- Каким? - хозяйка помедлила. - Очень сложным, трудным человеком. Он думал только о себе, был занят только собой и своими работами. Эгоцентрист в полном смысле этого слова. Все время в мастерской - днями, ночами, неделями. А то укатит на месяц, на два на творческую дачу. Обо мне напрочь забывал. Ходили слухи, что в мастерской он вел отнюдь не схимнический образ жизни. Когда я первый раз услышала об этом, мне было очень неприятно, а потом, потом стало совершенно безразлично. Ведь в конце концов, какое мне дело до этого?.. Даже если у него не шла работа, он находил любой предлог, чтобы сбежать из дома. То к друзьям, то по делам, то просто на рыбалку. Надо же, нашел себе занятие!
- Он часто рыбачил?
- Я бы не сказала. За удочку он хватался, как за соломинку, когда у него все валилось из рук, в самые критические минуты. Говорил, с удочкой хорошо думается. Вот и додумался…
- Вы считаете, это был несчастный случай? - негромко опросил Петр.
Ершова задумчиво провела тонким пальцем по полированной поверхности журнального столика и так же негромко ответила:
- Трудно оказать… Скорее всего, он утонул случайно. Хотя… в последнее время нашей совместной жизни, - она горько усмехнулась, - если нашу жизнь, вообще, можно назвать совместной, он был все время, как на взводе. Работа не шла… Не мог найти тему, которая захватила бы его, кричал, что заставляют делать халтуру. Александр всегда был очень, даже излишне, эмоционален, подвержен вспышкам настроения. Кто знает, может, очередной взрыв отчаяния толкнул его в воду?.. Тем более эти ужасные стихи в мастерской. Вообще-то, он часто писал стихи, но, откровенно говоря, они у него не получались. Он и сам это понимал, поначеркает несколько блокнотов, потом изорвет и выбросит, черев месяц снова строчит. Но чтоб на стене… Такого с ним не бывало.
- Скажите, мастерская уже передана кому-нибудь?
- Нет, она просто закрыта, там еще остались вещи Александра, - Ершова снова горько усмехнулась. - В правлении Союза художников считают негуманным беспокоить безутешную вдову…
Следующий вопрос оперуполномоченного заставил хозяйку вскинуть брови и переспросить:
- Не мог ли он погибнуть насильственной смертью?.. Не думаю… хотя…
- Что хотя? - насторожился Свиркин.
- Да нет, - тряхнула головой Ершова, - ерунда. Не думаю…
Петр ждал, но она не стала продолжать, а взглянув на него в упор, спросила:
- Вы что-нибудь узнали?.. Ваш визит почти восемь месяцев спустя…
- Да как вам сказать, - замялся Свиркин.
- Ну ладно, ладно, - усмехнулась она, - не буду выпытывать служебные тайны. Мне, в общем-то, все равно.
Петр встал и подошел к висящей на стене картине в простой деревянной раме. С красного квадрата холста открыто и насмешливо смотрела молодая блондинка с развевающимися волосами. Воротник алой рубашки небрежно расстегну т, лицо девушки и ее волосы - розовато-оранжевые. Свиркину невольно захотелось безмятежно улыбнуться, такой жизнерадостностью дышала картина. Ершова, догадавшись, что картина ему нравится, не без гордости пояснила:
- Это я через несколько дней после нашего знакомства с Александром, - и, заметив замешательство Петра, с улыбкой добавила, - я была тогда блондинкой.
Свиркин оглядел комнату:
- Остальные картины, наверное, в мастерской?
Услышав, что картины были проданы еще во время выставки, он пришел в совершенно искреннее замешательство:
- И в наше время есть люди, покупающие картины современных художников?
- Есть, - одними глазами улыбнулась хозяйка, - например, один почитатель таланта Александра приобрел после его смерти двадцать три холста и десять графических работ, иллюстраций к Фаусту, да и остальные полотна разошлись довольно быстро. Как только стало известно о смерти Ершова, вокруг его работ поднялся такой ажиотаж, на выставку народ валом повалил, у него как раз тогда была персональная выставка. Даже на ранние, несовершенные работы нашлись покупатели, а при жизни он продал всего пять полотен, да несколько акварелей. А тут такое началось!.. Я даже боялась кого-нибудь обидеть.
