- …А может, ты задремал там, в соборе? - продолжил Этторе. - И эта синьора Анна тебе просто приснилась?
- Ты меня никогда не понимал! - обиделся Антонио.
- Ну конечно… Особенно когда ты ушел из дома из-за того помоечного кота. И два дня жил у меня в обнимку с ним. Мало того, что он мяукал противно, так от него, между прочим, еще и блохи скакали.
- Так прямо и скакали… - уже миролюбиво отозвался Антонио.
- Да, скакали! И потом, он все время гадил на кровать нашей кухарки Розетты.
- А чего она его все время пинала и называла "bastardo"! Что бы ты сделал на его месте?
- Я… - Этторе задумался. - Знаешь, я бы этой Розетте и сам с удовольствием на кровать нагадил. Хоть она и называет меня "ciccio". А сама сладкое прячет и отцу жалуется, когда я школу прогуливаю. А он потом палкой дерется!
- Вот видишь!
- Вижу… - Этторе почесал правое ухо. - Ну, куда пойдем? Где живет эта твоя синьора Анна?
- Вроде бы там, за тем каналом… Нет… не там, точно. Наверное, левее… вон ту колокольню я, кажется, помню…
Друзья прошли узкой улочкой мимо церкви San Donato и… сами не поняли, как вышли к Арсеналу.
- Знаешь, Тонино, твой "дибилизмо топографико" меня уже…
- Да-да, я понимаю… - торопливо перебил его Антонио. Он знал, что Этторе ничего не стоит выразиться самым что ни на есть открытым текстом. - Нам, кажется, сюда!
Проплутав по кривым венецианским переулкам, мальчишки вновь вышли к вычурной церкви San Donato. "Какой безобразный орнамент!.." - машинально подумал Антонио, глядя на мозаику над входом.
- Но ведь я точно помню, что это было здесь! - Он показал на обширный пустырь, заваленный бесполезным мусором. Чуть дальше синели воды Лагуны.
- Ясно…
- Что тебе ясно? - обиделся Антонио.
- Все. Послушай, Тонино, может, она ведьма?
- Сам ты ведьма!
- Я ведьма? А ты… - Этторе произнес пару определений, вполне нормальных для сына портового рабочего, но не всегда допустимых в печатном издании.
- Ну и пожалуйста! - с врожденной интеллигентностью парировал Антонио. - Ну и иди себе в… эту… как ее…
Этторе досадливо сплюнул сквозь зубы, как это делают настоящие моряки в порту, совершенно не нарочно попав на башмак Антонио.
Мальчишки одновременно развернулись и пошли прочь с твердой решимостью больше никогда друг с другом не связываться.
Москва, 2005 год
Козы жрали все - от хлеба и колбасы (тоже мне, травоядные!) до оберточной бумаги, в которую колбаса была завернута. Но когда белая коза, мелко тряся бороденкой, потянула из рук Бурика фольгу от шоколадки, он испугался, закричал: "Отдай, отдай сейчас же, глупое животное!" - и попытался вырвать фольгу. Впрочем, он опоздал - нижняя челюсть глупого животного сделала несколько быстрых круговых движений, и фольга бесследно исчезла в прожорливой пасти.
- Как же так! - переживал Бурик. - У нее будет это… как его… несварение…
- Ничего ей не будет, - беззаботно сказал Добрыня.
Коза, отойдя от Бурика, подошла к Добрыне и уткнулась мордой ему в руки. Добрыня ласково похлопал ее по боку и легонько подергал за бороду, приговаривая: "Все у нас прекрасно сварится-переварится…" Коза мотала головой, но не уходила, продолжая обнюхивать добрынины штаны.
Ребята сидели на стволе поваленного дерева в двух шагах от рельсов. Вокруг не было ни души, лишь изредка мимо проносились электрички. Но только мальчишки уселись на бревно и достали съестные запасы, чтобы подкрепиться и слегка облегчить добрынин рюкзак, как откуда-то прибрели эти козы…
- Ну что, наелась? - спросил Добрыня у козы. - А теперь мы будем тебя доить. Держи ее за бороду.
