– Спасибо, что вы мне прочитали некоторые пункты из полицейского устава. Я надеюсь, что запомню их, – вежливо сказала Трей.
Она не стала дожидаться, будут ли к ней еще какие-нибудь вопросы или указания, и хлопнула дверью дежурной комнаты прямо перед носом у Тейера.
– Козел вонючий, – не выдержала она.
– За нарушение морального кодекса и нецензурное выражение вы получаете взыскание, – мгновенно среагировал компьютер, которыми были напичканы все стены полицейского департамента, заставлены все комнаты, да и на улицах они встречались на каждом шагу, предназначенные для самых разных целей.
Трей выдернула выехавшую из пасти компьютера бумажку с указанием размера штрафа за нарушение морального кодекса и нецензурное выражение и, спрятав ее в карман, огрызнулась железной коробке:
– Спасибо.
Та промолчала.
– У тебя какие-то проблемы с Тейером? – спросил Джордж Кларк.
Трей покосилась на компьютер.
– Пошел бы он на хутор бабочек ловить! – в сердцах сказала она.
Компьютер промолчал.
– Выпей кофе, – Джордж протянул ей чашку.
– Спасибо.
– Ты знаешь, он мне в последнее время тоже перестал нравиться.
– Ну, неужели ты наконец-то прозрел?!
– Это ты у нас телепат.
– Как ты считаешь, зачем им брать на поруки этого мерзавца?
– Кому им?
– Ну, Доктору, Тейеру.
– Тейеру скорее потому, что он не хочет осложнений в отношениях с Доктором.
– А Доктору?
– Ну, для какого-нибудь научного эксперимента, наверное, а что?
– Да так. Просто как-то странно.
– Что ж тут странного?
– Ты читал биографию этого Саймона Филлипса?
– Читал. Да вот она лежит на столе.
Джордж взял со стола лист бумаги и, сначала пробежав по нему глазами, начал читать:
– "Саймон Филлипс родился четырнадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят четвертого года в городе Лос-Анджелесе. Его родители…"
– Да нет, – остановила Кларка Трей.
– А что?
Трей взяла у него бумагу.
– Вот: Лос-Анджелес, девяносто шестой год. Убийство первой степени – полицейский, убийство первой степени – водитель машины, убийство первой степени – женщина. Он там такое устроил! Какие, к черту, научные эксперименты?
– Не знаю, это их дело.
– Впрочем, конечно, – вздохнула Трей и бросила бумагу на стол.
– По-моему, тебе чего-то не хватает, – задумчиво глядя на нее, сказал Джордж.
– Знаешь, чего мне не хватает, так это действия.
– Не понял.
– Тебе не кажется, что мы сами незаметно превращаемся в роботов? Любое наше действие заранее кем-то предопределено. Мы окружили себя законами, словно железными решетками, которые превратились в клетку. Я сегодня знаю, что со мной случится завтра, послезавтра, через неделю. Потому что со мной ничего не случится.
– Разве это плохо?
– А разве это хорошо?
– Но так мы застрахованы от неудач, от лишних проблем, забот.
– А может я хочу иметь лишние проблемы! Я хочу думать, сомневаться, черт побери!
– Вы оштрафованы за нецензурное выражение! – тут же вставил слово компьютер.
– Ну, вот тебе и лишние проблемы, – засмеялся Джордж Кларк. – По-моему, ты просто устала, а сваливаешь все на роботов.
– Может быть, – согласилась Трей.
– Кстати, как ты смотришь на то, чтобы пойти сегодня вечером в ресторан?
– Не знаю.
– "Не знаю" – да или "не знаю" – нет?
– Позвони сегодня вечером.
– Хорошо.
– Ладно, пойду поищу Фреда.
– А что такое?
– Да мы сегодня вместе дежурим.
Кларка, казалось, огорчили эти слова, но Трей прекрасно знала цену этому огорчению. Джордж был страшно влюбчивым человеком, но женщин он любил так, как ребенок любит свои игрушки. Стоило ему познакомиться с какой-нибудь девушкой, как он тут же забывал о той, о которой до этого думал день и ночь. Для него любовь была так же жизненно необходима, как, скажем, пища или сон. А вот кем конкретно увлекаться – это для него было не столь важно. И когда его отвергали, он воспринимал это спокойно и тут же переключал свое внимание на кого-нибудь другого.