- И кто же этот оптовый покупатель? Ведь картины, наверное, стоят дорого? - заинтересовался Петр.
- Дорого не дорого, но стоят, - ушла от прямого ответа Зинаида Прокопьевна, - а купил их оптом, как вы выражаетесь, Белянчиков Игорь Архипович, милейший человек. Он сказал, что у него уже есть один холст Александра, а ему хотелось бы иметь больше.
- А кто он, Белянчиков?
- Не знаю точно, кем он работает, но что-то связанное с овощами. Если вас заинтересовали работы Ершова, я могу дать адрес Игоря Архиповича, только хочу сразу предупредить, он, когда покупал картины, говорил, что никому их не уступит…
Ему хотелось приобрести еще и мой портрет, - хозяйка показала глазами на розовую девушку, - вот он и оставил свой адрес. Он так меня упрашивал, но я не могу расстаться… Это моя молодость, - она с виноватой улыбкой развела руками.
Свиркин записал адрес и взглянул на часы.
- Зинаида Прокопьевна, последний вопрос: с кем дружил ваш муж?
После некоторого раздумья Ершова ответила:
- Друзей у него было немного… Разве, Хабаров Валерий, Эдик Чечевицкий, да Челебадзе Вахтанг - это все художники, он с ними общался. Я могу дать их телефоны.
Петр сказал, что это будет очень кстати. Ершова достала из сумочки маленькую записную книжечку в кожаном переплете и продиктовала номера телефонов.
За окном сгущались сумерки.
- Я побегу, - сказал Свиркин, - уже поздно.
- Ну что же, - она протянула тонкую холеную руку, - поздно, так поздно… Рада была с вами познакомиться.
Петр легко пожал холодную, чуть влажную руку и поспешно вышел в морозный мартовский вечер.
5 марта. Вязьмикин
Поезд на Запад уходил ночью. Роман с пошарпанным портфелем из желтого кожзаменителя прохаживался по огромному, как ангар для аэробусов, залу, разглядывая пассажиров. Билет лежал у него в кармане, до отхода оставалось полчаса, пива в буфете не было, на днях он в очередной раз бросил курить.
- Далеко собрались, гражданин начальник? - услышал он.
Роман обернулся и увидел невысокого щуплого человечка с бляхой на серо-белом фартуке. С минуту Вязьмикин вспоминал, где мог видеть его и, наконец, удивленно пробасил:
- Нудненко?!
Прошлой осенью оперуполномоченный задерживал его по подозрению в убийстве крупного спекулянта джинсами. Нудненко был пьян и оборван, а денег было много, вот и пала тень подозрения, а он просто пропивал заработанное в местах лишения свободы.
Нудненко ткнул заскорузлым пальцем в бляху:
- Работаю вот… Вам спасибо.
- Мне-то за что?
- Так вы же меня тогда задержали, а так бы я все деньги прогулял, или пьяного бы обобрали. Народиш-ко-т, сами знаете, на вокзале какой… Я в спецприемнике пару дней провалялся, очухался. Сперва, само собой, здорово с похмелья маялся, а когда голова заработала, одумался. Теперь не пью. Так, разве что с устатку… Тот раз, как отпустили меня, никак на работу не мог устроиться, сами знаете, как к нашему брату относятся, а жить-то нормально всем хочется. Вернулся в спецприемник, там ваш приятель как раз дежурил, младший лейтенант Краснояров. Так и так, говорю. Он мне вот и помог с работенкой. Вам и ему спасибо.
Роман с высоты своего роста оглядел фигурку носильщика:
- Не тяжело чемоданы таскать?
- Так у меня тележечка, на ней и вожу. Жить можно. Заработок неплохой, да и пассажиры сознательные попадаются. Когда двадцатничек за услугу добавят, когда полтинничек, а когда и рупь. Так что нормально все.
- Рад за тебя, Нудненко, - сказал Роман и взглянул на часы. - Ну мне пора.
