– Сегодня же уеду обратно. Напрасно я вообще явился сюда… Неужели мы никогда больше не встретимся?
Как сломить ее молчание? Может быть, рассказать ей какую-нибудь необыкновенную историю, чтобы поразить ее воображение?
Альберт все больше и больше ощущал свое бессилие.
– Я ищу в монастыре книгу Казабоны, написанную им в 1659 году. К сожалению, каталог в беспорядке, и невозможно установить, есть ли в вашей библиотеке эта книга. Я уезжаю сегодня вечером. Как мне обращаться к вам? Сестра Анастазия или пани Анастазия? Кто вы на самом деле? Монахиня или подпольщица? Вам не идет монашеское одеяние. Чего вы ищете здесь, где все умерло?
Альберт издевался над ней, злил ее, оскорблял. Все впустую! Он слышал только свой собственный глухой голос.
Сестра Анастазия встала. Прошла мимо Альберта. Он услышал удаляющийся стук ее сандалий. Чуть слышно звякнул гроб, закрывающий вход в подземелье. Затем наступила тишина. Он остался один.
Альберт выругался вполголоса. Потом еще раз, погромче. Звук собственного голоса немного успокаивал его. Наконец он устал, замолчал. Прислушался.
"Не западня ли это?" – думал Альберт. Он поднялся с ящика, дрожащими пальцами нащупал в кармане спички. Вспыхнул огонек. Он увидел огарок свечи, зажег его. Осторожно неся свечу, чтобы не уронить искру, он сделал несколько шагов.
Он вошел в широкий, с низкими сводами подвал. Впереди замаячили какие-то белые пятна. Альберт вскрикнул от неожиданности.
…На длинных дощатых помостах стояли ряды белых гробов. Их белизна, в которой отражались блики света, поражала удивительной свежестью.
"Здесь белые, а там черные, для контраста", – подумал Альберт с иронией. Страх проходил, он чувствовал себя зрителем на каком-то странном спектакле. Чтобы окончательно победить страх, он сделал еще шага три. Заметил, что некоторые гробы были открыты. В них лежали мумии монахинь. Тела сохранились, одежда прилипла к коже, высохла, как подметка. Он видел их лица, веки, запавшие глазницы, ввалившиеся щеки, прозрачные носы, руки, сложенные на груди. Они не пугали, как не пугают восковые фигуры.
Альберт догадался, что здесь покоятся останки норбертинок. Это они некогда были хозяевами монастыря, который лишь полтора века назад перешел в руки к сестрам-камедулкам. Норбертинок хоронили в белых гробах. Смерть являлась для них как бы свадебным пиршеством.
Огарок свечи догорал. Пламя начинало обжигать пальцы. Вместе с болью возвращалось сознание собственной обреченности.
Альберт вернулся к ящику. Аккуратно притушил огарок. Сел на прежнее место, не в силах больше ни о чем думать.
…А потом все произошло быстро и просто. Послышался шум отодвигаемого гроба и голос сестры-экономки:
– Они ушли. Можете выходить…
Уже идя по галерее к своей келье, он спросил о сестре Анастазии.
– Она молится за вас, – ответила экономка.
На обед ему принесли водянистую тюрю с кусочками черного хлеба, а на второе немного разваренных овощей. От деревянной ложки пахло прогорклым маслом. Он ел с отвращением. Потом закурил, лег на лавку. Было холодно, но Альберт не накрылся одеялом: с минуты на минуту он ожидал прихода Анастазии. Ведь она должна была объяснить ему все!
Анастазия не пришла. В келье по-прежнему было мрачно, грязные стекла почти не пропускали свет.
Он встал, пригладил волосы. Нехотя поплелся в библиотеку, уложил книги. Вышел на внутренний монастырский дворик.
– Я уезжаю. Вернусь через несколько дней, чтобы закончить работу, – сообщил он настоятельнице.
Они снова стояли друг против друга в трапезной, рядом с длинной, плохо обструганной лавкой.
– Могу я молиться за вас? – спросила настоятельница.
– Молитесь за прелата. Она склонила голову.