– Так я сегодня позвоню, – напомнил Джордж.
– Хорошо, позвони, – улыбнулась Трей и хлопнула дверью.
Джордж плюхнулся в кресло и подпер щеку рукой. Настроение Трей передалось и ему. "Черт, хоть бы какой-нибудь идиот дорогу на красный свет перешел или клумбу какую-нибудь вытоптал! Все же веселее работать было бы", – подумал он.
ВОЗБУЖДАЮЩИЕ НОГИ
Лейтенант Трейси зевнула и захлопнула книгу. К авторам прошлого века Трейси относилась снисходительно, но их наивность умиляла.
Некоего Кинга Трейси прочла до середины. Фабула романа крутилась вокруг старого автомобиля, ездившего сам по себе. И это переполошило весь городок.
Трейси задумчиво перелистнула атласные листы. Скажите на милость, а как еще, если не сами, ездят автомобили?!
– Трей! – напарник, тихоня Фред, к чтению на дежурстве относился нетерпимо.
Во-первых, можно сразиться в космическую войну, во-вторых, ну, во-вторых, ему нравился профиль Трей, обращенный к верхнему ряду мониторов. Девушка смерила Фреда взглядом, от которого бедняга покраснел и чуть ли не начал дымиться.
Трейси еще девочкой-подростком обнаружила в себе маленькую ведьму. Правда, помела у нее не было, но, когда флайер Трейси взмывал вертикально вверх, сначала учителя, а потом шеф полиции правопорядка так и норовили выпороть сумасбродную нахалку.
Сказать, что Трей себя любила – ничего не сказать. Девушка была уверена в своей неотразимости. А где еще ты можешь покрасоваться, если уверена в своей неотразимости, как не в полицейском патруле. Правонарушители, мчащиеся перед самым носом авто или мальчики-хулиганы, рвущие цветы у городского дома Совета сдавались не приказам роботов-полицейских, а зеленому сиянию глаз лейтенанта Трейси.
Трейси глянула на световое табло и нажала кнопку вызова. Сейчас по лестницам и коридорам в зал общегородского обзора ринулись ее коллеги: до прямой трансляции из зала, где заседала комиссия по размораживанию, оставалось минут пять.
Зал заполнялся черными комбинезонами с наплечниками-крылышками: отличительный атрибут полицейских срочной линии. Среди мужских коротких стрижек и тупых подбородков Трей выглядела розой в лягушатнике. Но попробовал бы кто сказать, что она тут не к месту: именно на этот случай Трей изучила искусство борьбы японцев минувших веков.
Наконец, все мониторы под разными ракурсами высветили зал заседаний.
Полукруглый амфитеатр с овалом арены внизу припомнил Трей арену римских гладиаторов. С той лишь разницей, что зрители были отделены от сражающихся толстыми линзами видеокамеры. Зал заседаний был покрыт стеклянным куполом, и лишь мощные динамики доносили до наблюдавших вопросы комиссии и ответы человека, которого общество решалось выпустить на поруки из заточения.
Трей с любопытством смотрела, как инженеры включили системы регенерации. Видеокамера услужливо приблизило голое тело в барокамере. Человек потерял неподвижность бревна. Тонкая ледяная корочка искрошилась искрами света. Кровь опробовала привычный путь по венам и артериям. Сердечный ритм, ускоряясь, уже набрал полноту. Криоген через боковое отверстие заменили кислородной смесью. Человек чихнул, проснулся и сел, оторопело озираясь на искаженные разводами на стекле лица инженеров. Потом ощупал свое тело и попытался встать.
Полицейские, плотной стеной окружившие самый большой экран, заворчали за спиной девушки. В глубине души Трей понимала: вид голого негра – не для глаз юной девушки. Но попробовал бы кто об этом заикнуться всерьез.