- Доброго вам пути, гражданин начальник, - доброжелательно закивал носильщик.
Спускаясь в подземный переход, оперуполномоченный услышал бодрый и неожиданно властный голос Нудненко: "Поберегись!"
Взгромоздившись на верхнюю полку, Вязьмикин, уперев подбородок в кулак, следил за красными, синими, зелеными огоньками светофоров, за проплывающим мимо городом, залитым желтым светом окон и белым маревом уличных фонарей, за мигающими точками габаритных огней автомобилей. Прогрохотав по железнодорожному мосту, часто-часто застучали колеса, набирая ход. Под мерное покачивание вагона Роман незаметно для себя уснул. Изредка состав швыряло на стрелках, большое тело оперуполномоченного вздрагивало, но он продолжал крепко спать. Время в поезде надо было использовать с толком.
6 марта
- Обсчиталась я, обсчиталась! - на пронзительной ноте выкрикивала полная, рыхлая женщина в засаленном белом халате, надетом поверх зимнего пальто и в сбившейся на бок норковой шапке.
Она сидела, расставив крепкие ноги. Опухшие красные руки с тяжелыми желтыми гайками колец и грязными ногтями патетически взлетали вверх. Обветренное, кирпичного цвета лицо изображало глубокое страдание, но маленькие глазки, глядевшие из-под припухших век, были совершенно спокойны. Видимо, не в первый раз попала она в такую переделку, и раньше все кончалось благополучно. Сейчас она свято верила, что все будет тип-топ.
Я думал иначе. У меня не было оснований верить в благополучный исход нашей беседы для продавщицы. Сигналы об обсчетах граждан, о завышении цен на товары в киоске поступали и раньше, но взять ее с поличным моему другу, оперуполномоченному ОБХСС, капитану милиции Снегиреву никак не удавалось. Сегодня были подключены общественники. Серия контрольных покупок, и… Клековкина сидит передо мной.
Я посмотрел в ее глаза. Она поняла, точнее почувствовала, что я не вижу в них того, что пытается изобразить лицо, и спрятала глаза в смятый носовой платок.
Семен Снегирев сидел у окна и с любопытством разглядывал "кающуюся" грешницу. Он провел маленькую операцию, увенчавшуюся успехом, и должен бы радоваться. Но на его круглом лице уже появилось сочувствие, ему было жалко Клековкину. Вот и всегда так. Теперь он будет долго думать, как же так случилось, что она преступила закон, что толкнуло ее.
Семена я знаю давно. Мы с ним дружим, как говорится, семьями, если меня одного можно считать семьей. У него же семья, как семья: жена Галина, она ворчит на него за то, что он поздно возвращается с работы, думает только о своих делах и мало помогает на даче.
Ворчит, но всегда ждет; и двое мальчишек, которых Семен любит больше всего на свете. Еще один член семьи - старенький, горбатенький "Запорожец". Он часто ломается, но Снегирев с завидным упорством ремонтирует его, и вновь по утрам гордо выруливает на площадку перед райотделом, вызывая добродушные насмешки сослуживцев. Семен к этому привык и не реагирует. Вообще, в райотделе Снегирева любят. Характер у него, хотя и немного ворчливый, но мягкий и покладистый, внешность тоже располагающая: маленький крепыш с доброй и ласковой улыбкой, высокий лоб с солидными залысинами, мягкие светлые волосы. В свои тридцать шесть лет он считается универсальным специалистом: одинаково успешно "занимается" спекуляцией, хищениями в системе торговли и общественного питания, строительством и многим другим. В нем нет ни грана нахрапистости или резкости. Не понятно, почему его так боятся расхитители всех мастей?
Возгласы продавщицы стихли. Она сообразила, что дело принимает серьезный оборот, и затаилась.
Допрос дался мне не очень легко. Он то и дело прерывался артистичными всхлипываниями и трубным шмыганьем носа, нередка Клековкина переходила в атаку: "А вы пойдите, встаньте на мое место!" Спрашивается, почему ее оттуда, с этого места, метлой не выгонишь? Но я не задавал этого вопроса. Ответ был известен заранее: семеро по лавкам да муж пьяница. Бедные мужья, они и не предполагают, в каком свете выставляют их в подобных ситуациях: и зарплата у них никудышная, и пьют они каждый день, и по дому не помогают, и к детям равнодушны.
