Солдаты расступились, открыв рты. Никто из них даже не сделал попытки остановить шакала с человеком на спине.
Вожак с Гавриком промчались сквозь строй. Римляне смотрели им вслед, пока они не исчезли из виду.
Растерянный Номенклатор убрал меч в ножны, прикрикнул на шакалов, после чего те снова легли, и посмотрел на Гарда.
- Ну что? Тоже попробуешь оседлать кого-нибудь из них? Тебе это вряд ли удастся. - Номенклатор улыбнулся. - Если твой друг убежит, тебе придется отвечать за двоих. Ты знаешь, как пытают во дворце Понтия Пилата?
Комиссар искренно удивился:
-А зачем меня пытать? Я не знаю никаких тайн. А все, что знаю, расскажу без пыток.
Слова эти очень развеселили Номенклатора. Он долго и радостно хохотал и наконец произнес сквозь смех:
- Какие глупые слова! Разве пытают, чтобы узнать тайну? Пытают, чтобы получить удовольствие!
Римские воины были уже совсем близко.
Знакомые пики. Знакомые мечи. Никаких приятных воспоминаний они не вызывали.
"Может, я, конечно, и встречу Иисуса, раз Гаврик так сказал, но очень бы не хотелось, чтобы перед этим меня пытали. Совсем бы не хотелось".
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
А вдруг Гаврик не погибнет? Ворвется на шакале во дворец, все охранники ошалеют, а он примчится прямо к Пилату.
Понтий Пилат привстанет на своем троне и спросит:
- Кто таков? Гаврик ответит:
- Я-то ладно. Какая разница, кто я? Там есть человек из будущего. Поговорил бы ты, прокуратор, лучше с ним.
Прокуратор рассмеется:
- Человек из будущего? Очень интересно. А подать мне его сюда!
И Гард придет к прокуратору. Прокуратор будет вторым встреченным. Он познакомит его со своей женой и с ребенком. Номенклатор, прокуратор, жена, ребенок - четверо встреченных.
Гард спросит: "Не у тебя ли Иисус?" И Иисус будет пятым, как и нагадал Гаврик. Комиссар отдаст Иисусу Весть - вот она, лежит, ждет своего времени. И у Иисуса будет Весть. Две Вести соединятся, и Гард узнает Истину.
И тогда - по-другому просто не может быть! - случится что-то, чудо какое-то невероятное, и Гард окажется дома.
Комиссар настолько ясно все это представил, что у него даже настроение поднялось.
Но грубый окрик Номенклатора: "Сам слезешь или тебя пиками снимать?" вернул комиссара к реальности.
Слезть, конечно, решил сам: какая радость от того, что тебя будут пиками снимать? Никакой.
Зарычали шакалы, но Номенклатор грубо ударил одного ногой, и вся стая сразу затихла.
-Так и с людьми, - расхохотался Номенклатор. - Одного ударишь, остальные затихают обязательно.
Римляне молча стали обыскивать Гарда. Отняли меч, нож.
Один из них достал Весть, протянул Номенклатору.
- Что это? - буркнул тот, рассматривая рыбий хвост с непонятной надписью.
- Игрушка.
- Зачем?
- На память о сыне, - сходу соврал комиссар и, чтобы совсем разжалобить Номенклатора, добавил: - Он умер.
Номенклатор повертел Весть в руках и вернул Гарду.
Солдаты сильно связали комиссару руки сзади, а ноги связали слабо - так, чтобы он мог идти. Четверо римлян образовали квадрат, Гарда поставили посередине и направились к городу.
Идти было трудно, комиссар несколько раз падал и тут же получал удар плеткой по спине.
Вставал. Снова падал. И снова его били.
Бежать? Невозможно.
Ждать? Чего?
Вся надежда на маленького Гаврика. Если он не погибнет, вопреки проклятью, если сумеет заинтересовать Понтия Пилата, тогда...
А если - нет?
Сейчас его приведут в какую-нибудь тюрьму. А потом начнут пытать, чтобы получить удовольствие. От этого их удовольствия Гард погибнет - вот и все.
А как же гадание Гаврика? Оно просто не сбудется.
