- Теперь мы подходим к главному, а? - прервал рассказ Морис Клау. - А также подъезжаем к вокзалу! Попрошу вас заказать нам купе первого класса!
Инспектор Гримсби поспешил исполнить его просьбу. Когда поезд отошел от перрона, он возобновил свой рассказ.
- Насколько я понимаю, дело было так.
(Далее я сокращаю повествование инспектора и передаю его своими словами).
"Гоблетс" уже закрывался, и деревенские жители, которые привыкли встречаться там каждый вечер, стояли под раскачивающейся на ветру вывеской. В эту минуту на улице показался человек; он бежал со стороны Креспи–холла и, заметив кучку завсегдатаев, бросился к ним. Это был Хаймер, секретарь Исаака Гейдельбергера. Он был без шляпы, дряблое лицо его выражало ужас.
- Скорее! - задыхаясь, прохрипел он. - Где живет доктор?
- В предпоследнем доме, - сказал кто–то. - А что случилось?
- Убийство! - закричал Хаймер и помчался вниз по улице.
Благодаря этой драматической сцене мир впервые узнал о происшествии, получившем позднее широкую огласку. Факты, вскоре ставшие известными всей стране, вкратце были таковы:
Гейдельбергер и его секретарь, поселившись в поместье, занялись описью содержимого Креспи–холла и составлением схем перестройки комнат, а также новой планировки заброшенных угодий. Эту работу они практически закончили и собирались, если ничего не помешает, назавтра передать старое поместье в руки целой армии строительных рабочих из Лондона.
Приблизительно в половине седьмого вечера Гейдельбергер вошел в комнату Хаймера и сообщил, что ожидает посетителя. Секретарь, с головой ушедший в бумаги, не стал переспрашивать Гейдельбегера: он счел, что речь идет об архитекторе или же о лондонском камердинере хозяина. Затем Гейдельбергер направился в библиотеку, сказав Хаймеру, что до утра тот ему не понадобится.
Между восьмью и половиной девятого - точнее Хаймер сказать не мог - раздался звонок (со стороны черного хода). Секретарь рассудил, что Гейдельбергер впустил посетителя и уединился с ним в библиотеке.
Первым признаком надвигающейся беды стал громкий и рассерженный возглас, который донесся, по всей видимости, из старого пиршественного зала, что находился над комнатой секретаря; был безошибочно различим голос Гейдельбергера.
Вскочив со стула, Хаймер сделал шаг к двери и замер в нерешительности. Сверху донеслось рассерженное бормотание, ясно послышался голос еврея, после внезапные звуки борьбы; потолок задрожал, точно в зале схватились два грузных человека, всю комнату сотряс гулкий удар и Хаймер услышал пронзительный крик. Он смог разобрать только обрывок последнего слова, звучавшего как "поле".
Достаточно сказать, что все это время Хаймер стоял, как вкопанный, у открытой двери, чтобы назвать его трусом. По сути дела, лишь его рассказы о явлении призрачных фигур в картинной галерее и нежелание покидать комнату после наступления темноты заставили Гейдельбергера - человека совершенно иного склада - выписать из Лондона своего камердинера.
Наконец Хаймер, движимый не только благородными мотивами, но и страхом, порожденным внезапной тишиной, вытащил из ящика револьвер, взвел курок и, держа револьвер наготове в одной руке, а другой поднимая лампу, начал взбираться, весь дрожа, по ступеням узкой лестницы, ведущей к двери под балконом менестрелей. Возясь с дверью, Хаймер поставил лампу на пол - и в этот миг в зале раздался какой- то звук, похожий на скрежет ключа в плохо смазанном замке.
Затем, подняв лампу высоко над готовой, Хаймер заглянул внутрь; учитывая его боязливость, стоит отметить, что Хаймер выдержал это испытание и не упал тотчас же в обморок - ибо в тусклом свете, лишь подчеркивавшем мрачность длинного темного зала, перед ним открылась картина, что способна была потрясти и гораздо более хладнокровного человека.
