- Я тоже видел, - громче всех сказал Куренев, голубоглазый, веснушчатый парень. Он припадал на правую ногу: при ранении у него было повреждено сухожилие, и парень был обречен на хромоту. - Я хотел подойти к ограждению, но охранник начал орать, из автомата целиться, пришлось отвалить, но я и в другом углу лагеря, в самом конце четвертого полигона, где какие-то пакгаузы стоят, видел людей, они, так же как и наши, за колючкой содержатся.
Куренев был длинным, худым, ранее он служил наводчиком орудия.
Мельников уже знал, что Александр Куренев попал в плен по своей оплошности, когда, никого не предупредив, пошел к горному ручью воды набрать. Там его и схватили душманы. Он попытался бежать, но из автомата с глушителем ранили в ногу, сунули в рот кляп, связали и, как он ни упирался, утащили.
- Не знаешь, кто они? - поинтересовался Мельников.
- Нет. Там тоже автоматчики стоят, близко не подпускают.
Мельников присел рядом с Понтиным.
- Что молчишь, Олег? Устал?
- Надоело все! Скорее бы отправили отсюда…
- В Союз же не отправят. Возьмут и куда-нибудь в Америку или в Африку запрут. Что тогда?
- А мне до лампочки, лишь бы дали возможность жить свободно.
- Чтобы жить по-человечески, надо деньги иметь. А где они?
- А я не претендую на дармовые. Перед армией слесарем работал, третий разряд имею. А работяги всюду нужны, в любой стране, при любом режиме. Так что меня это не пугает. Себе на хлеб всегда заработаю.
- Я вижу, тебя домой не тянет?
Понтин посмотрел на Мельникова. И печаль, и злость, и боль - все можно было прочитать в его голубых глазах:
- Домой, спрашиваешь? А что такое дом? По-моему, это в первую очередь родные и близкие тебе люди, которые болеют за тебя, а ты - за них. А что у меня дома? Жилья нет, отец и мать, да еще и я занимаем ба-альшую жилплощадь - двадцать один квадратный метр - комнату в четырехкомнатной квартире, где живут, кроме нас, еще две семьи. Кухня - девять метров, ванная, туалет - и все это на три семьи. Батя сначала цеплялся зубами за жизнь, но потом сломался - запил, стал алкашом. Мать билась, билась как рыба об лед и тоже спилась. Теперь им хорошо. С утра пустые бутылки по кустам стреляют, к вечеру сдадут эту тару и чернила купят. Глушанут и кайфуют, затем ругаются, дерутся. А на следующий день - все сначала. Что я ни делал: и просил, и умолял, и ругался, даже из дому уходил - все бесполезно. Они просто больные люди, а лечить у нас не умеют. Сжался я в комок, цель перед собой поставил - как можно лучше школу окончить, в институт поступить… - Понтин грустно улыбнулся: - А знаешь, капитан, я чуть школу с медалью не окончил. Сдавал последний экзамен по физике. Учительница с мухами была. На консультации перед экзаменами я немного поспорил с ней. Она мне и говорит: "Посмотрю я, Понтин, как ты во время экзамена будешь хорохориться. Если не извинишься в оставшиеся два дня, уверена, что хорошей, не говоря уже об отличной, оценки тебе не видать". Ребята из класса меня уговаривали: "Извинись, Понтин!" А в чем мне виниться? Я же не хамил ей. Спор-то деловой был. Я не пошел. А на экзамене, когда вытащил билет и увидел, что отвечать на все вопросы могу без подготовки, совсем успокоился. Начал отвечать - перебивает, вопросы подкидывает, а я и на них отвечаю. Давай она мне подбрасывать вопросики совсем не по теме - отвечаю. Ребята, которые готовились к ответу, затаили дыхание. Видят, что она пытается утопить меня. Я не выдержал, правда, и говорю, что, мол, не по-педагогически поступаете, в боксе это называется удар ниже пояса. А она мне: "Я, Понтин, не хулиган на ринге. Ты просто плохо к экзамену подготовился, поэтому я тебе "удовлетворительно" ставлю. И то с большой натяжкой это делаю, учитывая, что ты учился неплохо".