Клековкина расписалась в протоколе и, тяжело передвигая ноги, направилась к выходу, у порога обернулась, лицо преобразилось, стало бойким и агрессивным.
- Я на вас жаловаться буду!
- Не забудьте, моя, фамилия - Ильин, - устало отпарировал я.
Семен протянул пачку папирос. Закурили.
- Николай, с каким там утопленником Петр и Роман носятся? Говорят, Осипов их совсем загонял.
Мне было не до утопленников, но я все рассказал Снегиреву об этом запутанном деле.
- Действительно, ребус, - потирая подбородок, протянул он.
6 марта. Вязьмикин
В пустом помещении штаба исправительно-трудовой колонии было прохладно и тихо. Роман еще раз прошелся по коридору, подергал двери. Оперативных работников на месте не было. "Тоже где-то бегают, - подумал он, - на месте не сидится, опера есть опера".
- Дневальный! - гаркнул Роман.
На втором этаже послышались быстрые шаги, и по лестнице торопливо сбежал дневальный из осужденных.
- Здравствуйте, - вежливо приветствовал он оперуполномоченного.
Хотя Роман был в штатской одежде, дневальный, высокий, худощавый, улыбающийся человек в очках, сразу отнесся к нему с почтением, так как оперативник держался уверенно, а главное - он был одет не в черную форму осужденных, и у него на груди не было таблички с фамилией и номером отряда. Кроме того, на территорию колонии просто так не попадешь, а значит…
- Вызовите мне Куфтина, - сказал Вязьмикин.
- Сейчас устроим, проходите, пожалуйста, в мою комнату.
Вскоре в комнату вошел невзрачный мужичонка лет сорока пяти.
- Здравствуйте, моя фамилия Куфтин.
- Вы беседуйте, а я пойду порядок наводить, - подскочил дневальный и исчез за дверью.
Куфтин переминался с ноги на ногу. Роман подвинулся на диване и предложил ему сесть. Тот боязливо опустился рядом.
Вязьмикин еще в дороге обдумывал, с чего начать разговор, но так ничего стоящего и не придумал, решив начать с вопроса, который придет в голову первым.
- Куфтин, вы не знаете, откуда у Мозгунова была записная книжка?
Осужденный непонимающе захлопал ресницами. Он, вероятно, ожидал, что его начнут расспрашивать, как Мозгунов оказался в воде, а тут какая-то книжка.
- Без понятия, - прошамкал Куфтин беззубым ртом.
- Может, обокрали кого-нибудь? - подсказал Роман.
- На кой хрен мне это надо! Зачем бы я тогда рыбалил?! Я, может, из принципа не крал. Может, я честно жить решил. Обокрали. Скажете тоже, - обиделся Куфтин.
- Зачем же тогда Мозгунова купали? - пробасил Вязьмикин.
Куфтин насупился и отвернулся.
- Откуда я знал, что он пузыри пускать начнет? Всю жизнь на реке и, на тебе, плавать не умеет! Страдай теперь из-за него… Я его окунул малость, а он, как колун под воду ахнул.
- Что же вы сразу не признались?
Куфтин подскочил и картинно развел руками, как в фильме "Трактористы":
- Испугался… Все, думаю, хана тебе Толик, припух. Вышак корячится. Иди доказывай, что случайно! Как же, поверят! Судимостей-то на плечами… Бежать. Да не успел, с этой дракой в совхозе замела меня. Я с дуру-то, как подумал, что и убийство Мозгатого прилепят, сопротивление оказал. Сейчас, думаю, браслеты накинут и каюк. Меня Кромов задерживал. Хороший мужик, в рапорте даже не упомянул, что я сопротивлялся, правда, рука до сих пор побаливает, как он на прием взял. Посадили меня за хулиганку с применением ножа, сюда определили, а умные люди посоветовали, кайся, говорят, пока не поздно, все равно еще пять лет мотать осталось. Зачтут, говорят, ты ж мужик, нарушений режима нет, много, говорят, за неосторожное не дадут… Ну я и написал.