Менее чем в шести футах от него, головой к свету, в округлой луже крови лежал на спине Гейдельбергер с разрубленной почти до подбородка головой! Рядом с ним, на полу, валялось ужасное орудие смерти - огромный боевой топор, наследие крестовых походов, поднять который смог бы только гигант, обладающий геркулесовой силой.
Содрогаясь от ужаса, едва держась на ногах, Хаймер окинул взглядом мрачное пространство: зал был пуст, лишь тело убитого лежало на полу. Хаймер скатился по лестнице и выбежал из дома. Свежий вечерний воздух привел его в чувство; боясь, что неизвестный убийца станет его преследовать, Хаймер со всех ног пустился в деревню.
- Вот и Оксли! - встрепенулся Морис Клау.
III
А х! - воскликнул Морис Клау, словно охваченный священным восторгом. - Взгляните на кровь!
Мы стояли в старинной пиршественной зале Креспи–холла. У дальней двери застыл дежурный полицейский. Повсюду царила таинственная тишина. Хриплый, громыхающий голос Клау пугающим эхом разнесся по залу, что помнил тени ушедших Креспи.
Изида Клау стояла рядом с отцом: трудно вообразить двух людей, настолько несовместимых двух с другом. Девушка глядела на запятнанный кровью пол с бесстрастным вниманием опытного криминолога.
- Здесь должно быть немало одических отпечатков, - тихо проговорила она.
Начальник местной полиции, сопровождавший нас, лишь непонимающе посмотрел на Изиду. Морис Клау инстинктивно обернулся к нему.
- Вы удивлены, друг мой! - сказал он. - Совершенно очевидно, что не знаете вы ничего о психологии преступления. Позвольте вас просветить. Первое: преступление, - он сделал рукой характерный круговой жест, - действует циклами. Его история повторяется, понимаете? Второе: мысль есть вещь. Человек, что умирает насильственной смертью, в последнюю минуту испытывает необычайно сильную ментальную эмоцию - эфирную бурю. Воздух - атмосфера - хранит отпечатки того шторма.
- В самом деле! - сказал полицейский.
- Да, в самом деле! Не стану я спать здесь - как поступаю обычно в подобных расследованиях. Почему? Потому что опасаюсь испытать потрясение, когда достигнет меня эмоция покойного Гейдельбергера! Ах! вы толстокожи, как бык! Однажды, о жвачный мой друг, спал я в пустынной Палестине на том месте, где бедную женщину забили камнями. Во сне безжалостные те камни попадали в меня! Разбивали мне голову и лицо! И был я беспомощен - связан - как та несчастная, что
за бедные маленькие прегрешения утратила жизнь из своего нежного тела!
Он замолчал. Никто не осмеливался заговорить. В такие минуты Морис Клау становился волшебником, плетущим сеть заклинаний. И даже равнодушные ощущали дрожь, словно необычайные вещи, о которых рассказывал самый удивительный из людей, оживали, двигались перед их глазами. Затем -
- Топор вон там, сэр, - сказал местный полицейский, преисполненный уважения и благоговейного ужаса.
Громадный топор был прислонен к одному из столбов, поддерживающих балкон менестрелей.
- Попробуйте поднять его, мистер Клау! - сказал Гримсби. - Вы поймете, каким сложением должен был обладать убийца. Взявшись одной рукой за рукоять, я даже не могу толком его приподнять.
Морис Клау схватил топор. Пока мы с Гримсби и полицейским удивленно глядели на него, Клау описал топором круг над головой, точно держал в руке легкую булаву! Он нанес удар - направо - налево; и положил топор наземь.
- У моего отца стальная рука! - послышался мягкий голос Изиды. - Известно ли вам, что он был когда–то знаменитым фехтовальщиком?
Клау снял котелок, достал пузырек и увлажнил свой лоб вербеной.
- Топор воина! - сказал он. - Изида, что знаем мы о подобном топоре? Мы, имеющие столь подробный каталог таких реликвий?
Изида Клау извлекла из сумочки толстую записную книжку.
