- Знаете, если это именно то, что вы хотите, тогда чудесно. Но… - Он попытался что-то изобразить руками. - Планургия нужна, чтобы помещать вещи в другие пространства, понимаете? Реальные вещи, с краями, поверхностями и всем таким прочим. Если взять оригами, то сохраняется вся поверхность, без разрезов, понимаете? Смысл в том, что сложенное можно также и развернуть. Улавливаете?
- И у вас не возникает проблем из-за того, что все это, ну, твердое? - спросила Коллингсвуд.
- Не так уж много. За последние несколько лет в оригами произошла революция… Что такое?
Коллингсвуд зашлась в хохоте, затем и Бэрон. Наконец у Андерса достало любезности захихикать.
- Ладно, прошу прощения, - сказал он, - но так оно и есть. Компьютеры помогают. Мы живем в эпоху - что ж, это вам тоже понравится - экстремального оригами. Все дело в математике. - Он взглянул на Коллингсвуд. - У вас какие традиции?
- Традиции - это для чайников, - отрезала она.
Андерс рассмеялся.
- Как скажете… Матабстракции, учет визионарных чисел и тому подобное, это для вас что-нибудь значит?
- Продолжайте.
- Простите. Я к тому, что есть способы… - Он наклонился над кассовым аппаратом, зажав цифровой экранчик между большим пальцем и указательным, и стал его сворачивать.
Коллингсвуд наблюдала за происходящим. Андерс вертел аппарат туда-сюда, убирая его за клавиши. Он мягко сворачивал его по спирали. Объемистое устройство складывалось по линиям сгиба, различные виды неповрежденных плоскостей скользили позади друг друга, как будто наблюдаемые в нескольких ракурсах одновременно. Через полторы минуты на столе, по-прежнему соединенный с сетевым шнуром (который скользил теперь под невозможным изгибом, уходя внутрь агрегата), лежал японский журавлик размером с ладонь. Лицевая сторона одного крыла была углом кассового дисплея, а другого - передом ящика для денег. Сплющенный клин клавиш образовывал шею.
- Если потянете вот здесь, он будет махать крыльями, - сказал Андерс.
- Зашибись, - присвистнула Коллингсвуд. - И ничего не сломалось?
- В том-то и прикол.
Андерс стал манипулировать краями журавлика, разворачивая кассу, нажал на клавиши. Аппарат зажужжал, выдвинув ящик и негромко звякнув монетами.
- Чудесно, - сказал Бэрон. - Значит, вы сворачиваете кассовые аппараты в птичек и на этом огребаете денежки.
- Ну да, - с нарочитым безразличием сказал Андерс. - Очень прибыльно.
- Но разве вес не остается тем же самым?
- Есть способы укладки в забывающееся пространство, думаю, так можно его назвать. Тогда никто на свете не заметит настоящего веса предмета, пока вы его не развернете.
- Сколько вы запросили бы, - сказал Бэрон, - к примеру, за укладку человека? В пакет? Чтобы отправить его по почте?
- А! Что ж, в человеке много поверхностей, и надо отслеживать все до единой. Очень много складываний. Значит, вот в чем дело? В том типе, который хотел сделать сюрприз другу?
Коллингсвуд и Бэрон уставились на него.
- Что за тип? - спросил Бэрон.
- Черт, что-то случилось? Один парень захотел подшутить над приятелем. Попросил сложить его самого и его сына в виде книги. Заплатил мне сверх счета за ручную доставку - сказал, не доверяет почте. Я говорю "сказал", но на самом деле уйма времени ушла, пока я догадался, о чем он толкует, - такая вот манера изъясняться. Пока туда добрался, чуть пупок не надорвал, но он не поскупился…
- Куда это "туда"? - перебил его Бэрон.
Андерс назвал адрес Билли.
- А что случилось? - спросил он.
- Расскажите нам об этом человеке все, что можете, - сказал Бэрон, доставая записную книжку; Коллингсвуд развела руки, пытаясь уловить следы пребывания загадочных посетителей. - И еще: что за сын?
