Оратория продолжалась: могучим океанским прибоем дышал оркестр, строго и отрешенно гудел орган, солисты то сменяли друг друга, то объединялись в затейливые ансамбли. Пением Сил Небесных отвечал им хор. Это была избыточно красивая музыка - словно венецианская парча, вытканная золотыми нитями с вкраплениями лазури, пурпура, с узорами, полными тайного смысла… Вовкой овладело легкое оцепенение, из которого его вывел неистовый рев публики и шквал аплодисментов.
Вовка даже не сразу понял, что оратория кончилась. Он встал и вместе с итальянцами и "вешалкой" тоже принялся хлопать и кричать "Браво!", не обращая внимания на косые взгляды музыковеда Мандича, который сидел не шелохнувшись.
Из Дневника Антонио Виральдини
Август 1727.
Я - аббат, влюбленный в женщину. Прекраснейшую из всех, когда-либо родившихся на земле… Разрываюсь изнутри - словно рвусь на части. Сердце летит к ней, а душа падает в пропасть.
Никогда в моей жизни не было такого ужасного лета, на удивление жаркого и засушливого. У меня выгорели волосы, и кожа покрылась волдырями - на меня страшно стало смотреть, о чем Анна мне и сообщила, по обыкновению непринужденно и, кажется, даже с удовольствием.
Я и в самом деле перестал следить за собой. Но до того ли мне, когда рушится мой мир, и все, чем я жил, превращается в руины. Вид у меня растрепанный, а сам я издерган и взвинчен до крайности - мне даже сделали замечание старые учителя. И совершенно справедливо: будучи руководителем приюта, какой пример я подаю воспитанникам? Я не имею права срываться - мой долг, как капитана корабля, вести свое судно наилучшим для него курсом и, по возможности, в спокойных водах - бурь и штормов и без того будет предостаточно. Необходимо поддержать команду, а не сеять панику. Но как же трудно сдерживаться!
Мне нужен кто-то, чтобы быть самим собой…
7 августа.
Лето и солнце стали мне ненавистны. Боже, как глубоко может погрузиться человек в отчаяние! Чувствую себя Иудой.
Мне кажется, я похож на человека, который в шутку залез на табурет и просунул голову в петлю. Табурет выскочил из-под ног, а голову вынуть из петли он не успел.
Я еще что-то предпринимаю, обещаю, разучиваю, исполняю, одним словом, дергаюсь. Но все это только конвульсии. Скоро я затихну. Омут неумолим, и воды его уже смыкаются надо мной. Но я пройду свой путь до конца.
Вчера долго не мог уснуть. Сегодня, похоже, тоже предстоит бесконечная ночь. (Не забыть после репетиции послать в аптеку.) Раньше, стоило мне прикрыть глаза, музыка обволакивала меня, простая и безыскусная. Ее не хочется записывать - никто, кроме меня, не нашел бы в ней ничего интересного. Теперь же странная пустота окружает меня, и тишина звенит в ушах.
13 августа.
Жара не спадает уже много дней - только к вечеру могу перевести дух…
Почти каждый вечер бываю у Анны. (Сегодня мы, наконец, помирились - <зачеркнуто>) Мы никогда не ссоримся, но бывают в наших отношениях такие полосы, словно мы совсем чужие друг другу - для меня это страшнее любой ссоры…
Последние дни мне было невыносимо тяжело, а сейчас немного отпустило…
…Так уж получается, что только тот, кого очень сильно любишь, может ранить по-настоящему. Иногда, к несчастью, даже не замечая этого…
15 августа.
Как тяжело расставаться… Глядел на Анну, слезы застили мне глаза, и не было сил оторвать взгляд от любимого лица. И то мне казалось, что оно огромно, как луна, и так же далеко от меня, то она была совсем рядом и такой крохотной, что помещалась в ладонях.
Перед расставанием она сказала мне: "Любовь - долгое занятие. Порой для него мало одной жизни. Ты готов провести Вечность вдвоем?"
"Если только вы не захотите расстаться со мной раньше".
Она непонятно улыбнулась.