- Ты с ума сошел, - засмеялся Бурик, но Добрыня и в самом деле успел дернуть за вымя, похожее на большую, надутую воздухом резиновую перчатку. Коза с недовольным меканьем отскочила.
- Пошли дальше, - как ни в чем не бывало сказал Добрыня, поднимаясь и вытирая мокрые руки о штаны.
"Он в самом деле немножко не в себе, - думал Бурик. - Никогда не угадаешь, чего от него ждать в следующую минуту… и ни за что не поймешь, шутит он или говорит всерьез. Такого наплетет… дождь, видите ли, подождал, пока мы дойдем до укрытия… поезд этот…"
Привыкший к долгим рассуждениям Бурик почувствовал, что если он будет продолжать думать в том же духе, то сам свихнется. Он сердито отвернулся и стал рассматривать грязные кусты на краю станции, но тут как раз подошла электричка на Москву. Мальчишки забрались в предпоследний вагон. Добрыня тотчас подбежал к противоположной двери тамбура и жадно стал глядеть в окно. Бурик подошел к нему.
- Куда ты так пристально смотришь?
Добрыня не отвечал, будто не расслышал. Бурик встал рядом и тоже стал глядеть сквозь треснувшее стекло на проплывающий мимо пейзаж. Пейзаж был самый обыкновенный - прямо у поезда мелькали кусты, дальше шло большое поле, с краю темнел лес. За полем, где-то далеко виднелась то ли деревня, то ли небольшой городок.
- Красиво… - сказал Бурик.
- Видишь церковь? - тихо спросил Добрыня.
- Где?.. - спросил Бурик и тут же увидел. - Ага! Вон купол блестит!..
- Когда мы сюда ехали, ее не было.
- Ее не было видно?
- Нет, ее просто не было.
Бурику стало не по себе.
- Где ж она была?
- Не знаю. Она вообще редко здесь появляется. Только в особых случаях. А главное, если возвращаешься налегке… вот как сейчас…
То, что говорил Добрыня, было невозможно, Бурик вполне сознавал это, но ему почему-то не хотелось рассуждать и что-то себе доказывать. Хотелось просто поверить - какв раннем детстве безоговорочно веришь в рассказанную сказку. И в следующую секунду Бурик понял, что верит Добрыне. Каждому его слову. И что удивительней всего - от его слов в душе не возникало чувство противоречия. Наоборот, было бы странно, если б церковь стояла все время на одном месте, как вкопанная. Так бывает во сне, да и то изредка. "Может, я сплю?" - подумал Бурик.
- А сейчас особый случай? - тихо спросил он.
- Ага… - сказал Добрыня, поворачиваясь. Они встретились взглядами, но тут же отвели глаза, словно испугавшись чего-то.
Бурик вспомнил, что где-то читал или слышал о чем-то подобном. Но эта мысль, мелькнув, исчезла, и он снова поглядел в окно. Церкви на прежнем месте не было видно, хотя место было открытое и ровное, деревьев мало, спрятаться за ними она не могла.
- Сойдем на следующей станции? - предложил Добрыня, и Бурик тут же согласился, хотя минут десять назад твердо решил ехать прямиком до Москвы. Ноги гудели от усталости, да и электричку сейчас не дождешься - эту полчаса ждали.
- Мы пойдем искать эту церковь? - спросил Бурик, когда электричка скрылась из виду.
- Зачем? - удивился Добрыня.
- Разве мы не для этого сошли? Для чего тогда?
Добрыня пожал плечами.
- Мы же гуляем: где хотим, там и выходим.
Еще час назад подобный ответ, наверное, взбесил бы Бурика. Теперь же он не чувствовал никакого раздражения и сам себе удивлялся. Вся их сегодняшняя прогулка была бесцельным и бессмысленным шатанием по пригороду Москвы вдоль железнодорожных путей. Ни поезда, ни старинного паровоза они, конечно, не нашли, да, кажется, и не особо искали. Скорее всего этот поезд-призрак Добрыня выдумал прямо там, на балкончике. Хотя нет, вот в газете… ну да мало ли чего пишут в газетах…
Пока ребята поднимались по крутому косогору, Бурик тяжело отдувался, но наверху почувствовал себя покорителем вершины. Он с гордостью поглядел вниз - высота была изрядная. Внизу расстилался удивительный вечерний пейзаж. Окрашенные в розовые цвета неярким закатным солнцем деревья и домишки вдоль железной дороги выглядели необычно, чуть сказочно, четко вырисовываясь на фоне перистых, легких, "богородичных" облаков, медленно плывущих по вымытому небу.