- Ну, был такой хмырь, - сказал Андерс. - Хотел, чтобы я его свернул. А с ним и его парнишку. Его пацана.
Он заморгал под пристальными взглядами Бэрона и Коллингсвуд.
- Опишите их, - шепотом приказал Бэрон.
- Хмырю за пятьдесят. Длинные волосы. Сильно пах, если честно. Дымом. Я немного удивился, что он в состоянии заплатить, это ведь недешево. У сынка его… вроде как не все дома. - Андерс постучал себя по голове. - Не сказал ни слова… Что? Что? Господи, да что такое?
Бэрон отступил на шаг, уронив руки, - блокнот хлопнул по бедру. Коллингсвуд застыла с открытым ртом и расширенными глазами. Лица их побелели.
- Вот так хрень, - прошептала Коллингсвуд.
- Боже мой, неужели вы совсем-совсем не услышали тревожных звоночков? - обратился Бэрон к хозяину лавки. - Ни на секунду не задумались, черт возьми, с кем имеете дело?
- Да не знаю я, о чем таком вы говорите!
- Ни хрена он не знает, - проскрежетала Коллингсвуд. - Этот долбаный желторотик ни о чем не подозревает. Потому они сюда и явились. Он ведь новичок, оттого и получил эту работенку. Знали, что он не догадается, с каким дерьмом имеет дело.
- С кем я имел дело? - срывающимся голосом спросил Андерс. - Что я натворил?
- Так и есть, - сказала Коллингсвуд. - Так и есть, верно, шеф?
- Ох ты, боже ты мой. Похоже на то. Господи, очень, очень похоже.
В магазине внезапно сделалось холодно. Их пробрала дрожь.
Коллингсвуд прошептала:
- Это Госс и Сабби.
Глава 16
Билли проснулся. Туман, темные воды в его голове - все улетучилось.
Он сел, чувствуя себя оглушенным, но не усталым. На нем была та же одежда, в которой он уснул, но ее явно снимали и чистили. Закрыв глаза, он увидел океан из своего дурманного сна.
У двери стоял какой-то тип в тренировочном костюме. Билли заворочался на кровати, чтобы лучше его разглядеть, распрямляясь заискивающе и задиристо в то же время.
- Вас ждут, - сказал незнакомец, открывая дверь.
Билли медленно опустил руки. До него дошло, что так хорошо он себя давно не чувствовал.
- Вы подсыпали мне наркоту, - заявил он.
- Об этом я ничего не знаю, - обеспокоенно сказал незнакомец. - Но вас ждут.
Билли пошел вслед за ним вдоль барельефов - ракообразных и осьминогов, освещаемых флуоресцентными лампами. Присутствие недавнего сновидения было стойким, как вода в ушах. Он держался сзади, пока его проводник не свернул за угол, а затем быстро повернулся, пригнулся и побежал, стараясь как можно меньше шуметь, подгоняемый эхом своих шагов. Он задерживал дыхание, а на развилке остановился, прижавшись спиной к стене и озираясь вокруг.
Подвиды головоногих в бетоне. Возможно, Билли нашел бы дорогу, если бы помнил последовательность цефалоподов. У него не было ни малейшего представления, куда идти. Донеслись шаги проводника, а вскоре появился он сам и махнул Билли рукой, неуклюже подманивая.
- Вас ждут, - сказал он.
Билли проследовал за ним через подземную церковную страну в зал настолько обширный, что у него от неожиданности захватило дух. И все это без окон, все выдолблено в земле под Лондоном.
- Тевтекс будет через минуту, - сообщил провожатый и ушел.
В зале стояли ряды стульев с особыми карманами - для сборников церковных гимнов. Все были обращены к алтарю, безыскусному, как в шейкерских храмах. Под потолком висел тот самый многорукий символ огромного размера, искусно выполненный из серебра и дерева, - сплошь удлиненные S-образные изгибы. Стены покрывали - вместо окон - картины, и каждая изображала гигантского спрута.