Он огляделся по сторонам. Почему-то казалось, что у римских воинов совершенно одинаковые лица. Эти люди, конечно, не могли знать, кто такие роботы, но сами они были невероятно похожи на эти механические существа.
Всю дорогу комиссар силился хоть немного ослабить веревку на руках. Нет, невозможно.
Что делать, пока не привели в тюрьму?
Упасть в обморок? Нет, церемониться не станут - убьют, да и все. А шакалы с удовольствием сожрут его тело за несколько секунд.
Гард представил, как он лежит в двух шагах от святого города, а шакалы с чавканьем поедают его тело.
Эти фантазии настроения не поднимали.
Нужно сделать что-то неожиданное, что-то такое, что нарушило бы привычную церемонию водворения узника в тюрьму.
Что?
Гард вспомнил, как просил у Бога помощи в яме, среди змей. Тогда ведь Господь помог, спас.
Комиссар поднял глаза к небу и начал просить Бога о спасении.
Не получалось! Вот ведь удивительное дело - не получалось ничего! Слов не находилось, эмоций не было. Казалось, не хочет Бог его слушать. Не выходит разговор.
Гард снова упал. Его опять ударили. Было больно. Но он уже не обратил на это никакого внимания. Он был занят мыслями, а мысли отвлекают даже от боли.
Странное дело: Бог молчит. Может, Он отвернулся от комиссара? Надоело Ему все время спасать этого безумца из XXI века...
А может быть, Бог откликается, только если иных надежд не осталось? Значит, есть иная надежда? На что? На кого? На Гаврика?
Гард так увлекся своими мыслями, что даже не заметил, как они вошли в Иерусалим, прошли узкими улицами и оказались у какой-то мрачной двери.
- Стоять! - приказал Номенклатор.
"Странно, - подумал Гард, - пока мы шли, ни один из этих "роботов" не заговорил со мной. А Гаврик
объяснял: встретиться - значит поговорить. Получается, что никого из этих солдат он не встретил..."
Открылась тяжелая дверь.
Номенклатор с силой толкнул Гарда в спину:
- Посидишь тут, пока Понтий Пилат решит, что с тобой делать.
- Руки хоть развяжите, - взмолился Гард.
Но дверь с тяжелым лязганьем захлопнулась за его спиной.
Гард огляделся.
Довольно большая комната. Полумрак. Воздух спертый, душный, злой воздух, несвежий. Нерадостная атмосфера тюремной камеры. В стене - два небольших окошка с решетками. Под ними - две кучи старого тряпья. На полу навалены кучи сена.
С завязанными руками и ногами было трудно сгребать сено в одну кучу. Гард потратил на это немало времени.
Когда наконец удалось, он рухнул на сено и блаженно растянулся.
Гард решил немного передохнуть, а уж потом начать распутывать веревки. Сначала - на ногах, потом - на руках.
А потом?
Потом - видно будет.
Закрыл глаза. Никаких видений и снов. Черная пелена - и все.
Вдруг он услышал посторонний, но явно живой звук.
Крыса? Змея?
Вскочил, забыв, что связан. И тут же упал. Снова встал, на этот раз - с осторожностью. Огляделся.
Одна из куч тряпья зашевелилась, и из нее поднялся человек исполинского роста. Его длинные, давно не чесанные волосы запутались. Руки, ноги, лицо, тело - все было черным от грязи. Во рту осталось два зуба, от чего улыбка делалась еще более жуткой. Те лохмотья, которые тщетно пытались прикрыть огромное тело, трудно было назвать благородным словом "одежда".
Но самое страшное - глаза. Поначалу Гард даже подумал, что гигант слеп, настолько пустым и бессмысленным был его взгляд.
Однако потом комиссар понял: нет, это подобие человека видит. Это был сумасшедший, у которого не осталось души. И потому взгляду его нечего было отражать.
С этим сумасшедшим гигантом комиссар Гард остался наедине - с завязанными руками и ногами, в запертой камере.
Великан подошел к комиссару, внимательно посмотрел на него. Потом одной рукой играючи поднял за одежду, заглянул в глаза.
