…
- Есть, - отозвался Пан.
* * *
Острогрудая мулатка Шака, хохоча, как одержимая, бегала голышом по казарме, оглушительно, по-мальчишечьи, свистела и временами высоко подпрыгивала, зависая в воздухе, как наполненный гелием шарик, и взмахивая руками.
Солдаты с испуга попрятались кто куда, забравшись под койки, запершись в оружейке, присев в уголках и стараясь притвориться ветошью. Только Пан спокойно сидел на своей постели и иногда старался уговорить мулатку не хулиганить, когда она вихрем пролетала мимо. Но его тихие, уравновешенные слова никакого воздействия на расшалившуюся ведьмочку не оказывали.
Она уже успела вытащить из углов и из-под коек то ли пятерых, то ли шестерых товарищей Пана и деятельно растормошить их, приводя в беспорядок обмундирование, расстегивая пуговицы, подготавливая к акту любви, а потом бросая со вставшими членами и горящими от возбуждения глазами. Сам же Пан никакой охоты к совокуплению не проявлял, с содроганием вспоминая, во что превращается после этого Шака.
Наконец-то, мулаточка зажала в углу самого молодого и смущенного паренька из всего учебного снайперского взвода, расстегнула на нем штаны и, привстав на колени, усердно взбодрила его орудие французским, уже знакомым Пану, способом. Со стороны это было почему-то очень забавно наблюдать, как надуваются и опадают смуглые щечки старательной мулатки, как искажается сладострастной судорогой полудетское лицо Мишки. Добившись в несколько секунд необходимой ей твердости вожделенного предмета, Шака развернулась задом к пареньку, по-прежнему прижимая его к стенкам казармы, в углу, наклонившись, наделась своим женским естеством на стоячий член и начала раскачиваться взад-вперед, тоненько ухая, томно вздыхая от удовольствия и хищно улыбаясь, посматривая на Пана… "Ух, ты… ух, ты, как здорово… ух, как пробирает… - почему-то чисто по-русски приговаривала мулатка, - ух, еще разок… ух, ух, ух… а ты, Пан… что же ты?.. Пан! Пан, вставай…"
Открыв глаза, Пан не увидел ни старых полуоблезлых коек казармы учебного взвода, ни разбежавшихся по углам своих прежних товарищей, ни уж тем более голой мулатки, зажавшей у стены молоденького Мишку. Рядом с койкой стоял старший сержант Успенский. Он и позвал его: "Пан, вставай!"
Быстро скосив глаза на окно, Пан заметил, что солнышко уже изрядно склонилось к закату, видимо, проспал он не меньше четырех, а то и пяти часов после того, как отбегал с винтовкой по развалинам и отстрелял очень даже удачно, чему и сам, честно говоря, удивился.
- Подымайся, подымайся, герой нашего времени, - подбодрил его Успенский, - солнце еще высоко, а в штабах сейчас самая работа…
"Тяжко-то как к вечеру просыпаться, - подумал Пан, сбрасывая ноги на пол и ища взглядом сапоги. - А вот бы прям сейчас в ночь - и до самого утра…"
Успенский, заметив, как тяжело дается подъем Пану, тактично отошел к окну, и уже оттуда сказал:
- Давай, давай, граф, нас ждут великие дела, а то ведь и эту ночь спать не придется…
- А что за дела-то? - спросил Пан, упаковываясь в штурмкомб и пытаясь сообразить, почему же не придется спать в эту ночь.
- Ну-ну, не прикидывайся беспамятным, - засмеялся Успенский. - Про записку официантки, небось, все помнишь… да и происшествие это в борделе мне покоя не дает…
- А, так ты про особый отдел, - вспомнил Пан. - А где он у нас? Я тут за две недели ни разу не только не видел, не слышал про особистов, только вот вчера, от тебя…
- Хороший у нас особый отдел, раз про него ничего не видно, не слышно, - похвалился Успенский. - Да и нет никакого отдела, только капитан Мишин, но он в комендатуре устроился, туда мы и рванем сейчас…
- Деньги с собой брать? - лукаво осведомился окончательно проснувшийся Пан, сообразив, что идти придется опять в город, а там и до бара с водкой и борделя с девочками недалеко.
- Ишь, как быстро народ к хорошему привыкает, - вздохнул Успенский. - Деньги захвати, но вряд ли сегодня их где потратить придется…
Через пять минут старший сержант вывел Пана по узенькой тропке за казарму, а оттуда - к большущему ангару, похожему на авиационный, неизвестно по какой причине воздвигнутому здесь, на окраине города. В ангаре отдыхали, ремонтировались, обслуживались все средства передвижения батальона: от полутора десятков мотоциклов разведчиков, до не так давно захапанного запасливым вооруженцем среднего танка Т-42-85. Экипаж к танку, правда, все еще подбирали, стараясь всеми правдами и неправдами не засветиться в штабах, но машина уже давно была на ходу и даже укомплектована полным боекомплектом из бронебойных, подкалиберных, разрывных снарядов.
Были тут и германские "цюндапы" с коляской, и отечественные броневички БМ-12, такие капризные в ремонте и неприхотливые на дороге, и прославленные "Пумы", и кое-что из нынешних трофеев, были и новенькие, уже после боев полученные БТР-8, но их в ангаре было всего два, остальные пока еще рычали моторами на пустыре недалеко от развалин, там обкатывалась техника, и отрабатывалось её взаимодействие с пехотой батальона.
- Ну, что, нравится? - подмигнул Успенский, заметив округлившиеся глаза Пана, и посетовал: - Всегда ротному говорил, надо новичкам сначала сюда экскурсии устраивать, а он всё "некогда", да "погоди ты"…