- Вы что–то похрапываете, друг мой, - сказал Морис Клау, поворачиваясь к нему. - Вы сопели бы куда меньше, пробудившись с воплем ужаса в пустыне; да, крича от страха при виде сочащихся кровью клювов стервятников - последнего страха, что познает сознание того, кто умер от жажды на этом проклятом месте!
Это было сказано так, что все мы почувствовали, как мурашки забегали у нас по спинам.
- Что же иное, - продолжал таинственный старик, - как не одическая сила, эфир - называйте его, как хотите - переносит беспроводное сообщение, молнию? Это громадная, невидимая, чувствительная пластина. Вдохновение и то, что вы именуете удачей или невезением - лишь ее отражения. Высшая мысль, предшествующая смерти, отпечатывается на окружающей атмосфере, подобно фотографии. Я научил сознание, - он прикоснулся ко лбу, - воспроизводить эти фотографии! Могу я провести нынешнюю ночь здесь, мистер Корам?
Где–то там, под непритязательной внешностью Клау, на миг показался образ истинного величия. За толстыми стеклами пенсне на мгновение блеснул луч могучего и самобытного разума.
- Буду благодарен вам за помощь, - отвечал мой друг.
- Ночью полиции быть здесь не должно, - прогрохотал Морис Клау. - Неуклюжие констебли, мечтающие о стауте с жареной рыбой, могут затуманить мой негатив!
- Можно это организовать? - спросил Корам у инспектора.
- Дежурные полицейские останутся в вестибюле, если пожелаете, сэр.
- Прекрасно! - громыхнул Морис Клау.
Он увлажнил лоб вербеной, неуклюже поклонился и вышел из Греческого зала.
III
Вечером Морис Клау появился вновь в сопровождении удивительно красивой брюнетки. Выражение восторга на лице мистера Гримсби из Нового Скотланд-Ярда достойно отдельного упоминания!
- Дочь моя - Изида, - представил ее Морис Клау. - Она помогает проявлять мои негативы.
Гримсби всем своим видом выразил почтительное внимание. Два полисмена остались дежурить в вестибюле, тогда как Морис Клау, его дочь, Гримсби, Корам и я поднялись в Греческий зал. Свет единственной лампы едва рассеивал темноту зала.
- Я распорядился, чтобы камни на арфе Афины осмотрел ювелир, - сказал Корам. - Подумал, что их могли вынуть и заменить поддельными самоцветами. Однако же, все камни оказались на месте.
- Нет–нет, - загрохотал Клау. - Мне это также приходило на ум. Днем никаких посетителей не было?
- Греческий зал был закрыт.
- Это хорошо, мистер Корам. Пусть никто меня не беспокоит, пока дочь моя не возвратится утром.
Изида Клау положила красную шелковую подушку на то место, где раньше лежало тело убитого.
- Еще подушек и одеяло, мистер Клау? - предложил внезапно ставший услужливым Гримсби.
- Благодарю вас, не стоит, - был ответ. - Ибо они будут пропитаны чужеродными впечатлениями. Моя подушка оди- чески стерильна! Волны эфирной бури, что рождены последним всплеском ментальной энергии мистера Конвея, достигнут меня в чистоте! Спокойной ночи, джентльмены. Спокойной ночи, Изида!
Мы вышли, оставив Мориса Клау сторожить призраков.
- Я полагаю, мистер Клау достоин доверия? - шепнул Корам детективу.
- О, без сомнения! - ответил тот. - Во всяком случае, вреда он не принесет. Мои люди внизу всю ночь будут оставаться на посту.
- Вы говорите о моем отце, мистер Гримсби? - послышался нежный, завораживающий голос.
Гримсби обернулся и встретился взглядом с горящими черными глазами Изиды Клау.
- Я лишь хотел заверить мистера Корама, - поспешно начал оправдываться Гримсби, - что методы мистера Клау в нескольких случаях принесли успех.
