Свинцово-серый, как речная вода глубокой осенью, фон. Багряно-красный телефонный аппарат о оборванным, безвольно свисающим шнуром, из которого, словно обрывки вен и нервов, торчали тонкие разноцветные проволочки, парил в воздухе. На теле аппарата змеились черные трещины, как на лопнувшей от зноя земле.
Глядя на картину, Петр ощутил смутную тревогу и, пытаясь избавиться от давящего чувства, зябко передернул плечами, но картина не отпускала от себя, заставляя переживать отчаяние и безысходность. Словно где-то вдалеке, он услышал голос Хабарова и, встряхнув головой, переспросил:
- Что вы сказали?
- Я спросил, нравится? - улыбнулся художник.
- Не то слово, - как завороженный ответил Свиркин и отступил от холста.
- Мне тоже всегда тревожно делается, когда я смотрю на нее. Часто думаю, что мог чувствовать Саша, когда писал это?
- А мне даже не по себе стало, - признался Петр, отходя от картины.
Хабаров налил чай. Несколько минут пили молча.
- Вас не удивляет мой визит? - спросил оперуполномоченный, отставляя стакан.
Хабаров взглянул сквозь челку:
- Удивляет… Не понимаю, почему спустя столько времени милиция вновь заинтересовалась обстоятельствами Сашиной смерти?
Петр немного подумал и спросил:
- Как вы считаете, это было самоубийство?
- Я много думал… Не уверен, - Хабаров потеребил бородку. - Скорее всего несчастный случай. Саша очень любил жизнь, но… - хозяин мастерской замолчал.
- Вы имеете в виду стихи на стене?
- Нет, нельзя так категорически подходить к творчеству. Стихи стихами, а реальность реальностью… Хотя в то время на Сашу так много всего навалилось…
- Разрыв с женой?
- Не только это, - мгновенно отреагировал художник, - отношения у них в последние годы действительно были сложные, не то, чтобы неприязненные, но довольно-таки прохладные. Они попросту сосуществовали рядом. У каждого свое занятие, свои друзья. Я старался к ним в дом не ходить. Нет, нет, Зинаида никогда не позволяли себе грубостей или резкостей по отношению к друзьям Саши, она просто нас не замечала. Поздоровается и исчезает в своей комнате. Разрыв этот был закономерен, я думал, он произойдет гораздо раньше… Это не могло толкнуть Сашу на самоубийство.
- А что могло?
- Вы знаете, Саша был взрывной человек. Все что-то кипятился: то из-за несправедливого распределения работ в Союзе художников, то ему казалось, что мастерскую дали не тому, кому следовало, то худсовет предвзято отнесся к работам. Он за всех болел, переживал, но, я думаю, во многом был не прав… Вспоминаю один разговор незадолго до его гибели. Саша пришел возбужденный. Кричит: "Надоело все! Хоть топись! Настоящую работу хочу делать, а не эти сказочки рисовать! Халтура все это, а как что путное сделаешь, так и начинается: зрителю это не понятно, зрителю это не нужно… А зрителю и понятно и нужно! Аж с ножом к горлу один хмырь пристает. Я его портрет делал, так теперь покоя нет. Преследует: продай работы, да продай.
Оптом беру, на корню! А сам, змей, цену дает, как будто в галантерейном магазине трех богатырей или трех медведей покупает. Послал его… А он грозит: "пожалеешь… Меценат нашелся!" - Хабаров перевел дух. - Я Сашу стал успокаивать, а он еще больше взвился: "А, может, зрителям это действительно не надо?! Ты посмотри, что в книге отзывов пишут! Студенты мне десять советов накатали, как должно писать и как не должно, что мне рисовать и что не рисовать. Наглецы!" - Хабаров грустно улыбнулся. - Зрители действительно иногда бывают не правы и безаппеляционно вторгаются в мир художника. У Саши как раз выставка в Доме ученых была. И опять же он не до конца был прав. Многим она понравилась, очень тепло отзывались о его работах… Насилу я тогда Ершова успокоил… Слишком близко к сердцу он все принимал. Потом отошел, о планах своих заговорил. Саша задумал серию картин, которую хотел назвать "Люди и ситуации", но я, честно говоря, не понял до конца его замысел. Очень трудно передать словами тот образ, что рождается в мозгу художника. Его зачастую можно увидеть только в готовой работе и то, если она удалась.