"Нет, маэстро… теперь мы с вами не расстанемся до самой смерти. - Помолчала и добавила: - Вашей смерти".
Я не успел проронить ни звука, как она уже ступила по сходням в гондолу.
Это поразительно, но я так и не сумел запомнить лицо Анны. Я никак не могу вспомнить его, когда ее нет рядом.
"Иногда любимое лицо действительно невозможно запомнить, - подумал Стас. - Оно как бы засвечивает фотопленку памяти… Однако что-то я зачитался. Уфф… все, баста! Не пора ли позвонить нашему музыкальному критику? Как он там, бедолага?"
Стас набрал номер, но услышал только женский голос, словно с прищепкой на носу: "Аппарат абонента выключен или временно недоступен… Попробуйте позвонить позднее", - глумливо добавила механическая девица.
- Я вряд ли смогу помочь вам с какими-то новыми сведениями о Виральдини, - сказал профессор Баранов, выходя из ложи последним и закрывая за собой дверь. - Но посоветую поистине потрясающего консультанта. Фамилия Струве вам знакома?
- Струве… Да, я слышал… - Вовка продолжал играть роль "молодого, но подающего надежды музыкального критика". - Кажется, в контексте какого-то детского хора. Не "Радио-Телевидения"?
Профессор еле уловимо поморщился.
- Нет, "Радио-Телевидение" - это Попов. А Струве - совершенно иное направление. Но не об этом речь. Он уже много лет изучает историю Виральдини и осведомлен в ней значительно лучше меня. - Профессор достал из кармана ручку. - У вас будет на чем записать?
- Да, конечно. Вот, - Вовка вынул из бумажника свернутый вдвое чек на приобретенный недавно мобильный телефон и протянул его Баранову. Тот написал номер.
- Георгий Александрович летом живет за городом, но, думаю, он найдет возможность с вами встретиться. - Неожиданно Баранов спросил: - Как вам "Ликующая Руфь"?
Вовка слегка растерялся, но тут же взял себя в руки и решил во что бы то ни стало показать, что в сфере музыки шит отнюдь не лыком.
- Мощное произведение, ничего не скажешь. И очень красивое. Даже, может быть, чересчур красивое. Не знаю… это такое грандиозное, монументальное полотно, я бы сказал, несколько громоздкое для той эпохи… не правда ли? - Он многозначительно помолчал и добавил: - Виральдини всегда так писал?
Получилось эффектно. Вовка даже слегка загордился блеском своей псевдоэрудиции в музыкальной сфере.
Профессор Баранов, похоже, оценил весомость вопроса.
- Нет, - словно размышляя, произнес он. - К такому жанру он обращался нечасто. Эта оратория, к сожалению, была невостребована и забыта на века. В музыке тогда господствовала нидерландская школа полифонии с ее чистыми гармониями и натуральными интервалами. Красивая в своей простоте и, безусловно, высокодуховная, но местами однообразная… Кстати, вы ведь знаете, что Виральдини, как и Бах, наоборот, предпочитал пользоваться темперированным строем?
Этот вопрос застал Вовку врасплох.
- Э-э… чем он предпочитал пользоваться? - Вовка помигал, но попытался сохранить при этом как можно более умное лицо.
Профессор растерялся. Очевидно, именно этого вопроса от музыкального критика он ожидал меньше всего.
- Темперированным. Строем. Ну… это когда, скажем, ноты ре-диез и ми-бемоль являются одной и той же клавишей…
Вовка усилием воли заставил себя припомнить клавиатуру древнего бабушкиного пианино и названия белых и черных клавиш. Мысленно найдя на клавиатуре ре-диез он попытался вычислить гипотетическое местоположение ми-бемоль и пришел к утешительному, как ему показалось, выводу, что на пианино это действительно одно и тоже.
- Но ведь… так оно и есть… - неуверенно сообщил он профессору.
Тот окончательно опешил.
- Физическая природа звука, молодой человек, - отрешенно заговорил он, не глядя на Вовку, - и застарелый музыкальный консерватизм указывают на то, что это не так… А еще можно сказать, что Виральдини по праву считается отцом концерта для струнных, клавесина и солирующего инструмента.
