- Тсс… тихо!.. - хрипло прошептал Джиппо. - Да заткнись ты, Сильвио! Мне почудилось - в вагоне какой-то шум… или шелест…
- Вечно тебе что-то чудится, старый мухомор!
- Слушай, Сильвио, ты помоложе, слазай погляди, нет ли там кого.
Бурик и Добрыня, ни живы ни мертвы, прижались друг к другу и только мелко тряслись от страха.
- Одурел, старик?! Сам и лезь, коли охота.
- Никакого толку от тебя. Навязался ты на мою голову. Э-хе…
Снаружи послышалось поскребывание и пошаркивание, кашель приблизился. Что делать?! В этом танке они как в ловушке. Бежать некуда, сейчас их обнаружат!
Добрыня первым пришел в себя, и, видя, что Бурику совсем плохо, взял его за руку, но только наклонился к уху, чтобы ободрить, как шум за стенкой внезапно смолк. Добрыня замер. Шаги стали торопливо удаляться, потом раздался треск раздираемых кустов, затем на секунду все опять затихло.
- Джиппо, ты куда помчался?! - взвизгнул Сильвио. Похоже, для него неожиданное бегство товарища было сюрпризом.
Ответа не последовало.
Повисло томительное ожидание, во время которого ребята сидели едва дыша. Вылезать они не решались, чувствуя, что Сильвио все еще где-то рядом, да и Джиппо, наверное, неподалеку.
- Вот он, герой! - воскликнул Сильвио. - Наконец-то! Ты куда пропал?
- Не твоего ума дело.
- Облегчился-то благополучно? - язвительно спросил Сильвио и захохотал.
- Как заново родился. Черт, тебя бы так приперло…
- Lo stronzo! Кстати, где мальчишки? А, Наблюдатель-прогнозист? Пока ты в кустах заседал, твои подопечные, небось, утопали уже далеко…
Мальчишки подскочили, как ошпаренные. Добрыня пребольно стукнулся макушкой о потолок. Бурик торопливо прижал палец к губам.
- Далеко не уйдут, куда им деваться! Тут где-нибудь крутятся.
- Вот что, Джиппо… после того как ты застегнешь штаны… ха-ха… пойдем расспросим Бороду на водокачке. Они сегодня с ним разговаривали… пускай доложит - о чем.
- Сильвио, послушай, он ведь…
- Andiamo, stupido!
Наступила тишина. Бурик перевел дух.
- Что он сказал? - спросил Добрыня.
- Он сказал: "Пошли, придурок!"
- Похоже, они в самом деле ушли…
Добрыня аккуратно протиснулся в люк и бесшумно выбрался из танка. Поглядел в щелочку между досками, мягко спрыгнул и обошел вагон. Потом снова забрался внутрь.
- Никого нет. Вылезай скорей, Бурик, надо торопиться, они могут вернуться!.. Бурик, ты живой?!
- Нет еще… Мне кажется, у меня отнялись ноги… Беги, Добрыня… - Бурик всхлипнул. Ох, нелегко ему было это предложить: все его существо, наоборот, кричало: "Не бросай меня здесь, Добрыня!"
- Обалдел? Вот еще! Поумней ничего не мог придумать? Ну, не распускай сопли… Ну-ка… - Добрыня схватил Бурика подмышками и потянул вверх. - Уфф… Тяжел же ты, дружище!..
- Спасибо… дальше я сам… ох…
Наконец Бурик кулем вывалился из вагона. Он был бел, как вата.
- Ну, как ты?
- Как будто иголки впились… Отсидел, наверное.
- Ходить можешь? А лучше - бежать? Бурик, удирать нам надо!
- Попробую…
И они побежали. Бурик никогда в своей жизни так не бегал. Первые шаги, правда, дались ему нелегко, зато потом, разогнавшись, он помчался, нет, полетел, словно за спиной выросли крылья. В ту минуту он ничего не боялся, бег целиком захватил его. Бурик легко перескакивал через шпалы, рассекая воздух так, что только в ушах свистело. Он обогнал Добрыню и теперь сам направлял его, уверенно выбирая дорогу.