- Видишь одноколейку, ответвление от главного пути? - сказал вдруг Добрыня. - Этого пути нет на карте.
- Как так?
- А вот так. Нет, и все. Я даже специально новую карту смотрел - дома у меня несколько старых - ни на одной нет. Все собираюсь полный атлас железных дорог купить. Совсем недавно, я слышал, выпустили - вот в нем поглядим… Только, знаешь, мне кажется, этого пути и там не будет.
- Ну и ну! Слушай, Добрыня, а он не исчезнет, как церковь?
- Не бойся, не исчезнет. Я по нему уже ходил… Правда, недалеко…
- Мы по нему сходим, хорошо? - неожиданно предложил Бурик, чувствуя, что ему необходимо пройти по этому пути, и непременно вместе с Добрыней.
- Сходим, конечно. Только в другой раз. Подготовимся как следует… - тут же согласился Добрыня, и Бурику от этих слов сделалось необычайно приятно и тепло где-то внутри. Прочная уверенность Добрыни, что "другой раз" обязательно будет, передалась Бурику, прибавив сил и вызвав новый прилив энергии.
- А ты дашь мне почитать книжку про поезд, который исчез?
- Конечно, дам.
- Интересно, причем там череп, а? Как ты считаешь?..
Венеция, 1716 год
Отец отправил спать Антонио пораньше, и тот, поцеловав его, послушно отправился в свою комнату. Спальни и отцовский кабинет располагались на втором этаже старого дома. Наверх, в комнату Антонио, вела деревянная лестница с крепкими, сильно потертыми перилами. Стоптанные ступеньки поскрипывали под ногами.
Но не скрип слышал Антонио, когда шел по лестнице. Ступени были нотами - от нижней "до" до верхней "фа", - всего одиннадцать. Немного, но для Антонио больше чем достаточно. Он никогда не ходил по лестнице просто так - что может быть интересного в обычной гамме? - но останавливался на одних ступеньках, перескакивал через другие, возвращался, быстро пробегал - так, чтобы получалась мелодия, каждый раз новая. Мелодии были самые разные - быстрые, медленные, веселые и грустные - в зависимости от настроения.
Сам ли он придумал эту игру, или отец, объясняя ему ступени и интервалы, привел для наглядности пример с лестницей, Антонио не помнил - слишком давно это было. Но игра на лестнице никогда не надоедала ему. Даже если он очень торопился и терциями скакал через ступеньку, все равно не забывал перед последней нотой сделать коротенькую трельку ногами. Потом, когда он стал учиться игре на органе, ему не составило труда разобраться с ножной клавиатурой. Антонио с улыбкой вспоминал, как Карло Тортора в первый раз усадил его за этот инструмент: "Не бойся, малыш. Орган - это тот же клавесин, только все время сопит…"
Зато скачки на большие интервалы давались Антонио на лестнице с трудом - ведь это были прыжки с риском свернуть шею. После нескольких неудачных мелодических построений отец строго-настрого запретил ему брать на лестнице интервалы больше кварты и порекомендовал использовать плавное голосоведение. Потирая ушибленные бока и шишку на лбу, Антонио тут же согласился и не особенно огорчался потерей - даже теперь запас мелодий у лестницы был неограничен.
Антонио медленно поднимался, вспоминая события сегодняшнего дня - утренний урок с Карло, последнюю репетицию с оркестром и хором в соборе Святого Марка. Затем - ставшее уже привычным купание в море в компании Этторе, к которому Антонио привязался в последние дни. Как могло случиться, что они поссорились?.. Зато помирились просто и сразу - уже через час Этторе пришел и от души попросил у друга прощения.