Свиркин старался осмыслить сказанное художником, а когда тот закончил, спросил:
- Скажите, а врагов у Ершова не было?
Хабаров откинул со лба волосы и недоумевающе уставился на него:
- В каком смысле? - художник явно был озадачен. - Даже не знаю, как ответить… Мы цивилизованные люди… Вы допускаете, что Сашу могли убить?
- А вы этого не допускаете?
Хабаров нахмурился:
- Не знаю… Как я могу кого-нибудь обвинять? Враги, конечно, есть у каждого, но я не думаю, что могло дойти до убийства, это как-то противоестественно… Есть у нас один художник, Сорняков Феоктист Иванович. Его уж давненько исключили из нашего Союза, но он продолжает работать… Скандальный тип, пьет безбожно, оскорбляет всех и вся, а с ним почему-то цацкаются, дескать, надо поддержать человека, а то совсем пропадет. А Феоктист этим пользуется. Плюет на всех, хулиганит. Его даже к уголовной ответственности несколько раз привлекать собирались за дебоши. Нашлись доброхоты, выручили его… Так вот, они с Сашей сцепились прямо в Союзе, месяца за три до смерти Ершова. Сашка мимо шел, а Сорняков одной художнице похабные комплименты делал. Та, бедная, не знала куда деваться. Саша и срезал Феоктиста, а тот, как всегда под градусом был и кинулся драться. Сашин холст пнул… Еле разняли… Феоктист, конечно, подонок, но чтобы убить…
- Может быть, ревность? - встрепенулся Свиркин.
Хабарову этот вопрос не понравился.
- Вы, наверное, наслышаны о свободном образе жизни художников?
- Да, нет я не к тому, - смутился Петр, - но жена говорила…
- Не надо принимать это всерьез, - перебил Хабаров, - конечно, Сашка не был монахом, но и не беспутствовал. Была у него женщина. Я затрудняюсь сформулировать их отношения… В общем, вам нужно встретиться с Галей Скубневской, она тоже художница, график, детские книжки иллюстрирует, мастерская у нее в соседнем подъезде. Вы обязательно с ней поговорите, она человек очень хороший, добрая… Так что ревность это не серьезно.
- Спасибо за информацию, - поднялся из кресла Петр, - я прямо сейчас к ней и забегу…
…Скубневской в мастерской не оказалось.
9 марта
Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я поднял трубку и услышал голос Ивана Ситникова, следователя Заельцовского райотдела милиции:
- Николай, привет! У вас в отделе есть такой - Свиркин?
Я подтвердил его догадку.
- Тут одна дамочка подозревает его в краже, - хмыкнул Иван, - говорит, пришел какой-то подозрительный тип, назвался оперуполномоченным Свиркиным, а когда она восьмого марта вернулась из гостей, со стены пропала картина, на которую этот Свиркин усиленно глазел, да в придачу еще и два чемодана вещей.
Я расхохотался, представив, как Петя Свиркин в черных нитяных перчатках снимает, озираясь, со стены картину и поспешно запихивает в чемоданы женские платья и песцовые воротники.
Фамилия потерпевшей оказалась знакомой - Ершова.
После такой информации мне ничего другого не оставалось, как посетить подозреваемого. Свиркин, выслушав меня, опечалился:
- Это что нее теперь будет, Николай Григорьевич?
Роман Вязьмикин жизнерадостно хохотнул:
- Алиби будешь доказывать! Я же говорил, что у тебя физиономия подозрительная.
Петр подошел к зеркалу и посмотрел на свое вытянувшееся лицо:
- Не вижу ничего подозрительного… Ох, уж эта Ершова. А картина мне, правда, понравилась. Муж ее рисовал в молодости, тот, что погиб.