Очень быстро стемнело, небо закрыли тяжелые тучи, и хлынул дождь. Он налетел внезапно и был злым и сильным - друзья мгновенно промокли до нитки.
Мальчишки свернули с рельсов, взбежали на какую-то насыпь, вновь спустились уже на другой стороне, промчались по оврагу, перескакивая через гудроновые лужицы, вылетели на шоссе, пересекли его, чуть не попав под колеса. Бурик очередной раз свернул с дороги, нырнув в мокрые кусты, Добрыня - делать нечего - прыгнул за ним, и к своему удивлению, они выскочили прямо к скульптуре "Павшим и живым", стоявшей в парке неподалеку от бурикова дома - мраморный ангел высоко поднял одно крыло и скорбно опустил другое.
Мальчишки остановились перевести дух. Добрыня, как ни странно, запыхался гораздо сильнее Бурика. Мокрый ангел смотрел на ребят сочувственно.
- Идем ко мне, - предложил Бурик. - Хотя погоди… у меня они наверняка подслушивают… Что же делать? - в отчаяньи он закусил губу. Бурик чувствовал, что если они с Добрыней сейчас разойдутся, то, может быть, не встретятся уже никогда. А этого никак нельзя было допускать!
- Дай сообразить, - сказал Добрыня, - туда, где мы обычно бываем, идти нельзя… Стоп! Есть одно место. Пошли!
- Куда?
- К бабушке.
- Чертовой?
- Дурак. К моей бабушке.
- А-а… Н-н-неудобно, - ответил Бурик, стуча зубами от холода.
- Неудобно спать на потолке - одеяло сваливается, - парировал Добрыня, взяв Бурика за руку и увлекая за собой. - Бабушка все равно на даче. А у меня есть ключи от ее квартиры.
- Одного я, Сильвио, не пойму, хоть убей - за каким бесом ты этого водокачечника приплел?
- Ты глуп, старик. Чтобы боялись. Чтобы они шарахались каждого прохожего, чтобы вздрагивали от случайного шороха, чтобы пугались своего отражения в зеркале. Кончится тем, что они будут бояться друг друга…
- Хорошо, положим, детей мы напугали. А дальше-то?
- Нет, Джиппо, как ты не понимаешь! Мы их не пугали, мы просто открыли свои карты. Мы играем честно.
- Так и слышу медоточивый голос Магистра…
- Ну и что? Да, это слова Магистра! И нечего тут иронизировать. Магистр уверен: когда койво узнает, что мы за ним охотимся, он быстрее себя проявит.
- О, да! Тут Магистр может не сомневаться, койво себя проявит! Он так себя проявит, что Магистр еще десять раз пожалеет о том, что разбудил его, помяни мое слово.
- Ты еще порассуждай тут!.. Старый гном, ты должен радоваться, что тебе простили прежние вольности и доверили ответственное дело.
- Уж как я рад! Видишь, прямо пляшу от восторга. Так и передай Магистру - радость Джузеппе, мол, не имеет границ, он поет и танцует от счастья.
- Паяц! Ты плохо кончишь, Джиппо, теперь уж ты помяни мое слово…
Оставляя за собой цепочки мокрых следов, Бурик и Добрыня вошли в подъезд.
- Брр… Ну и погодка, - Добрыня надавил кнопку лифта и зябко передернул плечами.
Бурик молчал, мелко трясясь от пронизывающего холода и пережитого страха, который теперь накатил на него с новой силой.
Войдя в квартиру, Добрыня решительно снял промокшую футболку, обнажив худую конопатую спину.
- Чего стоишь? Снимай, а то простудишься.
Бурик нехотя стянул футболку.
- У меня и шорты промокли.
- Тоже снимай.
Добрыня снял влажные кроссовки, носки и босиком потопал в комнату.
- Заходи, располагайся.
Бурик вошел, еще раз поежился от начинающего уже отпускать холода. Посмотрел на мокрую одежду, подумал, что высохнет она нескоро. И тут ему в голову пришла идея.
- Слушай, а может, ее в стиральной машине отжать? Тут есть стиральная машина? - Пережитый полчаса назад стресс требовал от Бурика какого-нибудь конструктивного поступка.