- Я на тебя тогда обиделся, - сказал Антонио. - Очень…
- Ну и дурак, - участливо ответил Этторе. - Обижаться - удел кухарок!
- Наверное… - согласился Антонио. - Но я на тебя давно уже не сержусь. Ничуточки.
Еще из головы не шла удивительная встреча с той женщиной с фрески - она сама заговорила с ним! Все было, как во сне - прекрасный дворец, богато обставленные комнаты, замечательный инструмент, на котором он играл… Антонио задержал шаг на ноте ля. Как много всего!..
А что ждет его впереди? Будет ли судьба милостива к нему?
О завтрашней мессе он почти не волновался - она была у него в руках и голове единым законченным целым, и в то же время он мог бы вступить с любого места. Он будет музыкантом и композитором - сейчас Антонио был твердо в этом уверен. Он призван, чтобы творить музыку, от которой люди будут становиться добрее и счастливее.
"Это будет! - сами собой подобрались слова к сочиняемой на лестнице мелодии. - Там, в небесах, где гимны звезд…"
Но будет ли счастлив он сам? Ах, как хочется быть счастливым!
Антонио не торопился подниматься. Слова дальше не придумывались, зато мелодия лилась, вернее, шагалась, и не хотела останавливаться. Очень красивая выходила мелодия… Как синьора Анна…
"Ожидание счастья - это ведь тоже счастье? А значит, я счастлив", - думал Антонио, улыбаясь своим мыслям.
В этот вечер Антонио молился усердно и долго еще стоял на коленях перед образом Мадонны. А засыпая, вновь увидел синьору Анну. Степенно, в ритме сарабанды, она шла к нему по лестнице из звезд…
Москва, 2005 год
…Сложно сказать, что это было - старое депо под открытым небом, рельсовая развязка или заброшенный тупик, - множество пересекающихся рельсов, блестящих и покрытых ржавчиной, старых вагонов, стрелок автоматических и ручных и… ни души вокруг. Вот уж где раздолье - можно бегать по шпалам или, балансируя, идти по рельсу, прятаться за вагонами, забираться на пустые вагонетки.
На одном из тупиковых путей Бурик нашел дрезину. Не такую, правда, которая едет, когда качаешь рычаг, - здесь и рычага никакого не было, - просто старую, но хорошо смазанную тележку, свободно катающуюся по рельсам. Это была бесценная находка - можно было катать друг друга, можно было, разогнавшись, вскочить на нее обоим и мчаться, слыша только как ветер свистит в ушах. Скорость получалась бешеная, особенно если под уклон, так что Бурик, по-птичьи поджавший ноги, с трудом подавлял желание соскочить или начать тормозить, просовывая ногу между досками.
Переводя стрелки, можно было перемещаться не только вдоль одного пути, но и поперек - с пути на путь. Старинные ручные стрелки неожиданно оказались исправными. Чтобы перевести такую стрелку, нужно было подтянуть вверх (лучше вдвоем) рычаг с грузом, а потом груз сам с тяжелым уханьем заваливался в противоположную сторону, сдвигая пути и словно совмещая пространства. Возникало ощущение, что вместе с рельсами сдвигаются привычные границы и открываются новые, доселе неведомые грани Мироздания. Почему-то представлялось, что от такой мелочи, как положение старой стрелки на заброшенном железнодорожном полотне, может зависеть, умрет или выздоровеет тяжелобольной, встретятся ли двое людей, ищущих друг друга… Ах, как хорошо бы, думал Бурик, выставить в жизни все стрелки в такое положение, чтобы открыть дорогу всему доброму, что есть в людях, а зло направить в тупик!
Незадолго до шлюза ребята вышли из электрички, чтобы пройти пешком до дома. Как выяснилось, Добрыня жил неподалеку от Бурика.