- Третий в списке, - спокойно сказала она, передавая отцу раскрытую книжку, - как мы и думали!
- Ах, - загромыхал Клау, поправляя пенсне. - Топор Черного Джеффри!
Он снова повернулся к Паркеру, местному полицейскому.
- Всякая древняя вещь, подобно этому топору, - произнес Клау, - имеет свою историю. Я коллекционирую эти истории, понимаете? Наш топор оружием был Черного Джеффри, участника крестового похода и одного из первых Креспи. Топором тем, не сомневаюсь, Джеффри погубил немало сарацинов. Но не то меня интересует. В правление Генриха VIII находим мы топор пребывающим в замке Дайк, что в Норфолке. И только при Карле II попал он в Креспи–холл. Что случилось в замке Дайк? Некий сэр Гилберт Майерли был им убит! Кто же сразил его? Терпение, друзья мои! Все мне ясно! О, чудесная наука, Наука циклов!
Его глаза горели вдохновением за стеклами пенсне. Похоже, в своих заметках (ума не приложу, как он сумел собрать эти исторические сведения) Клау обнаружил ключ к загадке, хотя мне лично казалось, что они не имеют совершенно никакого отношения к делу.
- Скажите мне, мистер Гримсби, в нескольких словах, - продолжал Морис Клау, - каковы улики против Райдера, лакея?
- Что ж, - был ответ, - вы можете видеть, что топор висел вот здесь, перед ограждением балкона. Говоря теоретически, убийца мог подбежать, схватить топор -
- Теории, друг мой, - прервал его Морис Клау, - не суть улики!
Изида с улыбкой посмотрела на Гримсби. Он выглядел смущенным.
- Простите! - смиренно сказал инспектор. - В таком случае, изложу факты. В правой руке убитого был зажат раскрытый перочинный нож. Предполагается - ах, простите! На лезвии обнаружено несколько капель крови. Хотите увидеть нож?
Морис Клау отрицательно покачал головой.
- Было установлено, - продолжал Гримсби, - что в день убийства Райдер вышел из своего дома в восемь часов вечера и отсутствовал до десяти. Его допросили. А теперь послушайте, мистер Клау, и скажите сами, почему я его не арестовал! Он признался, что явился вечером в Креспи–холл; признался, что разговаривал с Гейдельбергером в библиотеке. Наконец, он не отрицает, что находился в зале, когда тот был убит!
- Очень хорошо! - сказал Морис Клау. - И он все еще на свободе?
- Да! Скрыться он не пытался. Я велел обыскать его комнату и нашел пальто с окровавленными рукавами! На правой руке у него порез, какой можно нанести перочинным ножом! Он уверяет, что прищемил руку дверной защелкой, но решительно отказывается объяснить, что делал в Креспи-холле в вечер убийства! И все же я его не арестовал! Почему?
- Действительно, почему? - сказал Морис Клау. - Объясните же.
- Потому что я рассудил, что человеку его возраста не поднять этот топор - и решил воспользоваться Райдером как приманкой, чтобы поймать его сообщника!
- Ах! умно! - пророкотал Морис Клау. - Изящно, мистер Гримсби! Тонко! Но вы видеть могли, что способен сделать бедный старый глупец с тем топором!
Никогда не видел, чтобы человек так внезапно терял уверенность в себе. Гримсби покраснел, затем побледнел и, казалось, утратил дар речи.
- Скажите мне, мистер Гримсби, - что именно подозреваемый делает подозрительное? Какие письма пишет? Какие получает?
- Ничего! - отвечал Гримсби, постепенно наливаясь злостью. - Но каждый день он посещает доктора Мэддена в Оксли.
- Зачем же, а?
- Доктор говорит, что его встречи с пациентом носят сугубо профессиональный характер, а человека его профессии подозревать я никак не могу!
- Вы свершили две глупости, - прогрохотал Клау. - Вы даром потратили время на Райдера, и на веру приняли слово доктора. Мистер Гримсби, знавал я докторов, что были отъявленными лжецами!