– Трей! – окликнул Фред с соседнего кресла, – ты не находишь, что эти волосатые ноги отвратительны!
– Меня они возбуждают! – отрезала Трейси, с ехидством представив белые икры Фредди, обожавшего носить шорты.
Но две сардельки вывернутых губ, низкий лоб, чуть ли не рачьи глаза и в самом деле разочаровали Трей.
Смутные времена в воображении девушки были окутаны тайной и романтикой. Она и сама не знала, с чего бы сорок лет назад ее согражданам быть подобными Геркулесам и Апполонам. Поэтому размороженный ее разочаровал и Трей уже вполуха слушала вопросы и ответы, пытаясь решить: удастся ли спасти надломанный ноготь или придется его обрезать.
Устав от две тысячи девятого года, когда Трей еще и на свете не было, четко определял, что и как должен отвечать человек, чтобы приобрести код личности и соответствовать статусу гражданина "абсолют".
Трейси сама в свое время прошла эту дурацкую процедуру: члены комиссии не сводили глаз со стройных ножек без чулок.
ЭКЗАМЕН НА "АБСОЛЮТ"
Первое, что пришло Саймону на ум: криогенная установка не сработала, и его вытаскивают, чтобы придумать что-нибудь менее современное, но более действенное из арсенала человечества, привыкшего третировать ближних.
Даже рожи за стеклом были те или почти те же: мощные ребятки в голубых комбинезонах. Саймон сплюнул и выдрал из волос нерастаявшую сосульку.
Дверь барокамеры скользнула прочь.
– Привет, ребята! – помахал Филлипс отпрянувшим инженерам.
Тут же тележка на шести колесиках услужливо подкатила Филлипсу одежду по размеру. Да и трудно было предположить, что мешок из-под цемента с прорезями для головы и рук может кому-то не подойти!
– Эй, я так не играю! – Саймон повертел хламиду и для убедительности отфутболил "костюм", предварительно хорошенько по нему потоптавшись.
Ребятки-архангелы зашушукались. Язык был явно американский, но с примесью какого-то акцента.
– Меня что, похитили иностранные шпионы? – попытался наладить контакт Филлипс.
Все же неприятно, когда рядом – китайские болванчики. Саймон переступил с ноги на ногу: в помещении на топливе явно экономили. Попробовал тряхнуть за рукав ближайшего к нему парня и тут же отдернул ладонь. Саймона словно сунули в ледяную полынью – даже труп был бы теплее, чем этот мудак с акцентом.
Феникс почувствовал, как в животе собирается тугой комок: преддверие хорошей драки, и уже изготовился двинуть ближайшего чудика ногой.
Но тут позади заскрипело, задребезжало: Феникс обернулся.
Такого он еще не видел: в глубине помещения сначала тонкой полоской, потом световым раструбом вырос и засиял небесно голубой свет. В конусе восседала величественная фигура и две менее величественные по бокам. Над троицей сиял золотой ореол.
– Святая Троица! Черт бы меня побрал! – ахнул Саймон, хлопнув себя по ягодицам.
Видение приближалось. И по мере приближения свет золотился ярче, сильнее, пока перед Саймоном не остановилась тривиальная трибуна с тремя трясущимися маразматиками.
– Высочайшая комиссия по выпуску преступников на поруки имеет честь приветствовать мистера Саймона Феникса Филлипса! – провозгласил средний.
Саймон мог бы поклясться, – не разжимая губ.
– А дальше что? – буркнул Саймон, ежась. – Хоть одеться дайте, черти!
– Штраф за употребление нецензурных выражений, – пролепетал непорочно чистый голосок, и Саймон обернулся глянуть на его обладательницу.
Позади него возвышался стеклянный куб с переплетением лампочек и проводов внутри. И никаких девиц!
– Мистер Саймон, – голос превратился в старческий и скрипучий, – если вы так начинаете жизнь в нашем обществе, вам придется довольно туго…
– Дерьмо собачье! – удивился Саймон: теперь без сомнений говорил куб, хотя Саймон каким-то шестым чувством понимал, что слышит старикашку.