На шлюзе они задержались. Такие места нельзя проскакивать на ходу, между делом, не то может случиться что-то ужасное - Бурик чувствовал это. Впервые такое чувство появилось у Бурика давно, еще в раннем детстве. Они с отцом проезжали этот мост на электричке, и маленький Саша Буркасов увидел на шлюзе у воды человека в штормовой куртке с капюшоном, бросающего веревочную петлю - видимо, он отдавал конец барже, проходящей внизу. Саша уставился на человека, но тот замер, не закончив движения, а веревочная петля повисла в воздухе. Сам не зная отчего, Саша расплакался, и папа долго не мог его успокоить, говоря, что это была всего лишь скульптура. Саша все продолжал всхлипывать даже когда человек с петлей остался далеко позади.
Бурик часто потом издалека разглядывал скульптуру, не решаясь подойти ближе. Чувство, словно он какими-то невидимыми нитями связан с нею, не покидало его. Чувство странное - такое порой возникает, когда в толпе случайно встретишься с кем-то глазами, и на несколько мгновений весь мир словно исчезает. Неизвестно, какая искра пробежала в тот миг между тобой и человеком из толпы и какая связь установилась, но ты чувствуешь, связь эта останется… Хотя, скорее всего, вы никогда больше не встретитесь.
Так и сейчас, сидя рядом с Добрыней на маленьком балкончике над шлюзом и свесив ноги вниз, Бурик не мог отвести взгляда от человека в робе сухопутногоморяка. Добрыня осторожно положил руку Бурику на плечо, и тот чуть не подскочил, как от удара током. Добрыня так же осторожно убрал руку, а Бурик тряхнул головой, как внезапно разбуженный прогоняет остатки сна.
- Не пойму, что со мной, - признался он. - Сегодня был такой день… А ты, оказывается, совсем не тот, каким кажешься на первый взгляд.
Добрыня неопределенно хмыкнул. Бурик смутился.
- Блин, я совсем не то имел в виду… Вот всегда так: хочешь сказать одно, а смысл выходит совсем другой.
- Ничего. Я понял. - Добрыня улыбнулся одними уголками губ и чуть прищурился.
Казалось, можно вечно сидеть рядом на тесном мостике, глядя, как медленно наполняется шлюз, редкими короткими рывками красного поплавка на черной стене выравниваются уровни воды. Бурик подумал, что шлюзы - это, наверное, те же стрелки, только на водных путях. Они тоже совмещают грани разных пространств, или разъединяют их.
Вечерело.
- Тебе дома-то не попадет? - спросил Добрыня.
- А сколько сейчас времени? - заволновался Бурик.
- Много, наверное. Летом поздно темнеет.
- А тебе самому-то как?
- Ну, у меня мама привычная, - сказал Добрыня, однако тоже заспешил.
Шагая за ним, Бурик думал о том, какой получился удивительный день, сколько в него вместилось… Дома, конечно, волнуются - еще бы, обедать не пришел, исчез до позднего вечера, не предупредив… ой, что будет!.. Бурик стал прикидывать, что бы такое сказать, чтоб и не очень соврать. Но сосредоточиться на этом он не смог - отвлекало смутное ощущение, что не все на сегодня закончилось, предчувствие последнего чуда, которое ждетвпереди.
И предчувствие не обмануло.
От шлюза и почти до самого дома, рядом с обычной железной дорогой, по которой ходили электрички и поезда, тянулись покрытые ржавчиной рельсы старого заброшенного пути. Бурик любил по нему ходить, любил сухую колючую траву и маленькие деревца, пробивающиеся между почерневших деревянных шпал. Сейчас ребята, не сговариваясь, выбрали именно этот путь. Заканчивался он глухим забором заброшенного завода. Из-за него, однако, выглядывал ненужный покосившийся семафор, который иногда подмигивал - очевидно, его забыли отключить от электросети. Семафор этот особенно нравился Бурику.
- Смотри, - смущаясь, сказал Бурик. - Мне кажется, семафорик нас куда-то приглашает.
- Точно! - согласился Добрыня. - Или что-то хочет подсказать… Только это не семафор, а светофор.
Бурик не стал спорить.
Трава под ногами сделалась более редкой и мягкой, как на лесной опушке. Первую ягодку земляники нашел Добрыня, потом Бурик, потом опять Бурик, они уже не успевали наклоняться за ними, а присев, Бурик воскликнул:
- Добрыня, да тут целые россыпи земляники!