Его взгляд не выражал ничего - ни усталости, ни гнева, ни даже любопытства. Если существует в природе абсолютная пустота, то она жила в этих глазах.
Гигант, словно игрушку, поставил Гарда на место. Потом руками, без всякого напряжения, разорвал веревки сначала на ногах комиссара, затем - на руках.
После чего сумасшедший гигант отошел от комиссара, словно потеряв к нему интерес.
- Спасибо, - сказал Гард, растирая затекшие руки. И тут же пожалел об этом.
Великан откликнулся на звук голоса. Одной рукой приподнял комиссара, а другой провел по одежде.
Мгновение - и Весть оказалась в его громадных руках.
Гигант бросил комиссара, начал разглядывать хвост рыбы.
- Отдай, а? - попросил Гард.
Гигант не отреагировал вовсе. Он рассматривал Весть и улыбался. Весть явно ему нравилась.
Великан прошел в центр камеры, положил Весть на пол и устроил вокруг нее некое подобие танца: подпрыгивал на месте, периодически выкрикивая нечленораздельные звуки.
Оттанцевав, гигант, как умел нежно, взял Весть и, поглаживая, долго смотрел на нее.
- Отдай, а? - еще раз попросил Гард. Гигант снова не отреагировал.
- Хорошо, - улыбнулся комиссар, - давай тогда меняться... Я дам тебе... - Гард понял с ужасом, что у него ничего нет, вообще ничего, - я дам тебе... свою одежду, а ты мне - свою. Посмотри, моя одеж-
да лучше. Она, возможно, будет тебе немного мала, но зато она новая, чистая совсем.
То ли гигант был глухой, то ли его просто не интересовало, что там чирикает ничтожный маленький человечек, но на слова Гарда он явно не собирался реагировать.
Какая глупость! Пронести Весть через бог знает какие испытания, дойти до дворца Понтия Пилата, столько раз погибать и возрождаться, потерять столько хороших людей - кстати, как там Гаврик? - и все это ради того, чтобы отдать Весть сумасшедшему?
"Впрочем, я зря расстраиваюсь, - пытался успокоить себя Гард. - Ночью он уснет, и я украду у него Весть. Вот и все. Украду, а потом придумаю, как спастись из этой тюрьмы".
Когда ждешь чего-то, оно не наступает особенно долго.
Вот и ночь никак не хотела приходить. Сквозь решетки на окнах нагло струился свет, который никак не желал превращаться в вечерний.
Наконец великан залез в свою кучу тряпья и затих.
Комиссар подождал, пока небо за окном станет совсем черным, и подошел к спящему человеку.
Гигант спал на удивление тихо. Словно ребенок, он положил голову на сложенные ладони. Дышал спокойно, ровно, неслышно.
Между головой и ладонями лежала Весть. Гард даже не сразу заметил ее: кудрявая голова накрыла Весть целиком.
Комиссар попробовал вырвать Весть. Не получилось.
Он осторожно приподнял голову гиганта, голова была тяжелая, как камень. Потянул Весть.
И великан открыл глаза.
Вскочил. Легко приподнял Гарда и швырнул его об стену.
Удар был такой силы, что комиссар потерял сознание.
Последнее, что он видел, - великан, пробующий Весть на зуб.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Комиссар смотрел на себя в зеркало.
Зеркало было необычное, римское. Стеклянная поверхность соединялась со свинцовой подкладкой, от чего изображение казалось абсолютно живым.
В большом зале, куда привели Гарда, таких зеркал было много, и куда бы ни поворачивался комиссар, отовсюду смотрел он.
Он? Неужели этот бородатый человек в нелепом хитоне, с уставшим, даже запуганным взглядом и шрамом под глазом - память о встрече со львом, - неужели, это он, комиссар полиции Гард?
- Что с тобой стало, старичок? - спросил комиссар у своего отражения.
Отражение только грустно улыбалось.
Каких-то полчаса назад дверь его камеры открылась, вошел Номенклатор, неся в сосуде ледяную воду.
За Номенклатором вошли пятеро солдат с обнаженными, на всякий случай, мечами.