- Ребята, с чего вы взяли, что Ершов погиб? - возмутился я. - Какая-то инерция мышления! Один раз похоронили, а теперь не можете расстаться с мыслью, что он мертв. Может, он уехал куда-нибудь? Отдыхает где-нибудь в Крыму, пишет картины. А вы тут, понимаешь ли… У Осипова ведь даже дела нет по факту смерти Ершова, он расследует убийство Мозгунова, а на Ершова обычное розыскное дело заведено.
Роман удивленный моей вспышкой пробасил:
- Ты что шумишь?!
Я сел, подумав, что действительно зря расшумелся. Роман расправил усы и степенно проговорил:
- Как ты не можешь понять, что задета наша профессиональная гордость? Ведь я допустил ошибку, когда не проверил тем летом все, как следует. Теперь я просто обязан докопаться до истины. И почему ты исключаешь убийство?
- Или самоубийство? - вставил Свиркин и рассказал о беседе с Хабаровым.
Сведения о "меценате" заинтересовали нас.
- Не нравится мне эта кража у вдовы, - прогудел Вязьмикин. - На тебя, Петя, я не думаю, ты не расстраивайся… Но кому-то же картина Ершова понадобилась? Надо вплотную заняться оптовым покупателем…
12 марта. Вязьмикин
Из-за двери раздавались частые удары молотка и приятный мужской баритон, напевающий с заметным грузинским акцентом: "Вот и все, что было, вот и все, что было, ты как хочешь это назови…"
Роману эта песня нравилась, он дождался последних слов: "…а ведь это проводы любви…" и постучался.
- Зачем стучишь, дорогой, заходи! - раздался тот же голос.
Увидев, что Роман вошел, плотный горбоносый мужчина сверкнул восточными глазами:
- А-а, ты уже вошел?! Так бы сразу. А то стучишь, стучишь. Я тоже стучу! Думаешь, слышно?!
- Здравствуйте, Вахтанг Давидович, - пробасил Вязьмикин.
Грузин изумленно отложил небольшой молоточек.
- Слушай, откуда ты меня знаешь? - он провел ладонью по отливающему синевой гладко выбритому подбородку.
Оперуполномоченный представился.
- Теперь понятно, дорогой, - насмешливо сощурился Челебадзе. - Проходи, что в дверях стоишь! - он схватил Романа под руку и потащил к тахте, стоящей у окна. - Садись, друг. У меня чача есть, из своего виноградника, мама прислала из Тбилиси.
- Я ж на работе, - прогудел Роман, невольно чувствуя расположение к этому открытому человеку.
- А я не на работе?! Да?! - возмутился Челебадзе, махнув рукой в сторону низенького столика, на котором поверх толстого коврика сырой резины лежал лист металла с проявляющимися очертаниями гривастой львиной головы. - Такой мужчина! - они снизу вверх посмотрел на Романа. - Что тебе двести грамм натуральной чачи?!
Вязьмикин покачал головой.
- Ну как хочешь, дорогой! Но от чая, я думаю, ты не откажешься. Настоящий, грузинский, не какой-то там индийский!
От чая Роман не отказался.
Колдуя над чайником, Челебадзе повернулся к оперуполномоченному:
- А теперь рассказывай, что привело ко мне?
- Ершов, - коротко ответил Вязьмикин.
Челебадзе нахмурился:
- Что Ершов?! Скоро год будет, как похоронили мы Сашку. Это, я тебе скажу, был художник! Таких по пальцам пересчитать можно. А в Союз художников никак пробиться не мог…
- Что так?
- Это длинная история, но тебе я ее расскажу, - разливая чай, ответил Вахтанг. - Ему было лень. Что ты так удивленно смотришь? Ты думаешь, такого не бывает? Не удивляйся. Ведь чтобы попасть в наш Союз, нужно выставляться. А каждый выставком это такая Голгофа! Работы у Ершова люксовые, но… не выставочные. У нас что на выставки берут? Последний выставком одни пейзажи и натюрморты отобрал. А я фрукты не рисовать, а кушать люблю, а рисовать я люблю женщин. Мои "ню" не взяли… А у него "Фауст". Высший класс! Ты думаешь, взяли? Нет, ты не представляешь, что такое "Фауст" на нашем выставкоме… Слушай, ты почему чай не пьешь? - Челебадзе обиженно развел руками. - Если не нравится, могу индийский заварить.