– Мы и так молимся за него… Он сделал много добра для нас. Большинство обитательниц нашего монастыря прибыли из Франции сразу же после войны. Он помог нам устроиться здесь. У нас еще не все хорошо, но мы радуемся покою. Вы этого не понимаете, правда?
– Понимаю, сестра. Даже больше. Я знаю, что вы делаете, когда сюда являются такие, как я.
Монахиня улыбнулась.
– Сестры не знают, кто вы. Это мое дело и сестры Анастазии. Дорога к спасению ведет через католическую церковь. А церковь наша – это великая организация. Вы-то уж знаете, что значит работать в организации? Это значит выполнять приказы, которых никто не давал. Нельзя думать только о сегодняшнем дне. Мы умрем, нас погребут в подземелье, но наши кельи займут другие сестры. Нужно помнить о них, о будущем.
Альберт поклонился и вышел из трапезной.
Ночью на шоссе он остановил грузовик. Шофер довез его до города.
– Я так рада, что вы вернулись! – воскликнула Рачинская.
Радость ее была, по-видимому, искренней.
– Вы, наверное, голодны? У меня сегодня собрались знакомые, несколько человек. Бридж, немного музыки, немного вина… Поужинайте, а потом я представлю вас гостям. О, среди них есть очень интересная девушка.
Он поел в кухне, потом поднялся к себе, надел черный костюм, чистую рубашку. Снисходительно покачал головой, увидев, что тоненькая ниточка, которой он перевязал чемодан, была разорвана.
В гостиной играл патефон. Одна пара танцевала, за столиком под торшером трое мужчин и одна женщина играли в бридж. Землемер и красивая черноволосая дама в вечернем туалете сидели за столом и ели пирожные. Хозяйка и девушка в зеленом платье с большим вырезом устроились в глубоких креслах. Около девушки, на ручке кресла, примостился лысый толстяк. Кресло было высокое, толстяк – низенький. Его коротенькие ножки смешно болтались в воздухе, как бы ища точку опоры.
"Дочь учителя Рамуза", – узнал Альберт девушку в зеленом платье. Он молча поздоровался с ней. Ему доставило искреннее удовольствие замешательство, даже страх, отразившиеся на ее лице. Игроки в бридж рассеянно приветствовали его. Зато землемер встретил Альберта как старого знакомого. Наполнил для него рюмку и долил свою. Должно быть, он уже изрядно выпил. Говорил почти не переставая и заставил Альберта выпить три рюмки подряд.
Обнаженные плечи женщины, сидевшей рядом с землемером, были красивы, красиво было и ее лицо – прямой нос, полные губы и длинные черные волосы. Ухаживание землемера она принимала как должное. И только когда он уж слишком нахально прильнул к ней, она взорвалась:
– Вы что, с ума сошли?
Землемер принялся извиняться, целовать каждый палец ее рук. При этом он косил глазом на толстяка.
– Умоляю вас, не жалуйтесь мужу. Он велит меня арестовать. Вы такая несчастная женщина, – говорил он, целуя ее запястья.
– Несчастная? О чем это вы? – Женщина отшатнулась от него, вырвала руки.
– Ваша красота требует постоянного восхищения, обожания. А поклонников у вас нет. Я знаю: все боятся вашего мужа:
– А он боится меня.
– Не может быть…
– Нет? Вы меня не знаете. Если будете паинькой, я вам кое-что покажу.
– Что?
Не смущаясь присутствием молчавшего Альберта, женщина довольно высоко приподняла край платья. Альберт встретил ее взгляд и понял, что она пьяна.
– Придется наказать его за эту девчонку, учительскую дочку. Я выйду, как будто на кухню, а вы отправляйтесь за мной. Только не сразу, не сразу… Мне надо подумать… – Она игриво погрозила землемеру пальцем.
Альберт подошел к Рачинской и пригласил ее на танец. Она танцевала легко, хотя и невнимательно. Он прижал ее немного сильнее. Казалось, она не заметила этого.
– Кто это? – спросил Альберт.
– Кто? – вопрос вывел ее из задумчивости.
– Тот лысый толстяк, что сидит на ручке кресла.
– Заместитель начальника уездного Управления безопасности. Мой старый знакомый. Крыхняк. Я пригласила его для этой девушки. Рачинская тяжело вздохнула.