Девица завела прежнее:
– Штраф за употребление…
– Да объясните, что тут, к дьяволу, происходит?! – взорвался злой, замерзший и очень голодный Саймон, приплясывая на месте.
– Здесь происходит заседание высочайшей комиссии…
– Это я уже слышал, – возразил Филлипс, – а почему я тут торчу? И голый?
– Вам предстоит пройти процедуру проверки на "абсолют", то есть мы выясним, насколько вы отличаетесь от животного. Но если вас смущает нагота, – старик сделал знак, и тут же один из болванчиков протянул Саймону его кожаные штаны и оранжевую майку. В рукаве он их прятал, что ли? Штаны были Саймона, насчет майки он засомневался, но спорить не стал, натягивая одежду.
– А обувь? – пошел Филлипс до конца.
Кроссовки были без металлических подковок, в стельке не было кинжального лезвия, заначка в двадцать баксов исчезла, но размер подошел. Теперь Саймон почувствовал себя почти человеком и сузил глаза:
– Так, кто-то вякнул насчет того, что я зверь? – теперь, когда он твердо выяснил: дверь слева ведет на улицу, ему оставалось лишь подобраться к старичью на расстояние вытянутой руки. Или, лучше, ноги.
– Год, место и время рождения! – бормотал старик.
– Что-что? – Саймон сделал шаг, словно не расслышал.
– Минус три пункта! – сухо констатировал трухлявый пень. – Заторможенность реакции! Повторяю вопрос: год…
Саймон не стал ожидать продолжения: теперь на пути к свободе лежало три метра пластикового покрытия и три пня. Ближайшего Саймон выдернул, как репу, схватив за сухонькое запястье и отшвырнул от себя. Позади что-то шлепнулось и ойкнуло. Старикан, который был любопытнее, оторопело привстал с кресла, пытаясь что-то сказать посиневшими губами. Удар в челюсть отнял у него дар речи, а заодно и любопытство. Краем глаза Саймон наблюдал за ребятами в голубом: те стояли, как приклеенные, смиренно сложив лапки.
– Чертово дерьмо! – прошипел Саймон, все больше и больше распаляясь.
Можно было в кульбите перескочить через шаткую преграду из третьего пня, но Саймон не мог отказать себе в удовольствии. Одной рукой он ухватился за реденький кустик бороды, а в кулак другой вложил всю ненависть человека, которого даже бить некому.
Старичок хрюкнул и попытался прикрыться ладонью. Синие вены распалили Феникса еще больше. Он бросил старика на пол и принялся молотить тряпичное тело. Первая его жертва уже пришла в себя и, приподнявшись на колени, умоляюще протягивала руки. Саймон отпрыгнул от помятого деда и точнехонько опустился на спину замершей в мольбе фигуры. Под кроссами что-то хрустнуло. Старик без стона распластался на полу. Тот, что показался Фениксу Всевышним, только шипел, выпучив глаза:
– Минус сорок пунктов! Минус двести двадцать пунктов! Минус человек! Зверь! – в старческой немощи проснулся неистовый клич насмерть перепуганного человека.
– Зверь? – Саймон ухватился за сморщенные щечки в сетке капилляров. Сжал. Потянул за дряблую кожу, а потом резким движением свернул голову старика. Из черного провала рта хлынула кровь, заливая грудь жертвы. В горле что-то булькало. Саймон отбросил обмякшее тело и отер руки о кожу штанов: у пня явно была сломана шея.
Вдали, нарастая, несся вой сирены. Саймон еще раз глянул на оцепенелых мальчиков, но инстинкт подсказал, что это не те, с кем стоит терять время. А приближающийся глас полиции подтверждал: мистера Саймона будут искать, но копам придется пошевелиться, чтобы не потерять надежду на встречу с Фениксом.
Что бы вся эта дурацкая комедия ни означала, и где бы Саймон сейчас ни находился, самое время делать ноги.
Дверь пропустила Феникса наружу беспрепятственно, благожелательно напутствовав:
– Желаем всегда и везде поддерживать статус "абсолют"!
– И тебе того же! – ответил Саймон, запуская в синее око видеокамеры шестиколесную тележку и ныряя в зелень кустов.