Номенклатор как будто знал, хотя, наверное, не "как будто", а действительно знал: тот, кто находится в этой камере, наверняка будет нуждаться в том, чтобы его привели в чувство с помощью ледяной воды.
Номенклатор вылил ледяную воду комиссару в лицо.
Гард открыл глаза. Номенклатор рывком поднял его.
- Что-то не похож ты на человека из будущего, - буркнул он. - Пошли! Тебя хочет видеть прокуратор.
Это сообщение так обрадовало комиссара, что он мгновенно пришел в себя. Ни боли уже не ощущалось, ни страха.
"Молодец Гаврик! Добрался-таки до Понтия Пилата. Мне осталось только узнать у Пилата, где Иисус. Да! Иисус будет пятым. Хорошая цифра! Номенклатор - раз. Понтий Пилат, предположим, два. Сбывается его видение: Пилат, жена, ребенок. Пятый - Иисус! Этот сумасшедший великан не считается, ведь Гаврик говорил: встретиться - значит поговорить. Ну ничего, найдем еще с кем встретиться...
Гард почему-то был абсолютно уверен, что пятый римский прокуратор Иудеи, Самарии и Идумеи Понтий Пилат обязательно ему поможет.
Уже переступив одной ногой порог камеры, комиссар вспомнил: "Весть... Ее нет у меня. Зачем мне Иисус? Зачем мне Понтий Пилат, если у меня нет Вести? Этот сумасшедший громила отнял ее у меня..."
Отчего это говорят, мол, мысль "пронзила"? Когда мысль столь ужасна, она не пронзает, а бьет по голове, ударяет, сокрушает.
- Я не могу отсюда уходить. Это невозможно. Мне нужно взять вещь... Очень важную... И для Понтия Пилата тоже... Я не могу. Помогите мне ее вернуть, я умоляю вас, - вот слова, которые Гард хотел сказать Номенклатору.
Но не успел.
Номенклатор выпихнул Гарда на воздух, который показался особенно свежим после тюремной камеры.
Все потеряло смысл. Вести у него не было.
И вот комиссар стоял во дворце Понтия Пилата.
Случилось именно то, что он предчувствовал: сейчас он встретит Пилата. И у них будет разговор. Теперь единственно, о чем он должен умолять Пилата, - вернуть ему Весть.
Гард стоял в красивом зале и смотрел на свое отражение.
А отражение глядело на него.
Оно было каким-то другим, его отражение - чужим и неприятным.
- Ты боишься? - спросил Гард у самого себя. Отражение виновато улыбалось.
-А чего тебе бояться, старичок? Ну убьют тебя. И что? Разве ты уверен, что смерть будет хуже, чем жизнь, тем более здесь? Весть ты потерял, стоит ли теперь бояться смерти?
Отражение смотрело удивленно.
- Истину не узнаешь? И что? Разве ты уверен, что эта Истина кому-нибудь нужна? Человечество столько лет жило без знания этой Истины, и ничего. Ты что, вообразил себя спасителем человечества? За двадцать с лишним веков сколько уж людей пыталось человечество спасти. И что? Человечеству все хуже и хуже. Разве ты не знаешь об этом?
Отражение опять виновато улыбнулось.
Комиссар поймал себя на том, что этот мужик с неаккуратной бородой и уставшими глазами его просто бесит.
- Ты - травинка, плывущая по реке! - крикнул Гард самому себе. - Вот и плыви, не задавая лишних вопросов! Куда-нибудь поток тебя да принесет.
Теперь отражение смотрело обиженно. "Я схожу с ума, - решил Гард. - С кем я разговариваю, сумасшедший?"
- Все! Кончили разговоры! - крикнул Гард и зачем-то показал отражению язык.
Отражение, естественно, показало язык ему. Гарду показалось, что делало оно это как-то особенно нагло.
- Разговаривать со своим отражением - это есть высший признак усталости, - услышал комиссар мужской голос.
И тут же во всех зеркалах отразился Понтий Пилат, высокий молодой мужчина с аристократичным лицом.
Гард резко повернулся и поклонился.
- Значит, ты и есть Гершен? - спросил Пилат, усаживаясь в одно из огромных кресел, стоявших по всему периметру зала.