– Ее жених был адъютантом Рокиты или что-то в этом роде. Кто-то сообщил ей, что он арестован и сидит в варшавской тюрьме. Вот я и свела ее с Крыхняком. Девушка красивая…
Крыхняк наклонился и губами коснулся пушистых волос девушки. Альберт спросил, едва скрывая раздражение:
– А если ее жених погиб?
– Вы думаете, что…
– Не знаю. Я просто так сказал…
Крыхняк продолжал целовать волосы девушки. Большая лысая голова его розово поблескивала. Девушка сидела неподвижно, как парализованная. Исчезла жена Крыхняка, землемер оглядывался по сторонам, уходя из гостиной.
Патефон умолк. Альберт отвел хозяйку к креслу. Девушка покраснела и вырвалась из объятий толстяка.
– Кто знает, деточка, может быть, он уже на свободе… – таинственно улыбался Крыхняк.
– Не верю, – пробормотала она. – Из ваших рук никто не выходит живым.
Крыхняк хлопнул по своим толстым коленям.
– Вы нас переоцениваете. Случались ведь побеги.
Она пожала плечами. Рачинская принесла на подносе четыре рюмки.
– Выпьем за освобождение Куртмана, – сказала она, чокаясь с Крыхняком.
– Куртмана? – повторил Альберт, как бы размышляя вслух. – Неделю назад молодой человек по фамилии Куртман был убит близ лесничества Грабы. Я узнал об этом совершенно случайно. В Варшаве ко мне зашел один знакомый, который живет как раз неподалеку от этих мест. Куртман ваш родственник?
– Жених, – хмуро ответила хозяйка. – Это был жених панны Рамуз.
Девушка смотрела на Альберта сухими глазами. Толстяк сполз с кресла. Остановился перед Альбертом, крепко взял его за пиджачную пуговицу.
– У вас интересные знакомые, дружище…
Он хотел еще что-то добавить, но в этот момент на него набросилась Рачинская:
– Ведь сторожка Грабы находится в вашем районе! Как же можно говорить девушке, что Куртман в тюрьме, если его убили в лесу?!
Крыхняк, наконец, отпустил пуговицу Альберта. Засунул толстые руки в карманы брюк. Он был взбешен.
Лоб Крыхняка покрылся потом. Он поминутно вытирал его платком. Одним глотком осушил рюмку. Огляделся вокруг, ища взглядом жену. Ее в комнате не было. Отсутствовал и землемер. Толстяк заметил это, лицо его покраснело, он прижал руки к сердцу.
Рачинская рысцой побежала в кухню. Альберт подскочил к столу, схватил бутылку. Наливая вино Крыхняку, подумал: "Ах ты, скотина, хотел переспать с девушкой, а потом дать ей понять, что именно ты помог бежать Куртману!"
– Вы себя плохо чувствуете? – спросил он мягко.
– Да. Сердце, – прохрипел Крыхняк. Девушка, закрыв лицо руками, тихо плакала.
Мужчины не обращали на нее никакого внимания.
Призрак смерти сделал толстяка более терпимым. Взяв рюмку из рук Альберта, он снисходительно сказал:
– У вас любопытные знакомые, дружище… Будьте спокойны. Они меня не интересуют.
Панна Рамуз встала. Она еле держалась на ногах, волосы были в беспорядке.
– Не понимаю… Вчера убежал, а он говорит, неделю назад убили…
Крыхняк пожал плечами.
– Вчера я получил сообщение. А сбежал он действительно неделю назад. Этот человек сказал правду.
– Сбежал? Так, может, он жив? – Она смотрела умоляюще.
– Больше я ничего не знаю, – ответил Альберт. – Может быть, он погиб во время побега?
– Нет, – авторитетно отрезал Крыхняк. – Если погиб, так это случилось позднее. У бандитов на этот счет есть твердое правило. Боятся провокаций с нашей стороны. Недавно дезертировали два милиционера, их расстреляли, думая, что они наши агенты. Так же поступили с пятью дезертировавшими солдатами. Тот, кто побывал в наших руках, считается "порченым", потенциальным агентом. Такая же участь постигла, видимо, и Куртмана.