- Интересно, а кто в таком случае его мать? - не удержался от сарказма Вовка, желая тем самым восстановить имидж специалиста, который с чем-чем, а уж с музыкой "на ты".
Профессор вдруг посерьезнел.
- Не ерничайте, молодой человек! - похоже, созданный Вовкой минуту назад образ музыкального эрудита рухнул окончательно. - И запомните, в беседе со знающими людьми "Ликующую Руфь" клеймить не стоит. Если уж она так вам не понравилась, лучше будет высказаться в том смысле, что… "смутная концепция дирижера провалила исполнение шедевра". В общем, как-нибудь в таком духе.
- Нет, что вы, мне очень понравилось! - поспешил заверить Вовка. - А исполнение, по-моему, идеальное…
- Ну, как знать. Музыканты, конечно, постарались на славу. Хор и оркестр "Ла Скала" вне конкуренции - фирменный звук, чистейший строй… Анна Джильоли с ее поистине ураганным вокалом, это, знаете ли, да… - он удовлетворенно покивал головой.
- Действительно, великолепная певица.
- Не то слово! - оживился профессор. - Это специалист гигантского творческого диапазона. Она с равной мерой филигранности может петь как оперу, так и джаз, рок, свинг… Уникальная женщина! Жаль, что исполняет исключительно Виральдини. Но хотя бы так, как надо. Особенно сегодня.
- Простите, Борис Владимирович, я не совсем понял… Разве остальные делают это… не так, как надо?
- Володя, я скажу вам по секрету - идеалом исполнения этого сочинения будет хор и оркестр Ангелов со Святым Антонием в качестве дирижера. И самим Виральдини за органом!
Вовка усмехнулся.
- И потом, не забывайте, что исполнять музыку Виральдини в наше время очень непросто.
- Почему? - спросил Вовка.
- По причине давности написания, - ответил Баранов. - В двадцатом веке камертон подскочил почти на терцию и вздернул за собой вверх все голоса.
- И что же, разве нельзя ради подлинности исполнения все это… слегка понизить?
- "Слегка понизить" можно все. Другой вопрос, что никто всерьез этим заниматься не будет, - профессор неопределенно развел руками. - В конце концов, Виральдини - это не Россини и даже не Чайковский.
- При чем здесь Россини? - Вовка удивленно посмотрел на него.
- Музыковеды хором трубят, что Россини мог бы быть так же высок в музыке, как Виральдини, если бы большую часть жизни не провел столь беззаботно и счастливо.
- А чем же тогда Виральдини хуже вашего Чайковского? - Вовку неожиданно кольнула запоздалая обида. - И вообще, можно ли их сравнивать?
- Сравнивать их можно - все зависит от желания. Но, мой друг, я думаю, что основная проблема в том, что и "мой" Чайковский, и "ваш" Виральдини родились слишком рано, чтобы писать для кино.
Вовка вытаращил глаза.
- Таким образом, - продолжил профессор, - оба упустили возможность достичь настоящего благополучия и успеха.
Профессор раскатисто рассмеялся собственной шутке и величественно двинулся дальше по коридору.
Вовка секунду подумал и решил его не догонять.
- Алло! Вовка, ну как концерт?
- Ну, Стас! Еще одна такая подстава и… я не знаю, что я с тобой сделаю.
- А что случилось-то? - похоже, Стас удивился действительно искренне. - Не понравилась оратория?
- Оратория-то как раз понравилась. Но потом Баранов почему-то решил обсудить ее со мной на равных!
Стас на другом конце провода явно ухмылялся.
- А ты?
- Что а я? Я, как идиот, лоб в морщины собирал. И пытался поддержать беседу. Можешь себе представить, что из этого получилось! Удивляюсь, как меня вообще не выперли из консерватории.
- Ладно, Вов, лиха беда начало… Ты мне скажи, удалось что-нибудь узнать?
- Да не особо. Но Баранов дал мне телефон какого-то Струве. Сказал, что тот сорок лет занимается Виральдини. Вот, думаю завтра поехать…
- Идея хорошая. Давай я встречу тебя опосля. Я тоже кое-что нашел. Заодно и обсудим.