Добрыня удивленно посмотрел на него. Потом сказал:
- Да, кажется есть. "Эврика-5". Еще прошлого века, но с этой… как ее… боковой загрузкой. В общем, с иллюминатором на боку. Бабушка называет ее "Еврейка-5". Пойдем, она на кухне стоит. Заодно чайник поставим.
- Почему еврейка? - спросил Бурик.
- А у нее характер противный, как у бабушкиной соседки, Берты Ароновны. Тетка она хорошая, но когда не в настроении, орет на всех, как больной ишак.
Пока Добрыня возился с электрическим чайником, Бурик деловито открыл крышку иллюминатора с концептуальной надписью: НЕ ОТКРЫВАТЬ ДО ПОЛНОЙ ОСТАНОВКИ БАРАБАНА! "Что, сама блокироваться не может?" - подумал Бурик, но ничего не сказал. Осмотрев внутренности барабана, он бросил туда свою футболку, шорты, носки и вопросительно посмотрел на Добрыню.
- Мои в коридоре остались. Принеси, будь другом. А я пока чай заварю.
Когда Бурик вернулся на кухню, Добрыня в одних трусах колдовал над чайником. Бурик положил в стиральную машину промокшие добрынины вещи, закрыл крышку и спросил:
- Что дальше?
- Дальше? Надо шланг подцепить.
- А она что, не автомат?
- Она? - Добрыня почесал левую щеку. - Как тебе сказать… Написано "квазиавтомат", но…
- Понятно, - сказал Бурик. - Давай подключать.
Добрыня открыл шкафчик под раковиной и вынул длинный резиновый шланг. Найдя сбоку машины штуцер с резьбой, он навинтил на него один конец шланга, а другой опустил в раковину. Бурик тем временем раскрутил электрический шнур и воткнул вилку в розетку.
- Может, лучше вручную выжмем? - неуверенно предложил Добрыня. - Она вообще-то так себе отжимает. Бабушка говорила…
- А техника на что? Все равно у нас так сухо не получится.
- Ну, давай…
Добрыня с видом капитана, берущегося за штурвал, схватился за ручку управления, лихо повернул ее до отметки "Отжим" и шарахнулся в сторону.
Машина прокашлялась, взвизгнула и заплясала по кухне шустрее балерины. Бурик испуганно отскочил.
- Что это с ней?
- Я же говорил… - растерянно ответил Добрыня.
Стиральный агрегат, пыхтя и подвывая, как Николай Басков на сцене, метался по кухне, пытаясь напрыгнуть то на Бурика, то на Добрыню. Сливной шланг выдернулся из раковины и извивался, словно кобра в белой горячке, отчаянно плюясь водой во все стороны.
- Держи ее!
- Ты что, я ее боюсь!
- Эх… - Добрыня поплевал на ладони. - Была не была.
Он примерился и запрыгнул на машину сверху, пытаясь своим тщедушным весом остановить бешеную скачку. В этом неравном поединке победила машина.
- Вилку из розетки тяни! - крикнул Добрыня, лежа на полу.
- Точно…
Машина охнула раненым зверем, дернулась последний раз и затихла. Бурик осмотрелся.
- Давай тряпку, - деловито потребовал он. - Всю кухню залили.
- Посмотри под раковиной. - Добрыня зажег газ и поставил на плиту сковородку.
После вынужденной влажной уборки Бурик открыл "иллюминатор". Белья не было! Барабан был на месте, но мальчишечье барахло словно просочилось через мелкие дырочки, которыми он был усеян.
В Бурике проснулся дух исследователя. Он просунул голову в барабан, и тут на него сверху свалился ворох полусухого белья.
- Есть контакт… - гулко объявил увешанный бельем Бурик из недр стиральной машины.
Он начал вынимать из барабана сносно отжатые вещи и развешивать их на веревке. При этом он так и не смог обнаружить одного носка. Тщательное обследование барабана успеха не принесло.
- Куда он мог деться? - сокрушался Бурик. - Мистика какая-то… Не могла же она его съесть.
- Она все могла, - невозмутимо ответил Добрыня, открывая холодильник. Оттуда он извлек пачку сливочного масла, отрезал ножом щедрый кусок и кинул его на сковородку. Сковородка недовольно зашипела.
Добрыня умело разбил четыре яйца.