- Так вы считаете, - Клау поднял руку.
- Должно нам посетить доктора Мэддена, - сказал он. - Этот Райдер от нас не убежит. Изида, дитя мое, напрасно я тебя побеспокоил. Дело столь простое, что и без ментальных негативов укажем мы на виновника!
- Мистер Клау, - в волнении начал Гримсби.
- Друг мой, - был ему ответ, - я сделаю несколько исследований и отправимся мы в Оксли. Убийца возвратится в Лондон вместе с нами на поезде 3145!
IV
Проезжая по деревенской улице в арендованном инспектором Гримсби автомобиле, мы заметили у калитки одного из окраинных коттеджей высокого, седого человека. Его правильное, открытое лицо казалось осунувшимся и печальным.
- Вот и он! - воскликнул Гримсби. - Может, лучше сразу его арестовать?
- О нет, друг мой! - запротестовал Клау. - Но остановитесь - мне нужно кое–что ему сказать.
Автомобиль остановился. Клау вышел и приблизился к старику, который при виде нас заметно побледнел.
- Добрый день, мистер Райдер! - вежливо поздоровался Клау с бывшим лакеем.
- Добрый день, сэр, - учтиво ответил тот.
И затем Морис Клау задал старику простой вопрос - но последствия его оказались самыми поразительными.
- Как он сегодня? - поинтересовался Клау.
Лицо Райдера задергалось, глаза широко раскрылись. Он хватал ртом воздух и безумным взглядом смотрел на своего собеседника.
- Как - кто - о чем вы? - выдавил он.
- Не важно, мистер Райдер - не важно! - загромыхал Морис Клау. - Изида, дитя мое, останься с этим джентльменом и поведай ему все, что мы знаем о топоре Черного Джеффри. Он рад будет это услышать!
Прекрасная Изида подчинилась без малейших возражений. Когда мы отъезжали, я увидел на садовой дорожке ее фигурку, облаченную в пламенный наряд, рядом с высоким старым лакеем. Гримсби, позабыв обо всем, глядел им вслед, пока они не исчезли из виду.
- Я располагаю свидетельствами того, что Райдер назвал Гейдельбергера прямым виновником падения сэра Ричарда! - внезапно взорвался он. - И у меня есть свидетели, слышавшие, как он говорил: "Слава Богу! надолго здесь еврей не задержится!"
- Хорошо! - пророкотал Морис Клау. - Очень хорошо!
Всю оставшуюся часть пути Гримсби говорил не переставая и одну за другой курил манильские сигары. Морис Клау, однако, молчал.
Доктор Мэдден только что вернулся к себе после утренних визитов к больным. Перед нами предстал типичный сельский доктор - дружелюбный седой человек, чье румяное, бритое лицо сразу внушало доверие. Но вел он себя так, будто понимал, что загнан в угол.
- Чем могу служить, джентльмены? - быстро спросил он.
- Пришли мы, доктор Мэдден, - громыхнул Морис Клау, внушительно тряся воздетым указательным пальцем, - дабы сообщить вам, что Райдеру угрожает непосредственная - да, непосредственная опасность ареста.
Доктор вздрогнул.
- И потому желаем мы побеседовать с одним из ваших пациентов!
- Не понимаю вас. С каким пациентом?
Морис Клау покачал головой.
- Давайте мы с вами будем разумными людьми, - сказал он, - а не двумя старыми дурнями! Вы так прекрасно понимаете, с кем из пациентов.
Доктор Мэдден постучал пальцами по столу.
- Вы детектив? - вырвалось у него.
- Я не есть детектив! - отвечал Морис Клау. - Я изучаю Науку циклов - не путайте те циклы с мотоциклами; я также скромный исследователь эфирных рубежей! Вам предъявить могут тяжкие обвинения, доктор!
Доктор нервно заерзал в кресле.
- Если я и виновен, - сказал он, - то провинился не далее как вчера вечером.
- Ага! - загромыхал Клау. - Он был не в себе?
Доктор Мэдден застыл в оцепенении.