- Мальчики, чаю хотите? - спросила бабушка, приоткрыв дверь в комнату Бурика.
- Не, спасибо, бабуль, - за обоих ответил Бурик. - Короче… дочитал я "По следам поезда-призрака", держи. В общем, книжка классная… не Крапивин, конечно…
- А что еще за Крапивин? - с ноткой ревности осведомился Добрыня. - Что, лучше Топоркова пишет?
- По мне так гораздо лучше… И, кстати, тоже о поезде-призраке упоминал. "Голубятню на желтой поляне" читал?
- Не-а…
- Я тебе дам… Там такой же поезд проходит через разные пространства и замыкает время в кольцо.
Дверь открылась.
- Вот… Проголодались, небось…
Бабушка вкатила в комнату маленький столик на колесиках. Колесики неприятно поскрипывали. На столике красовались две дымящиеся чайные чашки и вазочка с вафлями и печеньем.
- Ну, бабуль, ну зачем?.. Мы ведь не голодные…
- Конечно, голодные, - не расслышала бабуля.
- Что он замыкает в кольцо? - спросил Добрыня.
Бурик подождал, пока бабуля закроет за собой дверь.
- Время… Это придумали… я даже не знаю, кто. То ли пришельцы, то ли какие-то другие существа. Так они контролировали жизнь на земле и в параллельных пространствах. А потом один мальчик взорвал мост, через который проходил этот поезд. То есть, не мост, а одну рельсу на мосту… А сам погиб.
- Погиб? - переспросил Добрыня.
- Да. Но не совсем… Он превратился в галактику. Живую.
- Что-то я запутался… - сказал Добрыня.
- Когда прочитаешь, все поймешь.
Бурик подошел к книжной полке, провел пальцем по корешкам книг и решительно достал зеленый томик.
- Забирай… Добрыня, я вспомнил! - воскликнул вдруг Бурик.
- Что вспомнил?!
- Погоди, погоди… - Он замер с книгой в руках. Потом резко сунул ее Добрыне и вновь кинулся к книжной полке. - Вспомнил, где я встречал слово "койво". - Бурик достал с полки другой том, белый с красной полосой.
- Что, тоже Крапивин? - спросил Добрыня, присмотревшись к фамилии автора на обложке.
Бурик торопливо листал книгу.
- Это из аннотации к следующему тому, к циклу "В глубине Великого Кристалла". Вот: "Герои этих повестей - ребята-койво - вступают в борьбу со злом в разных пространствах многогранной Вселенной. Удивительные и опасные приключения становятся частью их жизни".
- И все? Что-то не очень ясно. Ты лучше своими словами скажи.
- А я "Великий Кристалл" пока не читал, - грустно сказал Бурик. - У меня нет ничего из этого цикла. Эх, вот бы почитать!
Добрыня взял у Бурика книгу и перечел аннотацию:
- Да, насчет удивительных, а особенно опасных приключений, "которые становятся частью жизни", - это как раз про нас.
- И в борьбу со злом мы, похоже, уже вступили, сами того не желая, - добавил Бурик, вздыхая.
- А причем тут разные пространства?
- Ну… у Вселенной много пространств… Одни - совсем как наше. Другие - непохожие, странные… А через все пространства проходит Дорога…
- А говоришь, не читал, - усмехнулся Добрыня.
- Я кристаллический цикл не читал, - с легкой обидой ответил Бурик. - А про Дорогу вот в этой книжке хорошо написано. - Бурик указал на книгу, которую по-прежнему держал в руках Добрыня.
Добрыня, не поднимая головы, стал смущенно листать книгу. "Дорога - это всеобщий Звездный Путь. Он идет по всем мирам…", - прочел он. - Бурик, как это?
- Не скажу. Сам читай.
- Ну, Бурик… Ну не дуйся…
Бурик улыбнулся.
- Как на тебя можно дуться? Конечно, расскажу. В общем, Дорога… она… как будто огибает Кристалл Вселенной…
- Да ты понятнее говори. Где ее можно найти, это твою Дорогу?