Ляснула моя медаль. Ладно, думаю, поступлю в институт и без медали. Знания в объеме школы хорошие. Физичка у меня своей вшивой "тройкой" их не отняла. Подал документы в институт. А там, оказывается, конкурс не абитуриентов, а их родителей. Кто из них повыше, и побольше получает. Недобрал я полбалла, вернее, с этим баллом часть ребят прошла, а четыре человека, в том числе и я, - фигу. Пошел работать на завод слесарем. Неплохо у меня получалось, стал по квартире зондировать. Ан нет. По шесть метров на душу есть - сиди и не рыпайся. Конечно, шесть метров - это не два квадрата, которые на кладбище отводятся, но я дома себя не лучшим образом чувствовал. Хотел было завербоваться, уехать куда-нибудь, а здесь раз - и в армию, потом - Афган. Правда, как ни странно, человеком себя почувствовал. Кланяться хоть и надо, но пулям, да и стоять на коленях или ползать на животе не от унижения надо было.
Понтин помолчал, а затем тяжело вздохнул:
- А ты, капитан, говоришь - дом.
- Ну, а родителей не жалко?
- Жалко. Если бы нашел место, где смог себя и их прокормить, забрал бы. Может, на новом месте и не пили бы, снова людьми стали…
Мельников с состраданием смотрел на Понтина: "Ему только чуть больше двадцати, а как он устал от нашей жизни! Нет, такой не продаст. Уехать в другую страну может, а продать товарища - нет".
А Понтин вдруг сказал:
- Меня Анохин все прощупывал, вербовал в стукачи. Говорил: "Ты, Олег, хорошо понимаешь, что назад в Союз дороги нет. Но запомни, право жить на Западе надо заработать, причем там надо и деньги иметь, без них - ты не человек. Здесь, в Центре - это он так наш лагерь называет, - есть разные люди. Некоторые из них подбивают других к побегу, распространяют всякие слухи, хотят навредить нам. Если ты окажешь помощь, то можешь рассчитывать на большое вознаграждение. Поможем мы тебе хорошо устроиться, когда выполним свою миссию, и ты переедешь в любую, какую захочешь, страну".
- Ну и что ты ответил?
- Я ему сказал все, что думаю. То, что у меня нет желания возвращаться в Союз, - это да, но чтобы быть стукачом - извините, подвиньтесь. Такое занятие не по мне.
- А он что?
- Похвалил за откровенность и говорит: "Я не имел в виду информацию о наших соотечественниках". Он хитрый, дьявол. Понял, что обижает меня своим предложением, и давай лавировать: "Я, - говорит, - имею в виду людей из других стран. Что нам с тобой их жалеть? Главное - о себе побеспокоиться. Ты вот говоришь, что в школе усиленно английский язык изучал. Это хорошо. Без знания английского будет тяжело. Я тебя приставлю к одному американцу. Ты сможешь получить по языку прекрасную практику и с ним поближе сойтись. Он журналист с хорошим положением в США. Не вечно же он здесь будет, может, и в Америку вместе поедете. Поможет, если что".
- Ну, и что ты ответил?
- Хотел отказаться, стал прикидывать, как это поделикатней сделать, а Анохин воспринял это как колебания и дал время подумать пару дней.
- Когда ты должен дать ответ?
- Сегодня после ужина.
Мельников чуть придвинулся к Понтину:
- А что, если тебе принять его предложение? Понимаешь, Олег, никто не знает, для чего нас здесь держат.
- Да и мы вот с ребятами голову ломаем - на кой хрен мы Кериму?
- Я и говорю, мы же не знаем их целей, а без этого нет возможности принять решение, что нам делать. Поэтому подумай, может, есть смысл тебе согласиться. Сделать это ради нас всех. Неважно, кого и куда потом занесет судьба. Все мы скреплены кровью наших друзей и, где бы ни были, обязаны помнить друг друга.
- Да что ты меня уговариваешь, капитан, я все прекрасно понимаю. Сегодня же дам согласие, а потом поживем - увидим.
- Ребятам ты рассказывал об этом?
- Нет. Я же понимаю - чем меньше людей знает, тем лучше.
- Я подожду тебя здесь. Постарайся выяснить, что за американца имеет в виду Анохин.