- В нескольких случаях! - презрительно повторила она.
- Что! разве хоть однажды он потерпел поражение?
Акцент у нее, как я определил, несомненно был французский; голос, да и все в ней было очаровательно, о чем красноречиво свидетельствовала подобострастность детектива.
- Боюсь, я не знаком со всеми его расследованиями, - сказал Гримсби. - Могу я вызвать вам кэб?
- Благодарю вас, не нужно, - и она наградила его ослепительной улыбкой. - Доброй ночи.
Корам открыл дверь, и она исчезла. Попрощавшись с дежурившими в вестибюле полисменами, мы с Корамом вскоре и сами покинули музей; вышли мы через главный вход, не воспользовавшись дверью квартиры куратора, так как не хотели потревожить мистера Клау.
Хильда Корам подала нам кофе в кабинет. Она была неестественно бледна, глаза лихорадочно горели. Я решил, что виной тому произошедшая трагедия.
- В некоторой степени, не исключаю, - согласился Корам,
- но Хильда также занимается музыкой и, боюсь, слишком много упражняется, готовясь к сложному экзамену.
Мы с Корамом принялись обсуждать загадку Греческого зала, но ни одна из наших версий так и не смогла объяснить, как вор ухитрился пробраться в музей, каким образом покинул зал и почему не прихватил свою добычу.
- Должен признаться, - сказал Корам, - что я сильно обеспокоен. Мы не имеем понятия, как убийца прокрался в Греческий зал и как бежал оттуда. Очевидно, засовы и решетки ему не помеха, так что в любую минуту можно ожидать повторения этого ужаса!
- Вы подумали о мерах предосторожности?
- Всю следующую неделю или около того в музее будут дежурить два полисмена, но затем нам придется полагаться на ночного сторожа. Состояние наших фондов позволяет нанять только четырех охранников: троих на дневную смену и одного на ночную.
- Как думаете, трудно будет найти сторожа?
- Ничуть, - ответил Корам, - я знаю одного добропорядочного человека, готового выйти на работу по первому требованию.
Той ночью я почти не спал, встал рано и поспешил в музей. Изида Клау опередила меня: она стояла в зале, держа красную подушку, а ее отец был погружен в беседу с Корамом.
Ко мне подошел Гримсби, инспектор уголовной полиции.
- Вижу, вы рассматриваете подушку, сэр! - улыбаясь, сказал он. - Уверяю вас, Клау вовсе не подсадная утка или хитроумный грабитель. В музее все в полной сохранности!
- В этом меня уверять не требуется, - ответил я. - Я и не сомневался в чистоте намерений мистера Клау.
- Погодите, вот услышите его безумную теорию! - сказал Гримсби, искоса поглядывая на девушку.
- Мистер Корам, - говорил между тем Морис Клау своим необычайным, громыхающим голосом, - на моей психической фотографии запечатлелась женщина! Женщина, одетая во все белое!
Гримсби многозначительно кашлянул - и покраснел, встретив взгляд Изиды.
- В сознании бедного Конвея, - продолжал Клау, - встает эта картина в момент последнего вздоха - он поражен видом женщины в белом и до дрожи боится арфы Афины, которую та держит в руке!
- Держит в руке! - вскричал Корам.
- Некая женщина вытащила арфу из витрины за считанные минуты до смерти Конвея, - подтвердил Морис Клау. - Много предстоит мне работы, и с помощью Изиды я проявлю негатив! Вчера поведал мне констебль, дежуривший ночью на площади, что около четырех утра видел тяжелый автомобильный фургон для перевозки мебели. Вскоре после четырех произошла трагедия. Шофер не знал, что площадь представляет собой тупик. Важно ли это? Не знаю. Зачастую подобные мелочи имеют большое значение. Но не должны мы терять время даром. Покуда не дам я о себе знать, посыпайте пол вокруг постамента с арфой Афины сухим гипсом каждую ночь. Доброго вам утра, джентльмены!