Хозяйка привела жену Крыхняка, которая поправляла измятое платье, растрепавшиеся волосы. Губы ее были накрашены наспех, неровно.
Альберт взглянул на часы. Половина двенадцатого, через тридцать минут – встреча с Миколаем.
– Я могу проводить вас домой… – предложил он девушке.
Она кивнула и пошла вымыть заплаканное лицо. Партия бриджа закончилась, игроки направились к столу подкрепиться.
Рачинская взяла Альберта под руку и шепнула:
– Он ненормальный. Я боюсь его.
– Кого?
– Архитектора. Он антифеминист, понимаете? Вы не заметили, как он подает мужчинам руку, как на них смотрит?
Архитектор, молодой невысокий блондин с круглым пухлым лицом, как раз в эту минуту целовал руку своей партнерше по бриджу. Его движения отличались удивительным изяществом, мягкостью, какой-то неестественной живостью.
– Он привел сюда эту женщину. Говорит всем, что она его невеста. Маскируется.
Архитектор обернулся, взглянул на Альберта. Женщина говорила ему что-то быстро-быстро, все время кивая головой. "Они говорят обо мне", – подумал Альберт.
Но вот женщина отпустила архитектора и чего-то ждала. Архитектор направился к Крыхняку, держа раскрытый портсигар.
– Могу ли я задать вам нескромный вопрос?
– Слушаю вас, – толстяк перестал пререкаться со своей женой.
– Скажите, пойман ли тот английский парашютист? Весь город только и говорит о нем.
– Нет… Пока еще нет.
– Интересно. Ведь это живой человек, а не иголка в сене?
Ногти Рачинской неожиданно впились в руку Альберта. Крыхняк сгорбился, втянул голову в плечи. Слева от него стояла разгневанная жена, справа – наступал любопытный архитектор.
– Найдем…
– Парашютист прошел, наверное, специальное обучение. У него, конечно, есть гражданская одежда, оружие, деньги и липовые документы. Может быть, как раз теперь он веселится в варшавской "Полонии"? Или… – захихикал архитектор, – явится к вам под видом офицера госбезопасности? Ищи ветра в поле!
Ногти хозяйки все глубже впивались в руку Альберта, рука начала гореть. Партнерша архитектора между тем уселась в кресло, закинула ногу на ногу и бесцеремонно уставилась на Альберта. На него смотрели также архитектор, Крыхняк и два других бриджиста. Крыхняк мямлил что-то, вытирав потный затылок. Казалось, он один не понимает смысла этих взглядов.
Хозяйка, наконец, отпустила руку Альберта. Поставила новую пластинку.
– Потанцуем, – предложила она Крыхняку. Толстяк танцевал, смешно подрыгивая ногами и крутя задом. Низенький, он то и дело задевал носом массивный бюст хозяйки. Это возбуждало Крыхняка.
Альберт подошел к "невесте" архитектора. Ее некрасивая, увядшая кожа, кое-где покрытая пятнами экземы, показалась ему отвратительной.
– Вы любите опасные игры? – спросил он беспечным тоном, целуя ее руку.
Альберт решил, что такое начало разговора соответствует стилю местных донжуанов.
– Вы говорите по-английски? – спросила женщина. К ее английскому произношению нельзя было придраться.
– Да… – ответил Альберт после некоторого колебания. А про себя подумал: "Следует считаться с примитивным воображением этих людей и напускать как можно больше таинственности".
– Я провела в Англии всю войну. Вернулась с небольшим капиталом и открыла здесь швейную мастерскую. А вы?
– Я историк.
– Учитель? Он кивнул.
– Да. Ищу работу. Могу давать уроки английского языка.
– Преимущественно красивым женщинам, не правда ли?
В дверях гостиной Альберт увидел уже одетую панну Рамуз. Он извинился и поспешил к выходу. Через минуту они уже шли по улице. Он взял девушку под руку и повел ее довольно быстро, боясь опоздать на встречу с Миколаем.
У него не было ничего важного для передачи, просто хотелось увидеть лицо Миколая, услышать его голос, дружеский и сердечный, голос человека, которому он мог доверять.