- Глаза протыкать? - спросил он, повернувшись к Бурику.
- Что? - не понял тот, глядя на нож в руках Добрыни.
- Ясно, - сказал Добрыня и вновь принялся колдовать над плитой.
Яичницу ели в две вилки прямо со сковородки.
- Вкусно? - спросил Добрыня.
- Ага. Только вот… - замялся Бурик.
- Одни говорят: "пригорело", - назидательно ответил Добрыня, - а я скажу - поджарилось.
- Может, чаю нальешь?
- Можно…
Ребята перебрались в комнату, с ногами залезли на древний диван с валиками и стали пить чай, заваренный Добрыней в белом фарфоровом чайнике с красными горошинами. Бурик согрелся, и пережитый недавно ужас отступил на задний план.
Дождь неритмично барабанил о карниз, а из-за стены, как бы независимо от этого, слышалось размеренное шуршание: словно кипел суп в кастрюльке. Хотя, конечно, это тоже был всего лишь дождь…
- Как ты думаешь, что им от нас было нужно?
- Кому? - отрешенно спросил Бурик. Ему не хотелось говорить. Хотелось пить чай и молчать ни о чем.
- Ну, этим дядькам… Сильвио и… этому… как его…
- Джиппо, - подсказал Бурик, глядя перед собой.
- Да, Джиппо. А вовремя ему в кусты захотелось. Еще чуть-чуть, я бы сам в штаны наложил.
- Ага… я тоже, - признался Бурик. - Знаешь, мне в тот момент как раз вспомнилось, как когда-то давно… я совсем маленьким был… мы во дворе играли, потом поссорились. Там был такой Пашка Шакалин. Он был постарше года на три, но часто играл с нами. И все время кого-нибудь обижал. Так вот, дело чуть до драки не дошло… я, знаешь, драться совсем не умею, но тогда, помню, как-то собрался, даже настроился. Думаю: Пашка меня, конечно, изметелит, но и я ему пару раз успею врезать. От всей души. А тут меня вдруг приперло… Ну, ты понимаешь…
Добрыня серьезно кивнул.
- Причем, довольно сильно… - продолжил Бурик. - Я сразу зажался весь… Мне ужасно стыдно стало. Подумал, что Пашка меня сейчас перед всеми засмеет. Это еще хуже, чем если б он меня побил.
- И что? - участливо спросил Добрыня.
- Сам не пойму, каким чудом удержался. Странно так вышло. Тут как раз завоняло… я уж решил было, что это я… того… Ан нет, ни фига подобного - Пашка как схватится за живот и ка-ак побежит в кусты… ну, прям как Джиппо.
- А ты?
- А что я? Да ничего. Даже расхотелось почему-то. А Пашка-говнюк потом три дня во дворе не появлялся. Болел чем-то.
- Может, вы съели чего?
Бурик пожал плечами.
- Не знаю… может, и съели.
Добрыня о чем-то задумался. Бурик допил чай и поставил чашку на стол.
- Слушай, Добрыня, они ведь о нас говорили!.. Что нам теперь делать?
- Не знаю… Влипли мы с тобой, Бурик… Надо быть теперь очень осторожными. Ни с кем не разговаривать, особенно о наших делах. И, главное, держаться друг друга… А что такое "койво", ты не знаешь?
- Знакомое слово, - ответил Бурик. - Где-то читал, но сейчас не могу вспомнить…
Добрыня потянулся за чайником. Его запястье на мгновение оказалось у Бурика перед носом. Увидев близко две родинки, Бурик неожиданно отшатнулся и тряхнул головой.
- Ты чего? - спросил Добрыня.
- Да ничего… У тебя эти родинки давно? - он тронул добрынино запястье.
- Всю жизнь… - Добрыня оторопел.
Бурик смутился - действительно, получилось глупо. Нужно было что-то сказать.
- Ты только не подумай чего. В смысле, не подумай, что я сошел с ума. Просто… я даже не знаю, как рассказать, а вот сегодня увидел и… - он замялся.
- Что ты увидел? Слушай, я ничего не понимаю…
- Я тоже… Я недавно видел сон. Очень живой. Там была… беда. А потом кто-то протянул мне руку и спас меня. И на этой руке были такие же родинки. - Бурик посмотрел на Добрыню. - И мне кажется, рука была такая же.