С этими словами Морис Клау взял дочь под руку и покинул музей.
IV
На протяжении нескольких недель музей Мензье жил обычной жизнью. Новый ночной сторож, огромный шотландец по имени Джон Макалистер, судя по всему, хорошо усвоил свои обязанности, и вскоре обстановка в музее перестала напоминать о недавней трагедии. Ключ к решению так и не был найден, полиция терялась в догадках. Морис Клау хранил молчание. Но Макалистер, похоже, нисколько не нервничал и только повторял, что в случае чего сумеет постоять за себя.
Бедный Макалистер! Громадный рост и мускулы не спасли его от ужасной судьбы. Однажды утром его обнаружили лежащим навзничь в Греческом зале - он был мертв!
Как и в случае с Конвеем, все вокруг говорило о яростной борьбе. Стол охранника с такой силой швырнули на пол, что три ножки сломались; бюст Паллады, который стоял на углу мраморного постамента, был сброшен вниз, а верхняя панель витрины, где находилась арфа Афины, была снята, и бесценное произведение искусства валялось рядом, на полу!
Причиной же смерти, в случае Макалистера, стал сердечный приступ, - болезнь сердца, которую никто не заподозрил бы у здоровяка–шотландца, выявилась во время медицинского осмотра; в то же время, по заключению доктора, сам приступ был вызван неимоверным напряжением всех сил покойного. В остальном оба случая практически повторяли друг друга. Дверь в Греческий зал была заперта изнутри, ключи были найдены на полу. Судя по контрольным часам в других залах, смерть Макалистера наступила около трех часов ночи. Из музея ничего не пропало, и все драгоценные камни, украшавшие арфу Афины, были на месте.
Но самое поразительное обстоятельство заключалось в том, что на сухом гипсе, который, по указанию таинственно отсутствующего Мориса Клау, каждую ночь рассыпали вокруг постамента, четко отпечатались следы маленьких босых ног!
Послание, отправленное с любезной помощью инспектора Гримсби в уоппингское пристанище Мориса Клау, вернулось с ответом, что последний находится за границей. Его дочь, однако же, сообщила, что получила от отца письмо, где содержался следующий наказ:
"Пусть мистер Корам ночью держит ключ от витрины с арфой Афины у себя под подушкой".
- Что он имеет в виду? - спросил Корам. - Следует ли мне снять этот ключ с кольца или положить все ключи под подушку?
Гримсби пожал плечами.
- Я только передаю вам то, что она сказала, сэр.
- Этого человека впору было бы заподозрить в шарлатанстве, - заметил Корам, - если бы его теория не получила такое невероятное подтверждение в виде следов. Они определенно показались мне женскими!
Вспомнив, как действовал Морис Клау, я разыскал констебля, дежурившего в ночь второй трагедии на углу Саут Графтон–сквер. Он сообщил мне об одном факте - самом по себе вполне невинном, но в сочетании с другими событиями приобретавшем, безусловно, исключительную важность.
В три часа ночи площадь объехал по кругу пикфордский тягач с двумя тяжелыми грузовыми тележками на прицепе: шофер решил, что сможет выехать с другой стороны площади.
Ничего существенного я больше у констебля не выяснил, но и эти сведения заставили меня задуматься. В момент трагедии, как и в случае первого убийства, мимо музея проехал тяжелый автомобильный фургон. Следовало ли считать это простым совпадением?
- Бывает, раз в полгода заедет сюда автомобиль или торговец с конной повозкой, - заверил меня полицейский. - Понимаете, выезда–то с площади нет, только вот не успел я это сказать, как тот парень из "Пикфордс" уже трясся мимо, я его остановить не сумел, крикнул ему было, да он не слышал, так мотор трещал, я и решил, пусть поездит по кругу и сам все увидит.
Перехожу теперь к событию, завершившему это необычайное дело; чтобы мой рассказ был понятней, читатель должен знать, где мы находились в ночные часы следующей недели. Дело в том, что Корам попросил меня разделить с ним обязанности ночного охранника; вместе с нами в музее дежурили инспектор Гримсби и Бейль.