Вязьмикин старательно хлебнул из стакана.
- Так что из-за лени Ершова не принимали в Союз?
- У-у-у-м. - укоризненно простер руки художник. - Какая лень? Женщина!
- Не понял, - прогудел Роман.
- Что тут понимать?! Три года назад Сашку должны были в Союз принять! Отложили, из-за женщины, даже не из-за женщины, из-за ее мужа.
- Совсем не понял, - неожиданно для себя с грузинским акцентом пробасил Роман.
- Вы как к женщинам относитесь? - тихо и безо всякого акцента спросил Вахтанг.
Вязьмикин пожал плечами и расправил усы.
- Понял, понял, - снова переходя на "грузинский" замахал руками Челебадзе. - Такой мужчина не может быть равнодушен к женщинам, впрочем, как и все настоящие мужчины. Но тот мужчина был не настоящий. Вместо того, чтобы наказать неверную жену, а Ершова вызвать на дуэль, он, - Вахтанг брезгливо поморщился, - ты представляешь? Он заявление написал и принес в правление накануне Сашкиного приема. Аморальный тип, написал, семью разрушил, написал, недостоин быть членом Союза художников, написал. Это Сашка-то аморальный тип?! Он сам аморальный тип! Деградант чертов!
- А что на самом деле у Ершова что-то было с той женщиной?
- Послушай, дорогой, - лукаво поморщился Вахтанг, - откуда я знаю?! На правлении тоже так спросили, а Ершов им говорит: "Джентльмены на такие вопросы не отвечают, они скромно улыбаются". Хорошо сказал! Ты думаешь его там поняли? Поулыбаться, разумеется, поулыбались, но прием отложили.
- Как фамилия этого потерпевшего? - поинтересовался Роман.
Челебадзе весело расхохотался, сверкая крепкими белыми зубами:
- Это ты хорошо сказал - потерпевший! Сенаторов его фамилия, какой-то научный сотрудник из консерватории. - Вахтанг вдруг озадаченно хлопнул себя по лбу. - Послушай, ты так и не сказал, почему о Сашке спрашиваешь?!
Вязьмикин поведал художнику, что его привело, и они еще долго беседовали о Ершове…
15 марта
Клековкина принесла ответ на мой запрос - справку ВКК о том, что она практически здорова и может выполнять любой физический труд, и сидела передо мной, скромно опустив глаза, напоминая потухший вулкан. На руке продавщицы овощного ларька сиротливо поблескивало тоненькое обручальное колечко из золота низкой пробы, причем, надето оно было не на безымянный палец правой руки, а так, чтобы окружающие осознавали, что они имеют дело с матерью-одиночкой. Вероятно, остальные массивные золотые кольца были отданы на сохранение старушке-маме, и теперь покоились где-нибудь в мягкой глубине перин и подушек. Вместо норковой шапки на голове Клековкиной был повязан тусклый платок ив разряда тех, в которых работают на даче и ездят на картошку. Весь вид продавщицы свидетельствовал о том, что она передумала на меня жаловаться и теперь живет надеждой на снисхождение со стороны следствия и суда.
Я достал из конверта характеристику на Клековкину, прочитал ее вслух и посочувствовал:
- Вот видите, пишут, что вы и раньше неоднократно нарушали правила советской торговли…
- Кто это написал?! - спросила продавщица, и мне показалось, что над вулканом появилась тоненькая струйка дыма.
Я взглянул на подпись:
- Директор вашего магазина, Белянчиков.
Вулкан проснулся:
- Белянчиков?! Тоже мне, нашелся…
- А что? Директор магазина, уважаемый человек, - кинул я в жерло вулкана ящик динамита.
И вулкан начал извержение, сметая все на своем пути, полилась раскаленная добела лава, загрохотали катящиеся валуны, взмыли в высокое небо тучи пепла.