- Лады. Но я могу зайти к тебе в комнату…
- Не стоит. Кто знает, может, Анохин устроит за тобой слежку, а ты от него - прямо ко мне. Соображаешь? А если я здесь буду, рядом с ребятами, то никаких подозрений у них не возникнет.
- Лады, - снова повторил это странное слово Олег и поднялся. - Ну что, пошли на ужин? Пожалуй, самый раз, да и жрать охота.
Другие ребята, увлеченные разговорами, не обращали внимания на Мельникова и Понтина. Мельников поднялся и громко сказал:
- Ну что, мужики, в атаку на столовую!
Все гурьбой двинулись к столовой.
После ужина Мельников зашел в свою комнату, но вскоре присоединился к парням, которые, как обычно вечером, собрались у входа в свой барак.
В этот вечер настроение у ребят было неплохое, поэтому нашлось место и для шутки. Куренев, стараясь не допустить, чтобы Левченко, сержант с Украины, начал шутить по поводу его веснушек, сам перешел в атаку на друга.
- Лень, а Лень, а правда, что на Украине ты ел сало только в шоколаде?
- А что тут странного? - невозмутимо отвечал Левченко. - Сало - як сало.
- Лень, а Лень! - не унимался Куренев. - Лень, а хочешь расскажу анекдот про хохла?
- Давай, давай, я сегодня добрый.
- Поел хорошо, что ли?
- Ага.
- А не обидишься?
- Да ни, на таких, як ты, не обижаются.
- Ну, тогда слушай. Входит в купе молодая симпатичная дама. А там уже на диване лежит амбал, понимаешь, Лень, точь-в-точь как ты, притом хохол. Лежит без обуви, в носках, и газету читает. На даму даже не взглянул. Ну, а носки у него издают запах не очень свежий. Дамочка покрутила носиком: "Скажите, молодой человек, вы носки-то хоть меняете?" А он ей, не отрываясь от газеты: "Тильки на сало…"
Все захохотали, а Левченко только чуть-чуть улыбнулся. Он всегда старался быть сдержанным:
- Ты, Куренев, напоминаешь мне одного мужика. Тот тоже был весь в веснушках. Смотри, чтобы и с тобой такого же не случилось, как с ним.
- А что с ним случилось? - поинтересовался Куренев.
Ребята притихли, ожидая пояснений, Левченко взглянул на Куренева, затем перевел глаза на свои огромные кулаки и ответил:
- А я ему все веснушки перетасовал.
Все смеялись, а Мельников встал и, словно разминая ноги, пошел вдоль модуля. Он увидел приближавшегося Понтина.
- Ну что, Олег? Встретился?
- Да, я согласился.
- А кто американец?
- Не знаю. Анохин назвал только фамилию - Эванс.
Глава 20
Эдвард, связанный по рукам и ногам, с темной повязкой на глазах, оказался на ребристом, покрытом резиновым ковриком полу. Ошеломленный, он не сразу понял, что произошло. На нем сидели двое, и Эдвард, стараясь приподнять голову, чтобы не поранить лицо, требовал объяснить в чем дело. Правда, смятение прошло довольно скоро. До него дошло: он схвачен, и конечно террористами.
По тому, как часто стучали колеса на стыках и мелких ямах, по тряске Эдвард понял, что машина несется на большой скорости. Наконец сидевшие на нем убедились, что пленник не сопротивляется, и отпустили. Ему стало легче. Он перевел дыхание и теперь все силы тратил на то, чтобы удержать голову на расстоянии от пола, но с каждой минутой делать это становилось все труднее и труднее, мышцы шеи от постоянного напряжения уже не выдерживали, и Эдвард часто больно ударялся головой о пол.
К счастью, ехали недолго - минут пятнадцать-двадцать.
Эдвард почувствовал, как машина сбавила ход, сделала несколько поворотов и остановилась. Кто-то развязал ему ноги, и он услышал команду:
- Выходи, американец, и не трепыхайся, а то прикончу!
"Тот же голос, что и в момент захвата", - подумалось Эдварду. Его держали под руки двое, подвели к какой-то лестнице. Все тот же голос предупредил:
- Сейчас будем спускаться по ступенькам вниз.