- Моя, что ли?! - в сгущающемся полумраке комнаты широко открытые глаза Добрыни будто искрились.
- Я не знаю… Но ты меня спас. Или… не ты? Мне почему-то кажется, что ты.
Квартира Стаса Наумова, тридцатипятилетнего доцента исторического факультета МГУ, располагалась на первом этаже старого пятиэтажного дома. Окна стасовой комнаты, украшенные ажурными решетками (украшение, конечно, эстетически весьма сомнительное, но на сегодняшний день необходимое), выходили во двор. Во дворе росли высокие клены, закрывавшие солнечный свет, отчего в комнате было всегда темно и холодно. В жаркие дни прохлада комнаты была приятна, зато в начале осени и в конце весны, когда отопительный сезон еще не начинался либо уже заканчивался, теплолюбивый Стас пропадал от холода. Не помогали никакие обогреватели - ни старый, еще советский, от которого болела голова и несло паленым, ни новый масляный, который выбивал пробки с легкостью профессора Мальгинова, славившегося на кафедре виртуозностью в открывании шампанского.
В промозглые дни Стас зажигал на кухне все горелки, надевал два свитера и расхаживал по комнате, обхватив по-наполеоновски себя за плечи, не в силах ничем заняться. Рассохшиеся паркетины под потертым ковром скрипели при каждом шаге. Помучившись так, он вдруг срывался и ехал к своему другу Вовке Шубову.
И вовкиного отца, Виктора Петровича Шубова, историка-археолога с мировым именем, и самого Вовку Стас знал давно - со времен археологических раскопок, когда Вовка был еще мальчишкой, а Стас только готовился защитить кандидатскую. По-настоящему их сдружила беда, которая потянула за собой цепь невероятных событий…
На перроне провинциального городка Виктор Шубов, вовкин отец, увидел загадочный поезд, состоявший из древнего паровоза и трех вагонов старинного образца. Весь этот странный состав медленно и почти бесшумно двигался по рельсам. Шубов внезапно вскочил на подножку и на глазах у всех вместе с поездом исчез в белом тумане, застилавшем рельсы. Позже он не мог объяснить, что заставило его это сделать…
Мама Вовки умерла давно, когда ему не было пяти лет, так что Вовка остался сиротой - кроме Стаса, ученика Виктора, позаботиться о нем было некому. И Вовка со Стасом отправились на поиски отца. Много разных приключений пришлось им пережить - увлекательных, опасных, трагических… По счастью, все завершилось благополучно: эта странная история окончилась в Италии, в городе Пиза. Отец нашелся, а еще один участник той экспедиции - журналист Юра Топорков - написал о ней целую книгу…
Теперь Вовка вырос. Пойдя по стопам отца, не без влияния Стаса, он поступил на истфак Московского университета и благополучно его окончил.
Стас любил бывать у Шубовых. У них ему было тепло и уютно. Часто Шубова-старшего дома не оказывалось, - он был то в командировке, то на симпозиуме, то на раскопках, - так что Вовка хозяйничал один. Открыв дверь, он радостно говорил: "Здорóво, Стас, проходи! Молодец, что зашел", - и лицо его при этом расплывалось в такой добродушной улыбке, что Стас тут же с ним соглашался: "Конечно, молодец", - и сам начинал глупо улыбаться. Оба они щедро впускали друг друга в свои жизни - проходи, располагайся. Будь как дома.
Вовка шел на кухню и включал электрическую плиту. Стас плелся следом, устраивался на табуретке и начинал раскладывать на столе принесенные гостинцы, открывать появляющиеся как из волшебного ларца, бутылки. Вовка бросал беглый взгляд на стол и лез в холодильник, уже зная, что приготовить на ужин.
Вовка умел готовить и делал это с удовольствием. Особенно если было кому оценить его искусство. Стас же был большим гурманом и вообще любителем поесть. Он тайно завидовал Вовке самой белой завистью, поскольку максимум на что сам был способен - это аккуратно порезать сыр.
Точности ради надо заметить, что в гостях у Вовки Стас бывал не только в холодную погоду.