Здесь имелись зернистые фотографии морских глубин, выглядевшие намного старше, чем это было возможно. Гравюры из античных бестиариев. Картины маслом. Рисунки пером и тушью, пастели, суггестивные оп-артовские геометризмы с фрактальными присосками. Билли ничего не узнавал. Он вырос на изображениях кракена и на книгах о древних чудовищах, но сейчас искал хоть один знакомый образ. Где невозможный осьминог де Монфора, утаскивающий под воду корабль? Где старые знакомцы - poulpes из Жюля Верна?
Одна пастораль восемнадцатого века с гигантским спрутом - огромное театрально-напыщенное изображение молодого архитевтиса, резвящегося в пене неподалеку от берега, откуда на него взирают рыбаки. Рядом что-то полуабстрактное - переплетение трубковидных коричневых зубцов, гнездо из клиньев.
- Это Жорж Брак, - сказал кто-то у него за спиной. - Что вам снилось?
Билли обернулся и увидел Дейна со скрещенными на груди руками. А впереди него стоял тот, кто говорил. Это был священник: за шестьдесят, седоволосый, с тщательно постриженными усами и бородкой. В точности такой, каким представляют священника. На нем была длинная черная мантия с высоким белым воротником. Старость мало коснулась его. Руки его были стиснуты за спиной; на шее висела цепочка со спрутом. Все трое застыли в полнейшей тишине подземного зала, уставившись друг на друга.
- Вы меня отравили, - заявил Билли.
- Тише, тише, - сказал священник.
Билли смотрел на него, держась за стул.
- Вы отравили меня, - повторил он.
- Вы здесь, не так ли?
- Зачем? - спросил Билли. - Почему я здесь? Что происходит? Вы обязаны… дать мне объяснение.
- В самом деле, - согласился священник. - А вы обязаны нам жизнью. - Его улыбка обезоруживала. - Значит, и вы, и мы в долгу друг у друга. Послушайте, я знаю, вы хотите знать, что произошло. А мы хотим это объяснить. Поверьте, вам необходимо понять.
Он старался говорить нейтрально, но легкий эссекский акцент все же чувствовался.
- Вы скажете мне наконец, что все это такое? - Билли посмотрел вокруг в поисках выходов. - От Дейна вчера я добился только…
- То был трудный день, - перебил его священник. - Надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Как вам спалось?
Он потер руки.
- Что вы мне подмешали?
- Сепию. Разумеется.
- Чушь! Чернила головоногих не вызывают видений. Это была кислота или что-то вроде…
- Это была сепия, - сказал священник. - Что вы видели? Если были видения, значит, она подействовала. Простите за такое, немного грубое, погружение. У нас действительно не оставалось выбора. Время работает против нас.
- Но зачем?
- Затем, что вы должны знать. - Свои слова он подкрепил пристальным взглядом. - Вам надо видеть. Понимать, что происходит. Мы не насылали на вас никаких видений, Билли. Все шло изнутри, от вас самого. Вам дано видеть вещи яснее, чем кому-либо другому. - Он подошел ближе к картине. - Это, как я говорил, Брак. Тысяча девятьсот восьмой год. Бертран Юбер, единственный за всю нашу историю французский тевтекс, взял его с собой в море. Четыре дня пробыли они в Бискайском заливе. Юбер исполнил особый ритуал, о котором мы, к сожалению, больше не располагаем подробными сведениями, и вызвал наверх маленького бога. Должно быть, Юбер был очень силен. Он был единственным, кроме Стенструпа, кто мог привлечь наверх нечто большее, чем образы. Молодняк. И этот божок ждал, пока Брак, вне себя от восторга и, видимо, чуть не падая за борт, делал наброски. А потом стал погружаться, махая охотничьей рукой, по выражению Брака, "exactement comme un garçon qui dit "au revoir" aux amis".- Он улыбнулся. - Глупый малый. Ни малейшего понятия. Это было "comme" нечто иное. Звучит странно, но он говорил, что именно спиральность того, что предстало его глазам, заставила его мыслить углами. И что никакие кривые не могут изобразить виденные им извивы.