Еще некоторое время наружные видеокамеры следили за шевелением листвы, а потом мистер Филлипс растворился.
ПОРУЧИТЕЛЬ
Оторопевший мир содрогнулся и замер.
И лишь один человек на планете равнодушно щелкнул пультом управления визора, переключившись на развлекательный канал. – Еще коктейль, мистер Бредли? – незримая фигура протянула бокал с напитком.
Эдгар Бредли потянулся, напружинив руки. Рукав шелкового халата, расшитого экзотическими мордочками зверюшек из мультфильмов, сполз, обнажив загорелую руку. Бугрились мускулы, перекатываясь под кожей теннисными мячиками. Эдгар полюбовался на голобрюхую девицу, смешно рассказывающую зрителям анекдоты, и отстранил висящий в воздухе стакан:
– Сейчас не время!
Халат скользнул прочь, тут же сложившись вчетверо. Спальня, дышавшая тишиной и прохладой, сложилась и убралась в стены, выдвинув вместо кровати и пуфиков рабочее кресло и стол с шеренгой телефонов.
Эдгар затянул ремень короткой туники. Для своих пятидесяти четырех лет мистер Эдгар Бредли выглядел неплохо. Однако, может быть плохо от того, что – никак. Мистеру Бредли было смертельно скучно.
В молодости, когда любая высота кажется недостижимой, он много работал, еще больше воровал. Потом воровали для него другие. После того, как мир сошел с ума и богатство само вползало в руки, Эдгар захотел и получил себе новую игрушку – власть. Но с годами, все чаще и чаще приходило убеждение, что доставшееся ему в наследство дерьмо не стоит того, чтобы им обладать.
Людская покорность и раболепие толпы приедаются, как сладкий пирог на первое, второе и третье. Вначале ты словно приподнят на крыльях собственного могущества. Затем ты начинаешь сомневаться: а так ли ты увлечен признанием тех, кого в грош не ставишь. А после… И с этим "после" никогда не сравнится человеческая неистовая натура, ее злоба, ее ненависть. Все эти байки о нравственном и моральном обществе, которое было создано не без помощи и непосредственных указаний мистера Бредли, осточертело ему хуже горькой редьки.
Теперь он хотел попробовать на вкус убийство. Нет, не несчастье, не нелепый случай, когда кто-то нырнет поплавать в океане. А убийство, которое планировал ночами, о котором мечтал с давних лет. И которое в целом мире осуществить некому. Эдгар Бредли уже много лет знал, кого он убьет. Осталось выбрать, чьими руками это сделать.
И сегодняшнее шоу мистера Саймона Бредли вполне устроило по качеству исполнения. Оставался пустяк: найти Филлипса в миллионном городе и заставить выучить текст, который непременно должна услышать жертва Бредли перед смертью.
Эти слова Эдгар отшлифовывал долгими вечерами, пока разномастная толпа жрала и веселилась за его счет. В эти слова Эдгар вложил чертову жизнь, которую прожил.
"Ну, кто из нас первым подавился сливовой косточкой?" – эти олова относились к одному человеку во всем мире, и он единственный на свете мог их понять.
– Ну, кто из нас первым подавился сливовой косточкой? – впервые в жизни Эдгар попробовал фразу на слух. Злая улыбка змеей искривила губы: слова были горько-сладкие, как черносливины.
Наверное, опытный психоаналитик сумел бы разъяснить, что истоки ненависти, которые питал Бредли к близорукому студенту Френдли, лежат в обыкновенной человеческой неудовлетворенности. Этим объектом могла бы быть соседская кошка, душераздирающе мяукавшая в пять утра перед окном, или рейсовый автобус, где ты с отвращением и брезгливостью пытаешься отстраниться от потных людских тел, но все же кто-то заденет, мазнет липкой рукой – и ты чувствуешь, как бьет режущей болью ненависть по глазам.
Но даже психоаналитику Бредли не признается, что вместе с Френдли уйдет чувство стыда, которое забитым зверьком пряталось на самом дне души, но все еще, даже через сто лет, скалило острые зубки.