Эдвард насчитал девять ступеней, затем после поворота - одиннадцать. Сделав несколько шагов, скорее всего по площадке, он опять начал спускаться вниз. Насчитал еще двадцать две ступени. Потом сделали несколько десятков шагов по гулкому и ровному, вероятнее всего бетонному, полу и остановились. Послышался лязг металла, и его повели дальше. По тому, что его подтолкнули вперед, понял, что прошли в какую-то дверь. Когда сняли с его глаз повязку, первое, что он увидел при свете тусклой электролампочки, - это помещение с каменными стенами, сводчатый, тоже каменный или бетонный потолок. Рядом стояли трое. Один из них обыскал Эдварда. Достал из кармана документы, деньги и о ужас! - пакет с донесениями бейрутского агента.
Эдвард совсем забыл о нем. Он покрылся холодным потом. Достаточно прочитать, что там написано, и станет ясно, кто перед ними. Эдвард даже не обратил внимания, что к нему подошел еще один мужчина и, развязав руки, подтолкнул к узким металлическим дверям. Он машинально сделал несколько шагов и оказался в другом небольшом помещении. Сзади послышался металлический лязг, и не успел Эдвард обернуться, как дверь захлопнулась. Он услышал звук запирающихся замка и засова, после чего наступила тишина.
Эдвард огляделся: комната не более пяти - шести квадратных метров. При свете лампочки, встроенной в потолок и прикрытой металлической решеткой, он увидел прикрытые грязным байковым одеялом сколоченные из грубых досок нары. Слева от нар - пластмассовое ведерко, о предназначении которого нетрудно догадаться. Еще левее, недалеко от двери, на бетонном выступе - металлический чайник и алюминиевая кружка. Дверь - некрашеная, ржавая. В центре ее на высоте полутора метров - небольшое круглое отверстие, закрытое задвижкой снаружи.
Еще раз оглядев помещение, Эдвард неожиданно горько улыбнулся: "Приехал! Как же они меня взяли? Кто они? Знают ли, кто я? - он прошел к нарам и сел. - Жестко, а сколько ночей придется лежать на них, одному Всевышнему известно".
Попытался проанализировать ситуацию, но мысли путались, перескакивали, и он, с досадой стукнув кулаком по нарам, завалился на них и тупо уставился глазами в потолок. Он был уничтожен: его, опытного разведчика, взяли как цыпленка! И еще как! Прямо с секретными материалами - самым лучшим доказательством, свидетельствующим о том, кто он!
Эдвард словно от невыносимой боли застонал.
Постепенно он успокоился, на смену возбужденности и тревоге пришла апатия. Он то ли забылся, то ли задремал.
Пришел в себя от лязга запоров. Эдвард даже не успел сесть - дверь отворилась, и в камеру вошли трое. Один, держа в руках наручники, молча кивнул, чтобы Эдвард протянул руки. Эдвард также молча вытянул вперед руки, и наручники защелкнулись на запястьях.
Второй мужчина указал рукой на дверь. Эдвард направился к выходу.
Теперь он шел по коридору и по звуку шагов, количеству ступеней понял, что идет по уже знакомому маршруту.
На улице было темно, но Эдвард определил, что его вывели в большой двор, обнесенный высоким каменным забором.
Его провели вдоль здания, потом зашли в просторный, залитый ярким электрическим светом холл и остановились у глухой деревянной двери. Один из сопровождающих приоткрыл ее и что-то спросил. Ответа Эдвард не слышал, но дверь открылась, и он оказался в большом кабинете. Окна зашторены. Освещение - яркое. Напротив входа, чуть левее, у окна - большой двухтумбовый стол, за ним в мягком кресле - одетый в темный костюм с галстуком мужчина. Ему - около пятидесяти. Круглое, полное лицо, большой мясистый нос, глаза неопределенного цвета, смотрят беспристрастно, хотя тщательно скрываемое любопытство Эдвард в них угадал.
Эдвард хорошо знал пушту, немного арабский, но хозяин кабинета заговорил с ним на чистом английском языке:
- Я не стану вас приветствовать здесь, потому что вы попали к нам не по своей воле и, значит, радости или хотя бы удовлетворения, естественно, не испытываете. Поэтому начну с того, что приглашу вас присаживаться.