Итак, кубизм родился из неспособности художника. Билли перешел к другой картине, более традиционной - тучный, сплющенный гигантский спрут разлагался на каменной плите, окруженной ногами в болотных сапогах. Быстрые, размашистые удары кистью.
- Зачем вы меня одурманили?
- Это Ренуар. А вон там - Констебл. Достенструповская - так мы называем чернильную эпоху. Она длилась, пока мы не вырвались из облака сепии.
Внезапно Билли стал различать работы Мане, Пиранези, Бэкона, Брейгеля, Кало. Такое ощущение.
- Меня зовут Мур, - сообщил священник. - Я очень сожалею о том, что случилось с вашим другом. От души желал бы, чтобы мы это предотвратили.
- Я даже не знаю, что случилось, - сказал Билли. - Не могу сказать, что это за тип…
Он гулко сглотнул в тишине. Мур прочистил горло. За стеклом в тяжелой раме виднелась гладкая поверхность: сланцевая плита. Коричневато-серый камень площадью где-то в два квадратных фута. Мягкие телесные изгибы, изображенные углем и краской, наподобие пятен засохшей крови, складывались в контур торпеды, в конклав спиральных кнутов, в круглый черный глаз. За всем этим наблюдали люди - едва обозначенные фигуры.
- Это из пещеры Шове,- пояснил Мур. - Возраст - тридцать пять тысяч лет.
Угольный глаз спрута взирал на них через эпохи. При взгляде на изображение, созданное еще до античной эпохи, у Билли кружилась голова. Не предназначалось ли оно для созерцания в свете костра? Женщины и мужчины палочками и ловкими пальцами, вымазанными сажей, рисуют того, кто посетил их у моря, где край земли. Того, кто воздел множество рук в глубоководном приветствии, пока они махали ему с прибрежных скал.
- Мы всегда кого-то уполномочиваем, - сказал Мур. - Показываем им бога. - Он улыбнулся. - Или потомков бога. Вот чем мы занимаемся. С тех пор как миновала чернильная эпоха, мы, в общем, можем предложить только сновидения - как вам. Мы не знаем, как Юбер призвал молодого бога. Даже море не хочет нам поведать. А уж мы у него спрашивали. Вы видели молоденького, Билли. Младенца Иисуса. - Он улыбнулся своему маленькому богохульству. - Которого вы законсервировали. Архитевтис - порождение кракена. Боги, они яйцеродные. Не только наши, но и все боги. Божья икра обнаруживается повсюду, если знать, где смотреть.
- Что это было за тату? - спросил Билли.
- Те кракены, что добрались до последней стадии? - Мур ткнул пальцем во фрагмент пещерной живописи. - Они спят, вот что они делают, - сказал он, словно что-то цитируя. - Как говорится, "тучнеют на гигантских морских червях". Они поднимутся только в самом конце. Только в конце, когда "последний огонь обожжет глубины", - он изобразил пальцами открывающие и закрывающие кавычки, - чтобы лишь тогда быть однажды увиденными, с ревом поднимутся они и на поверхности умрут.
Билли смотрел мимо него, прикидывая, как идет расследование его почти-коллег, продвинулись ли Бэрон, Варди и Коллингсвуд в поисках его, Билли, - они ведь должны были его искать. На мгновение он с поразительной ясностью вообразил, как Коллингсвуд, с надменным видом, в своей неформальной форме, расшибает чьи-то головы, чтобы найти его.