- Почему "мою"? Ведь она такая же и твоя. Понимаешь, по этой Дороге можно попасть куда хочешь. Только надо очень-очень хотеть. Дорога может начаться с чего угодно - с любой тропинки в парке или с заброшенных рельсов. А потом ты вдруг увидишь, что она вывела тебя в такое место, где все по-другому - необычно, как в сказке. И еще нужно… ну, я не знаю… Мне кажется, очень важно, чтобы с тобой обязательно был Лучший Друг. - Бурик заметно смутился. - Иначе ничего не получится…
- А что тогда получится?
- Да ничего! Просто Дорога превратится тогда в тупик.
- На железнодорожном пути?
- Может быть… И никакой сказки не будет.
Добрыня вспомнил россыпи земляники на заброшенных рельсах, словно открывшиеся именно для него и Бурика, и сказал, смущаясь не меньше:
- Мне кажется, у нас с тобой тоже есть Дорога. Помнишь землянику? Ее ведь никто не видел, кроме нас. Хотя людей там много ходит…
- Ага… И церковь, которая исчезает!
- И балкончик над шлюзами…
Мальчишки посмотрели друг на друга и счастливо улыбнулись.
Внезапный телефонный звонок заставил их вздрогнуть.
- Сашенька, это тебя, - крикнула из коридора бабушка.
- Спасибо, бабуль, - крикнул Бурик, снимая трубку с головы лукавого бегемотика - этот симпатичный телефонный аппарат мама подарила ему на день рождения.
- Алло? Алло!
В трубке что-то щелкнуло, и раздались короткие гудки. Бурик выглянул в коридор.
- Бабуль, кто звонил?
- Не знаю, Сашенька, голос мужской. Может, учитель какой из школы?
Бурик закрыл дверь.
- Это не учитель, - уверенно сказал Добрыня. - Знаем мы таких учителей…
Бурик испугался.
- А кто?!
- Кто-кто!.. Вагон с танком, что ли, забыл?
- Так… То ж был не танк… а… БМП?
- Сам ты Бэ-Эм-Пэ!
- Что?
- Без Малейшего Понятия, вот что.
Снова зазвонил телефон. Трубку схватил Добрыня.
- Приемная Министерства путей сообщения! - сообщил он уверенным взрослым тоном. - Что? А-а… Саш, тебя.
- Кто это? - в ужасе спросил Бурик.
- Не знаю. Она сказала, что мама.
Бурик взял трубку.
- Алло? Да, мам… Все хорошо. Нет, это друг. Да, Добрыня, конечно. Да просто играли… Ага. Мы больше не будем…
- Гляди, здесь нарисован план, - сказал Добрыня, когда Бурик повесил трубку. Пока тот говорил с мамой, он, похоже, детально изучил красно-белый томик.
- Какой план? Где?
- Вот. Фирменный магазин "Командорская лавка на Октябрьской". А Командор - это Крапивин?
- Ага. Вообще-то Командорами называли всех, кто посвятил жизнь защите детей - так в книге написано. Но самого Крапивина тоже часто называют Командором.
- Слушай, там же, наверное, можно все недостающие книги купить.
- Точно! Как я сам не догадался! Стой. А денег-то у нас нет. - Бурик приуныл.
- Мне мама точно не даст. Даже и просить нечего. Закричит: в рванье ходишь, я тебе ботинок приличных купить не могу, а туда же, книжки покупать. Может, твои дадут?
- Размечтался. Мои тоже не сахар… - Бурик задумался. - Есть одна идея…
- Какая?
- Подожди, а то не сработает. Посиди здесь.
Бурик скрылся. Вскоре за стеной раздались голоса. Добрыня старательно не вслушивался. Минут через двадцать Бурик вернулся усталый, но довольный.
- Порядок, - сказал он. - Бабуля даст сто пятьдесят рублей с пенсии.
- Ура! А когда у нее пенсия?
- После двадцатого. Ничего, подождем.
- Конечно! Слушай, как тебе удалось?!
- Это было нелегко…
- Вот, здорово! Да, Саш, повезло тебе с бабушкой!
- И я так считаю, - улыбнулся Бурик.