Бейль охранял вестибюль и нижнюю комнату, означенную в музейном каталоге как "Бронзовый зал", Корам патрулировал зал, что находился непосредственно у верхней площадки лестницы, Гримсби охранял соседний зал, Греческий, а я - Египетский зал. Ни одну из дверей мы не запирали, в то время как ключи от всех витрин и стендов, по особой просьбе Гримсби, были вручены ему и хранились в Греческом зале.
Наше всенощное бдение началось в субботу и показалось мне довольно мрачным занятием. Ночью в каждой из комнат обычно оставляли гореть лишь одну электрическую лампочку. Заступив на свой пост в Египетском зале, я постарался устроиться как можно ближе к свету, отвлекаясь от навязчивых мыслей посредством кипы рабочих бумаг, которые захватил с собой.
Я слышал, как Гримсби непрестанно расхаживает взад и вперед в соседней комнате; через регулярные промежутки времени слышалось чирканье спички - он закуривал сигару. Инспектор, надо сказать, был неисправимым любителем манильских сигар.
Первая ночь не дала никаких результатов, и следующие пять ночей прошли так же монотонно.
По предложению Гримсби, мы соблюдали большую секретность в отношении нашей охранной деятельности. Даже узкий круг домашних Корама ничего не знал об этих полуночных бдениях. Через несколько дней Гримсби, придумавший какую–то собственную теорию, решил и вовсе выключать по ночам свет в Греческом зале. Пятничная ночь выдалась на редкость жаркой; порывы ветра несли громады черных грозовых облаков, не спешивших разразиться дождем; к тому времени, как мы заняли наши посты в музее, ни единая капля еще не упала на землю. Около полуночи я поглядел в окно на Саут Графтон–сквер и увидел, что небо полностью застилает тяжкая масса чернильно–черных туч, предвестие близкой бури.
Я снова уселся на стул, стоявший под лампой, и раскрыл книгу Марка Твена, всегда служившего мне лекарством от меланхолии или нервозности. Я начал в двадцатый раз перечитывать "Скачущую лягушку" и услышал, как в соседнем зале Гримсби чиркнул спичкой, закуривая свою пятую за ночь сигару.
Приблизительно в час ночи начался дождь. Я слышал, как тяжелые капли барабанят по стеклянной крыше, слышал ровный шум водных струй. Дождь шел минут пять и прекратился так же внезапно, как и начался. Сквозь громкое журчание воды, стекавшей в железные люки, мне ясно послышалось чирканье спички Гримсби. В это мгновение грянул оглушительный раскат грома.
Ослепительно ярко блеснула молния. Я вскочил со стула; все мои чувства были напряжены до предела - странно сплетаясь с шумом капель вновь начавшегося дождя, до меня донеслись негромкие стонущие звуки, похожие на причитания больного, одурманенного лекарствами. Было нечто необъяснимо нежное и неописуемо жуткое в этой тихой, таинственной музыке.
Не понимая, откуда она исходит, я застыл на месте; и с новым раскатом грома до меня донесся дикий вопль - без сомнения, кричали в Греческом зале! Я бросился к двери и отворил ее.
Все было погружено во тьму, однако вспышка молнии осветила зал, когда я вошел.
Никогда не забуду это зрелище! Гримсби лежал ничком на полу, у дальней двери. Но я едва обратил внимание на эту леденящую кровь картину и даже не задержал взгляд на арфе Афины, которая лежала на полу рядом с пустой витриной.
Ибо по Греческому залу плыла женская фигура, облаченная в легкие белые одежды!
Жестокий страх сжал мое горло - я не сомневался, что вижу перед собой проявление сверхъестественного. И вновь темнота. Я услышал низкий воющий крик и грохот, напоминающий звук падения тяжелого тела.