- Мистер Клау, - выдавил он, - не знаю, кто вы, но способности ваши невероятны. Он утратил память!
- Что? - потерял память! Как это?
- Он упал с лошади! Пойдемте; теперь я вижу, что не стоит тянуть время. Я отведу вас к нему.
Мы направились к ожидавшему автомобилю. Я посмотрел на Гримсби и чуть не расхохотался, таким комичным казалось его изумленное лицо.
- Ради всего святого, о чем они говорят, мистер Сирльз? Я точно очутился в незнакомой стране: все вокруг о чем–то разговаривают, но я ничего не понимаю!
По пути:
- Расскажите мне, доктор, о вашем пациенте, - сказал Морис Клау.
Доктор, не пытаясь более ничего скрывать, принялся рассказывать, как его вызвали к мистеру Роджерсу, художнику, который жил на ферме у Хинксмана, расположенной у дороги на Оксли. В вечер трагедии Роджерс оседлал Бесс, фермерскую кобылку; в десять вечера обитатели фермы начали тревожиться, поскольку кобыла была весьма норовистой. Около четверти одиннадцатого Бесс прискакала обратно без всадника, а чуть позднее два работника принесли бесчувственное тело Роджерса - его нашли у дороги на некотором расстоянии от фермы.
Несколько дней Роджерс находился в критическом состоянии вследствие сотрясения мозга. Наконец он стал выздоравливать - но, как выяснилось, утратил память.
- В прошлую субботу, - добавил доктор, - специалист, вызванный мною из Лондона, удачно провел операцию.
- Ах, - пророкотал Морис Клау, - так мы сможем его увидеть?
- Безусловно. Он идет на поправку. Вчера вечером память полностью восстановилась.
Как можно легко понять, на ферму Хинксмана мы добрались, по–прежнему пребывая в тумане неизвестности.
На веранде сидел и дружески беседовал с фермером загорелый молодой человек с забинтованной головой и трубкой в зубах.
Морис Клау поднялся по ступеням вместе с доктором Мэдденом.
- Добрый день, мистер фермер! - любезно сказал он.
Из открытого окна высунулось розовощекое девичье личико.
- Добрый день, мисс фермер! - Клау снял свой коричневый котелок и повернулся к загорелому молодому человеку. - Добрый день, сэр Роланд Креспи!
Пока мы с Гримсби оправлялись от потрясения, вызванного этой захватывающей встречей, сэр Роланд, доктор Мэдден и Морис Клау успели о чем–то пошептаться, после чего Клау заявил:
- А теперь сэр Роланд расскажет нам о смерти мистера Гейдельбергера!
Гримсби вперил взгляд в молодого баронета; последний тем временем начал свой рассказ:
- Как вам уже известно, после отъезда из Англии я вместе с тремя другими компаньонами разрабатывал копи в Западной Африке. Состояние здоровья вынудило меня вернуться в Англию; я приехал в Креспинг и поселился у Хинксмана под именем "мистера Роджерса" - обстоятельства, при которых я покинул дом, заставляли меня держать свое возвращение в секрете от жителей деревни. Наши успехи в Африке были достаточно скромны, и когда я узнал, что отец умер и Креспи–холл попал в руки Гейдельбергера, я понял, что моих скудных капиталов не хватит на выкуп поместья. Все это потрясло меня; никому не открываясь - борода, которую я отрастил в Африке, служила отличной маскировкой, но сейчас ее сбрили по указанию врачей - я стал наводить справки о Райдере. Нашел я его без труда и только он один во всем Креспинге знал, кто я такой.
Теперь я перехожу к событиям, непосредственно связанным со смертью Гейдельбергера. В старом поместье имелась одна вещь, пробуждавшая во мне множество воспоминаний; я хотел во что бы то ни стало сохранить ее у себя - и готов был торговаться. То был портрет моей матери. Упомяну также, что по причинам, о которых я не хочу распространяться, я скорее сжег бы портрет, чем позволил ему попасть в руки Гейдельбергера.