Роман понимал, что его поездка не удалась, что Куфтин ничем не поможет, но все же спросил:
- Вы были знакомы с Ершовым?
Куфтин ошалело посмотрел на него:
- Какой Ершов? Вы что мне еще вешать надумали?! Не знаю никакого Ершова!
- Художник, - спокойно прогудел Вязьмикин.
Куфтин подозрительно глянул на него:
- Художник?.. Какой художник?.. Ну знаю я Ершова, из девятнадцатого отряда, но он и корову-то не нарисует… Художник?..
Роман достал бланк протокола допроса, записал показания осужденного, гадал для порядка несколько вопросов, внес в протокол ответы на эти ничего не значащие вопросы. Куфтин то и дело убеждал его, что не знал, что Мозгунов не умел плавать. Вязьмикин и это отразил в протоколе, но расследование, в интересах которого он проделал свой вояж, не продвинулось ни на шаг…
7 марта. Свиркин
Договорившись о встрече с художником Хабаровым, Петр легко вбежал на шестой этаж жилого дома, где находилась мастерская. Постучал. Послышались шаркающие шаги, будто маленький человек надел непомерно большие шлепанцы и при каждом шаге рискует их потерять.
Хабаров и впрямь оказался невысоким, правда, на ногах у него были обычные туфли, но шагал он, стараясь не отрывать подошвы от пола и не разгибать колени. Свиркин взглянул на сухонькую фигуру художника, наводившую на мысль о последней стадии чахотки или дистрофии, на обтянутое желтоватой кожей лицо с иконописной бородкой и черные прямые волосы нависшие над глазами, и уже был готов пожалеть Хабарова, как жалеют немощных и убогих, но встретился взглядом с ярко-голубыми, энергичными, полными неиссякаемой жизненной силы глазами художника, и отложил сочувствие до следующего раза.
Петр представился. Прошли через темный, нескончаемый коридор уставленный пустыми рамами, банками, чистыми холстами на подрамниках, досками и различным скарбом труднообъяснимого назначения в просторную высокую комнату. Свиркину прежде не приходилось бывать в мастерских художников, и он с интересом осматривался. Свет лился в помещение через огромное, во всю стену окно, в продуманном беспорядке тут и там были развешаны картины, придававшие холодной белизне стен уют и теплоту.
- Я сейчас чай заварю, - то ли спросил, то ли констатировал факт Хабаров.
Оперуполномоченный рассеянно кивнул и принялся рассматривать картины. Они были разные: очень большие и совсем маленькие, в рамах и без рам, на холсте и на оргалите, некоторые а вовсе на какой-то волнисто-пористой бумаге, на одних все было понятно - дерево, оно дерево и есть, машина, как машина, женщина, так женщина, но на других… Как ни старался Петр, он не мог разобрать в хаосе ярких пятен и геометрических фигур, что изображено на некоторых полотнах. Хабаров, заметив, как озадаченно вытянулось лицо Свиркина, насмешливо спросил:
- Нравится?
- Очень! - совершенно искренне воскликнул Петр. - …Но не все…
Художник с удивлением отметил про себя юношескую восторженность оперативника, его взгляд потеплел, и он предложил Петру свое любимое большое деревянное кресло с потрескавшейся кожаной обивкой, а сам, сутулясь, опустился на диван с высокой спинкой, с полочками, на которых раньше, должно быть, стояли маленькие белые слоники, а теперь в беспорядке валялись кисти и карандаши.
Петр, косясь на холст, укрепленный на мольберте, опустился в кресло.
- Вы все это сами нарисовали?
- Сам, но не все, - улыбнулся Хабаров, - вы хотели поговорить о Саше Ершове? - Он погрустнел и еще больше стал похож на икону… Я вам сначала покажу его работу. Это подарок, я им очень дорожу… Сделано в настроении, - художник подошел к холсту в тонкой простой серой раме.