- Вначале мы были там, - сказал Мур. - Сейчас мы здесь. В конце. Младенцы боги с некоторых пор дают о себе знать повсюду. Кубодэра и Мори. Тот был лишь первым. Фотографии, видео, популярность. Архитевтисы, мезонихотевтисы, ранее не встречавшиеся виды. После стольких лет молчания. Они поднимаются. Двадцать восьмого февраля две тысячи шестого года кракен появился в Лондоне. - Он улыбнулся. - Мельбурнского кракена держат в глыбе льда. Можете себе это представить? Для меня он - богулька. Знаете, что одного собираются представить в Париже и он будет подвергнут - как там ее - пластинации? Как тот чудак-немец делает с людьми. Вот как они собираются показывать бога. - Дейн покачал головой. Мур покачал головой. - Но к вам это не относится. Вы отнеслись к нему… правильно, Билли. Выложили его с добротой. - Странная ходульная формулировка. - С уважением. Вы держали его за стеклом.
Итак, его спрут был мощами в раке.
- На дворе у нас - нулевой год кракена, - сказал Мур. - Anno Teuthis. Настало время конца. Что, по-вашему, происходит? Думаете, это всего лишь чертова случайность, что когда вы подняли бога на поверхность и обошлись с ним так, как обошлись, мир вдруг начал заканчиваться? Почему, по-вашему, мы все время приходили на него смотреть? Зачем, по-вашему, мы внедрили к вам своего человека? - Дейн склонил голову. - Нам надо было знать. Надо было наблюдать. Надо было защитить его, выяснить, что да как. Мы знали: что-то такое случится. Понимаете ли вы, что вам пришлось работать над кракеном из-за того, что с ревом поднялся он из глубин и на поверхности умер?
Глава 17
Мардж всегда понимала, что если имеешь дело с Леоном, кое-какие закидоны в поведении надо принимать как должное. Это было не так плохо, ибо оправдывало ее собственные закидоны, вызывавшие у ее прежних любовников приступы возмущения и ярости.
Например, Мардж вовсе не терзалась совестью, отменяя какую-нибудь вечернюю вылазку, если работала над новым видео и у нее все ладилось. "Прости, милый, - не раз говорила она, возясь с обшарпанной аппаратурой, которую постоянно спасала от судебных приставов и распродаж в интернете. - У меня тут кое-что движется. Можем мы переждать этот дождик?"
Когда точно так же поступал Леон, Мардж раздражалась, но в то же время была довольна оттого, что выдает кредит и сможет обналичить его позже. По той же причине, не намереваясь хранить верность Леону с самого начала, она относилась к его собственным случайным связям на стороне (обычно почти не скрываемым) в большей мере с облегчением.
Сам по себе тот факт, что она не получает весточки от Леона два, три, пять дней, иногда и неделю, не сильно бы ее встревожил. Это ничего не значило - не больше чем отмена совместного похода в последнюю минуту. Но сейчас она испытывала беспокойство - замешательство, - потому что на этот раз договоренность была особенной: они собирались на непрерывный показ фильмов о Джеймсе Бонде - это, мол, "будет жутко весело", - а Леон не позвонил, чтобы поменять планы. Он просто настучал ей по мобильнику какую-то чушь - что само по себе не было новостью - и пропал. А теперь не обращал внимания на ее послания.
Она отправляла ему эсэмэски, пыталась связаться по электронной почте. "Где ты? - писала она. - Сообщи, я беспокоюсь. Позвони на автоответчик, отправь записку с почтовым голубем, что угодно. XXX"
Мардж удалила последнее сообщение Леона, посчитав его какой-то пьяной глупостью. Теперь она, конечно, глубоко об этом сожалела. "Билли говорит, есть культ спрута" - так, кажется, оно гласило.
- Отцы и матери и равнодушные тетушки и дядюшки в холодной тьме, мы молим вас.
- Мы молим вас, - тут же бормотали прихожане, повторяя последние слова тевтекса Мура.
- Мы суть ваши клетки и синапсы, ваши жертвы и паразиты.
- Паразиты.
- Заботитесь ли вы о нас, не знаем мы.
- Не знаем мы.