Эдвард молча подошел к стулу и сел на мягкое, удобное сиденье. До стола было около двух метров, и это создавало психологическое неудобство. Эдварду, конечно, был знаком такой прием. Когда ведущий допрос удобно сидит за столом, а допрашиваемый - весь у него на виду, не зная, куда деть руки. У последнего такая ситуация вызывает чувство дискомфорта, которое нередко выбивает из колеи. Хозяин кабинета сразу перешел к делу:
- Ваша фамилия?
Эдвард решил несколько потянуть, для того чтобы понять, с кем имеет дело. Поэтому спросил:
- Могу ли я узнать, кому понадобилось так бесцеремонно обходиться с подданным иностранного государства, хватать его и бросать в подземелье?
- Вы находитесь в организации, ведущей борьбу за новый порядок на всей планете. Вы оказались в наших руках неслучайно. Мы сразу же обратили на вас внимание и после ваших встреч с профессором Кресом решили, что настало время познакомиться с вами поближе. Для дальнейшего разговора нам надо представиться друг другу. Я - Мухаммед Мирех, политический руководитель арабского отделения нашей международной организации. Хочу услышать, кто вы.
Эдвард понимал, что нет смысла молчать.
- Я - Эдвард Эванс, журналист из Соединенных Штатов Америки. Прибыл в этот регион по заданию редакции для сбора материала об аномальных явлениях, астрологии и уфологии.
- Да, да, мы уже успели убедиться в ваших интересах, - глаза Миреха впились в лицо Эдварда. Он искал признаки растерянности, испуга.
Мозг у разведчика работал четко. Глаза хоть и не смотрели на Миреха, но фиксировали все, даже мелочи. Перед Мирехом нет ни бумаги, ни блокнота, а ведь каждое слово пленника, несомненно, важно ему. Ясно, идет магнитофонная, а может, и телевизионная запись.
"Надо следить за каждым словом, главное - не запутаться".
- Кому информацию подготовили? - спросил Мирех.
"О, черт, - догадался Эдвард, - он же меня за агента принимает. Считает, что я вез подготовленную информацию своему хозяину. А что? Может, рискнуть? Хотя, стоп, Эдвард, им же ничего не стоит почерк исследовать, и станет ясно, что писал не я".
- Вы ошибаетесь, господин Мирех, я не готовил никакой информации. Те бумаги, которые вы обнаружили, дал мне какой-то палестинец, когда я, проводив свою даму в номер, направлялся к выходу, чтобы сесть в автомашину и ехать в посольство. Теперь мне ясно, что этого человека наверняка вы мне подставили. Не скрою, я успел пробежать текст. Все, что там сообщается, меня как журналиста, естественно, заинтересовало.
- Считаете нас глупцами? Скажу только одно: вы были под постоянным контролем. Каждый ваш шаг нам был известен. Не надо выкручиваться, Эванс. Никуда не денетесь, расколетесь. Времени впереди много, к тому же, поверьте, у нас есть прекрасные возможности заставить вас говорить правду, - при этих словах Мирех зловеще улыбнулся. - Надеюсь, вы не станете принуждать нас прибегать к этому. Идите, подумайте как следует.
Мирех нажал кнопку в стене у окна, вызвал охрану.
Вошли двое и повели Эдварда обратно в камеру. Там с него сняли наручники, лязгнули запоры на дверях, и он остался один. Подошел к чайнику - вода была. Налил полкружки, выпил, чувствуя неприятный привкус, затем сел на нары и задумался: "Итак, я в руках террористов. Кто они? Какое течение представляют? Версия, что информацию передал неизвестный мне человек, их, конечно, не устраивает, но буду держаться ее. - Горько улыбнулся: - Пытками угрожает, идиот. От них, конечно, всего можно ожидать".
Вдруг погас свет. Эдвард оказался в полной темноте.
"Для чего это им? - подумал Эдвард. - Обычно за арестованным следят день и ночь, а тут делай с собой что хочешь. Уверены на все сто, что я не стану вешаться. Они правы, черт возьми, меня пока еще не тянет на тот свет".