- Это Белянчиков-то уважаемый человек?! - Клековкина покрепче расставила ноги, маленькие глазки воинственно сверкнули. - Как начальник, так сразу уважаемый! А меня так можно и в тюрьму, маленького человека. Вечно вы начальство выгораживаете! Сейчас это у вас не пройдет! Подумаешь, Белянчиков написал, а вы и обрадовались! А сам-то он… Пишите! - ткнула продавщица красным пальцем в стол.
Меня не надо было уговаривать, я уже держал ручку, наизготовку. Однако, конъюнктурные соображения в душе Клековкиной на мгновение взяли верх, и она, пристально посмотрев, спросила:
- Действительно взяткодателя освобождают от уголовной ответственности, если добровольно все расскажет?
Я заверил, что в этой части она знает закон безупречно, и напомнил, что активное содействие следствию и суду в раскрытии преступления всегда признается смягчающим ответственность обстоятельством. Последняя преграда была сметена и поток лавы устремился в долину:
- Этот Белянчиков сам мошенник порядочный! Из всех продавцов соки сосет. Я, только за то, чтобы устроиться в этот злосчастный ларек, уплатила ему триста рублей! Думала, отвяжется, да не тут-то было! Совсем замордовал проверками всякими. То это не так, то то не этак! Знающие люди подсказали… Пришлось каждый месяц из своих кровных пятьдесят рублей выкладывать. Кровопиец! И ведь как придумал, змеюга. Приходишь, вроде, что-то подписать, он говорит, минуточку, дескать, обожди, сейчас подойду, и шасть из кабинета. Тут надо в стол конверт сунуть. Прибегает, лопочет, заждалась, дескать, что там подписать надо? Чирканет не глядя, и вся недолга. А потом и кровью нажитое у него остается! - Клековкина громко высморкалась в большой мужской носовой платок. - И не одна я такая… Террорист проклятый! И если бы только это?! Дефицит до нас и не доходит. Он проходимцам каким-то сплавит апельсины, а те на рынке торгуют, колхозниками прикидываются. Опять же Белянчикову навар. А мне даже скидку на гниль не дает, как хочешь, так и крутись! А в конце месяца отдай пятьдесят рубчиков, вроде, как положено. Настоящий злодей!
Когда продавщица закончила, я протянул ей протокол и стал разминать затекшие от авторучки пальцы. В это время в кабинет вошел Семен Снегирев. Увидев Клековкину, он широко улыбнулся:
- А я как раз хотел с вами побеседовать о Белянчикове.
Та, на секунду оторвавшись от протокола, недружелюбно сверкнула глазами в сторону оперуполномоченного ОБХСС. Я незаметно для нее подал Семену знак. Снегирев быстро сориентировался:
- Вообще-то, сейчас мне некогда, как-нибудь в следущий раз поговорим, - бросил он и, насвистывая "Амурские волны", уселся к окну.
Клековкина, дочитала запись допроса, расписалась в взглянула на меня.
- Спасибо, до свиданья, - сказал я и, когда она, твердо ступая направилась к выходу, добавил, - если еще что припомните, милости прошу.
Дверь закрылась.
- Что-то ты сегодня больно ласковый с подследственной, на тебя не похоже, - съязвил Семен.
Я протянул ему протокол допроса Клековкиной, ожидая, по крайней мере, горячей благодарности за информацию о Белянчикове, ведь, как-никак это и его участок работы, но Семен, пробежав его глазами, только невозмутимо улыбнулся:
- Это для меня не новость, - но увидев разочарование на моем лице, сжалился, - хотя, что и Клековкина подкармливала Белянчикова, мне не было известно. Кстати, насчет проходимцев… Они этого директора тоже с потрохами продали, когда я им доказал, что справочки от колхозов у них липовые, и то, что в Узбекистане апельсиновых плантаций пока не наблюдается…
Снегирев наслаждался произведенным эффектом, как фокусник, одурачивший зрителя. Я потешил его самолюбие, сказав, что он классный опер, впрочем, не погрешил против истины. Мы договорились, что завтра поутру я сбегаю в прокуратуру за санкцией на обыск у Белянчикова.