Вместо ответа Гард поклонился снова. Пилат жестом пригласил его сесть напротив.
- Ты и вправду человек из будущего? - спросил Пилат.
Гард быстро сообразил, что как человек из будущего он добьется большего, чем как простой иудей, и ответил гордо:
- Да.
Ответ этот вовсе не удивил прокуратора. Казалось, он даже обрадовался.
- Сейчас такая жизнь, что в ней непременно должен был появиться человек из будущего. Непременно, - он улыбнулся. - Меня помнят в будущем?
- Да.
- Меня помнят в будущем как тирана? Гард пожал печами, он не знал, как отвечать. Понтий Пилат смотрел внимательно. Не зло, не
жестко - просто внимательно.
"Тебя помнят, как того, кто отдал приказ распять Его", - хотел уже произнести Гард.
Но неожиданно сам Пилат сказал эти слова:
- Меня помнят, как того, кто отдал приказ распять Его?
И снова комиссар не знал, что ответить. Пилат вздохнул.
- Значит, я прав. Понимаешь, с тех пор, как Он появился в Иудее, жизнь перестала мне подчиняться. Она идет как бы сама по себе. Так, словно жизнь сама
знает, куда она должна прийти, - вот она и идет. И я ничего не могу сделать. Даже не пытаюсь.
"Как? И у тебя так же?" - хотел спросить комиссар.
Но не успел.
Понтий Пилат говорил без пауз:
-Я не понимаю, кто Он. Не понимаю. А может, боюсь понимать, - Пилат посмотрел на Гарда пристально. - Ты знаешь, кто Он такой?
И тут уже Гарду не надо было тратить время на раздумья.
- Да, Он - Мессия. Он пришел принять страдания за все человечество, искупить все наши грехи. Он принес новую Веру. И за этой Верой пойдут миллионы.
И снова комиссару показалось, что Пилата вовсе не удивляет, что он говорит.
- Я так и думал, - усмехнулся Пилат. - Надеялся, правда, что все это иудейские штучки. Но, видно, надеялся зря... Как только я узнал о Нем, все понял. Это понимание - не от знаний, не от опыта. Оно откуда-то свыше.
Пилат задумался. Потом сказал:
- Я арестую его. Его надо арестовать, понимаешь? По-другому не получится. Но у нас есть закон: отпускать накануне праздника одного преступника. Скажи, если я попробую его отпустить, мне не позволят?
Гард отрицательно покачал головой: не позволят.
- Кайафа не даст? - снова спросил Пилат и, не дожидаясь ответа, сам же сказал: - Кайафа ни при чем. Это жизнь. Почему-то надо, чтобы его распяли, да?
- Да, - сказал Гард. - Если Его не распнут, история человечества пойдет по-другому.
- Я так и думал. Я давно подозревал, что мы верим не в тех богов. Во-первых, у нас их слишком много. Но главное даже не в этом. Наши боги мало страдали, понимаешь, Гершен? Люди - существа, которые поверят только в того бога, который страдал. Страдание делает Бога близким. Только так может родиться настоящий Бог. - Пилат помолчал немного и спросил неожиданно: - Тебя очень испугал тот человек?... Ну... в камере...
- Очень, - выдохнул комиссар.
Он уже собрался пожаловаться Понтию Пилату, что сумасшедший великан отнял у него очень важную вещь, и, пожалуй, даже рассказать, что это за вещь...
Но снова не успел. Римский прокуратор говорил быстрее, чем Гард думал.
- Я хотел построить новую систему водоснабжения Иерусалима. Это должен был быть грандиозный виадук, по которому вода могла бы течь на десятки километров на юг от Иерусалима, даже дальше Вифлеема. Все было продумано. Не хватало денег. У людей всегда не хватает средств, а в Храме они есть.
Я подумал: "Разве не может их Бог помочь построить виадук, дать воду тем, кто в ней нуждается?". Я взял деньги в Храме. Начался бунт. Кайафа сделал так, что в Риме оказались мной недовольны. Деньги я вернул. Но предводителя бунта посадил в камеру.