И тогда в Греческий зал вбежал Корам.
Я присоединился к нему, весь дрожа; и мы вместе склонились над Гримсби.
- О Боже! - прошептал Корам, - это ужасно. Это не мог сотворить смертный! Бедняга Гримсби мертв!
- Вы - видели - женщину? - пробормотал я. Буду откровенен: мужество окончательно мне изменило.
Он покачал головой; но, когда прибежал Бейль, стал испуганно вглядываться в тени Греческого зала. Буря утихла, а мы, трое охваченных страхом мужчин, стояли над неподвижным телом Гримсби и, казалось, слышали громкое биение наших сердец.
Внезапно Корам дернулся и схватил меня за руку.
- Слушайте! - воскликнул он. - Что это?
Я задержал дыхание и прислушался.
- Где–то вдалеке грохочет гром, - сказал Бейль.
- Вы ошибаетесь, - ответил я. - Кто–то стучится в дверь вестибюля! А вот и звонок!
Корам издал вздох облегчения.
- Святые небеса! У меня уже не осталось никаких сил. Давайте спустимся и посмотрим, кто там.
Втроем, стараясь держаться вместе, мы быстро пересекли Греческий зал и спустились в вестибюль. Корам отпер дверь - за нею, на ступенях, стоял Морис Клау!
Туманная мысль о цели его прихода мелькнула у меня в сознании.
- Вы опоздали! - вскричал я. - Гримсби убит!
Мгновенная тень ярости пробежала по его бледным чертам. Он бросился вверх по лестнице и исчез.
Мы заперли дверь и присоединились к Морису Клау в Греческом зале. В полутьме мы увидели, что он стоит на коленях рядом с Гримсби - а Гримсби, с мертвенно–бледным лицом, привстал и пьет из фляги!
- Я успел вовремя! - воскликнул Морис Клау. - Он лишился чувств, только и всего!
- То был призрак! - прошептал сыщик из Скотланд-Ярда. - Боже мой! Я был готов ко всему - готов был встретить любого грабителя, но когда увидал в свете молнии, как это белое создание… играет на арфе…
Корам повернулся и хотел было поднять арфу, лежавшую на полу неподалеку от нас, и в тот же миг -
- Ах! - вскричал Морис Клау. - Не прикасайтесь к ней! Это смерть!
Корам подался назад, словно его ужалила змея. Гримсби, пошатываясь, поднялся на ноги.
- Зажгите свет, - велел Морис Клау, - и я покажу вам!
Куратор щелкнул выключателем и Греческий зал залил яркий свет. Нелепая фигура Клау показалась нам исполненной триумфального величия. Глаза за толстыми линзами сверкали.
- Глядите, - сказал он, - я поднимаю арфу с пола. И я жив. Но почему? Потому что не прикасаюсь я к ней самым удобным и естественным образом - сверху! Я беру ее сбоку! Конвей и Макалистер держали арфу за верхнюю часть; и где они теперь - Конвей и Макалистер?
- Мистер Клау, - сказал Корам, - вижу, это темное дело не представляет загадки для вашего необыкновенного ума, но для меня оно остается глубочайшей тайной. Раньше я не раз прикасался к арфе в точности так, как вы описываете, и ни малейшего вреда она мне не причинила…
- Но не тотчас после того, как на ней играли! - прервал его Морис Клау.
- Играли! Никогда не пробовал на ней играть!
- Если бы и попытались, еще не все было бы потеряно - при условии, что вы не коснулись бы верхушки инструмента! Наблюдайте, прошу вас!
Длинные белые пальцы Клау пробежали по золотым струнам. Я услышал ту странную, стонущую музыку, что предшествовала загадочным событиям этой ночи.
- А теперь, - продолжал наш наставник, - покуда я, преисполненный хитрости, буду держаться рукой за место, где сходятся золотые ножки женщин, глядите внимательно на верхушку - вот здесь человек взялся бы за арфу.
Мы столпились вокруг него.