– Как видите, я все-таки вернулся оттуда. И послезавтра зайду к вашему отцу.
– Куртман не вернулся. Я предчувствовала это. Предчувствовала уже в ту минуту, когда провожала его к автобусу.
– Вы любили его?
– Нет… Да, да, – быстро поправилась она. – Я с ним целый год, как у нас тут принято говорить, "ходила". Его считали моим женихом. В сущности, он был мне безразличен до того момента, пока не решил уйти в лес. Я возражала, но именно это решение сделало его героем в моих глазах. Я немного сентиментальна. Тосковала о нем, боялась. А это привязывает женщину к мужчине. Ваш знакомый не рассказывал подробностей о смерти Куртмана?
– Вы еще кого-то провожали в Домброво?
– Школьного товарища. Он был немного влюблен в меня, я не знала об этом. Когда он уходил в лес, неожиданно объяснился мне в любви. Я удивилась, никогда о нем не думала. Он погиб. Я часто поддразнивала Куртмана рассказами о том человеке, о его признании в любви. Может быть, потому Куртман и решил уйти к Роките? Если так, то именно я виновата в его гибели.
Девушка начала всхлипывать, как ребенок.
– Вы проявили большую жестокость, – буркнул Альберт.
Он был зол на нее. Может быть, за ее глупость.
– У вашего отца в кабинете висит картина Гроттгера, на книжной полке стоит "Верная река" Жеромского. Мужчина, который не хочет быть убитым, кажется вам неромантичным. Вы заставили его уйти в лес. Не стоило дразнить его тем сумасшедшим. Куртман погиб, но не по вашей вине. Ему устроили побег, он согласился стать осведомителем. Кто-то сообщил Роките. Куртмана застрелили, как только он явился в свой отряд. Я видел его через три дня. Он лежал на лесной тропинке, подогнув ноги, весь облепленный муравьями.
– Вы врете, врете! – истерически крикнула девушка. – Ложь… Ложь… Все неправда.
Они стояли друг против друга на узкой улочке, застроенной полуразвалившимися домишками. Ставни на окнах были плотно закрыты, дома казались вымершими.
– Не понимаю вас. Вы хотели стать любовницей Крыхняка, чтобы спасти Куртмана. Теперь же вас пугает мысль о том, что он хотел спасти свою жизнь, предав товарищей.
– Я хотела "продать" только себя. А он… других. Это разница. – Теперь уже не жалость, а ненависть к Куртману звучала в ее голосе.
Девушка повернулась и бросилась бежать, громко стуча каблуками по неровным плиткам мостовой.
– Я уже третий раз приезжаю сюда, – сказал Миколай. – Ты был в монастыре?
– Да.
– Есть что-нибудь интересное?
– Нет.
– Как дела с "хрустальным зеркалом"?
– Отстань! Ведь ты все равно не веришь в эту чепуху…
Миколай замолчал, обиженный резкостью Альберта. Курили, молча глядя на светящийся спидометр.
– Я побывал у Рамуза, облазил монастырь сверху донизу, до потайных подвалов, – заговорил, наконец, Альберт. – Я знаю все, но не продвинулся ни на шаг вперед. "Хрустальное зеркало" по-прежнему остается загадкой. Ума не приложу, как начать это дело. Топчусь на одном месте.
– Зачем же ты явился на встречу со мной?
– Просто хотел взглянуть на твою физиономию. Я здесь так одинок, кругом враги. Ты понимаешь это?
Недоразумение было улажено, они снова стали друзьями. Миколай похвастался:
– Напал на след любопытной истории. Завтра днем все узнаю. Нащупал контакты, разузнал шифры, псевдонимы. А что будет, если не ты, а именно я раскрою тайну "хрустального зеркала"? Сегодня утром я был в УБ у начальника Яруги.
– Ты с ума сошел! – воскликнул Альберт.
– Яругу я не застал. Меня провели к заместителю.
– Такой толстый? Крыхняк?
– Ты его знаешь?
– Немного.
– Так вот. Я его предостерег. И тебе советую соблюдать осторожность. На завтрашний вечер что-то готовится. Не знаю еще, что именно, завтра днем буду иметь точную информацию.