– Будь осторожен. Влипнешь сам, подведешь меня. Сорвешь всю операцию.
– Тебе кажется, что ты умнее всех. Три раза в день принимаешь ванну, за комнату платишь долларами. Вот новый стиль твоей работы.
– Откуда ты знаешь?
– Здешние дамочки нашептывают друг другу. Жена доктора – жене адвоката, жена адвоката – жене аптекаря и так далее: "Ах, какой он интересный, этот англичанин, какой элегантный!" Ты и в монастыре так себя вел? – иронизировал Миколай.
– Так уж сразу и англичанин? Доллары? Да теперь любой спекулянт платит долларами.
– Ты забыл о ванне. "Это не поляк, раз такой чистюля", – говорят.
– Кто тебе все это рассказывал?
– Подруга твоей хозяйки. Портниха. У нее мастерская на площади.
– Кто она в действительности?
– Портниха. Дама полусвета. Обожает все, что пахнет опасностью. Подыгрывает Роките, подыгрывает Яруге. Например, хочет узнать, куда пропал его сотрудник. Она наводит сведения и сообщает, где и когда кого стукнули. И одни и другие о ней знают. И тем и другим она нужна.
– Понятно, – Альберт кашлянул.
– Ты страшно утомлен, даже позеленел весь, – посочувствовал Миколай.
Он остановил машину у въезда в город.
…Было уже часа три ночи. Старомодная лампа на цепочке давала возможность без труда разобрать надпись на небольшой медной дощечке:
ФРАНСУАЗА ЛИГЕНЗА
Портниха
Двери и окна мастерской были закрыты рифлеными шторами. Сквозь щели одного из окон пробивался свет: пани Лигенза, по-видимому, уже вернулась от Рачинской. "Интересно, одна она у себя или вдвоем с архитектором? – размышлял Альберт. – А может, это не ее окна?"
К дому примыкал небольшой садик. Альберт вошел в открытую калитку, ощупью пробрался к двери дома. Постучал. Тишина.
Постучал еще раз, сильнее. Послышался стук дамских туфель. Загремела цепочка. Дверь открылась.
– Чего-чего, а такого я от вас не ожидала… – Лигенза нисколько не смутилась, хотя была полураздета. Закрыла дверь, провела его в комнату. Только после этого повернулась к нему спиной и набросила на плечи халатик.
– Вы меня поставили в очень затруднительное положение. Теперь я не могу ночевать у Рачинской.
– Не понимаю… – кокетливо прищурилась женщина.
Альберт зевнул, вынул из кармана сигареты. Пачку сигарет и спички положил на стол, предварительно отодвинув куски материала. Под ними блеснул шприц с остатками какой-то жидкости.
– Вы явились, чтобы переспать со мной, или вас интересует что-нибудь другое?
– Другое.
– Ах, так!… Это хорошо, потому что в соседней комнате спит мой жених. Разбудить его?
– Как хотите.
Лигенза села на стул, сняла туфли на высоких каблуках, надела домашние тапочки. Тихо, на пальцах, прошла в соседнюю комнату. Вернулась с бутылкой коньяка и двумя рюмками.
– Выпьем? Может, это развяжет вам язык. Она поровну разлила коньяк по рюмкам, как опытный потребитель спиртного.
– Последнее время мне трудно заснуть без алкоголя. Видимо, придется лечиться, – призналась она, нимало не смущаясь.
– А я думал, что вы…
– Это насчет шприца? Мой жених делает уколы морфия. Он был ранен, рана не заживает, ужасные боли… Вы смотрите на мое лицо? О, когда-то я была красива! Так мне говорили по крайней мере. Ожог. Банальная и неинтересная история. Вспыхнул бензин, когда я заливала его в машину. Давно уже, шесть лет назад.
Теперь, когда она сказала, что была красива, он и в самом деле увидел следы былой красоты, несмотря на безобразные красные пятна на щеках, на лбу и на руках. Ей было лет тридцать, а возможно, и меньше.
– Архитектор… – пробормотал Альберт. От первой же рюмки коньяка голова пошла кругом.
– Это Рачинская рассказала ему о вас. Он передал мне. Я пошла к Рачинской в качестве консультанта… по вашему делу, – засмеялась Лигенза.
– Я думал, он ваш жених.
– Вопреки видимости меня не так-то легко заставить согрешить. – Она выпила свой коньяк с явным отвращением, как горькое лекарство.
– Архитектор наболтал глупостей. Кто его просил? Теперь все пропало. И это ваша вина. Да… Вам это даром не пройдет… – Он начал заговариваться, но по-прежнему контролировал свои действия.
– Будь спокоен! Ни один волос не упадет с твоей головы.
– Чепуха…
– Ты в надежных руках.
– Чепуха какая-то, – повторял он с пьяным упорством.
– Клянусь тебе, – Лигенза схватила его за руку. Сжала ее сильно, по-мужски.
Альберт тупо уставился на пустую рюмку. Женщина потянула его в другую комнату. Он послушно двинулся за ней.
– Я обманула тебя насчет жениха. Здесь никого нет. Я боялась, вот и сказала о нем…
Она подтолкнула Альберта к дивану. Помогла ему раздеться. Сняла плащ, пиджак, осторожно отцепила пояс с револьвером. Ей казалось, что он совершенно пьян. Ее волосы, пахнущие ромашкой, щекотали его лицо…
Разбудил Альберта стук швейной машинки, доносящийся из-за стены. В комнате царил полумрак. Он приподнял тяжелую от алкоголя голову и оглянулся. С радостью убедился, что в комнате, кроме него, никого нет.
Рядом с диваном, на стуле, лежала его аккуратно сложенная одежда, шляпа прикрывала револьвер. Он взглянул на часы и вскочил: первый час дня! Никем не замеченный, Альберт выскользнул на улицу и на мгновение ослеп от яркого солнца.
Был первый по-настоящему весенний день. Пахло свежим воздухом. Солнечные блики играли на неровных плитах мостовой.
На площади Альберт увидел три грузовика, а рядом с ними – группу пожилых мужчин в грязных комбинезонах. По-видимому, это были рабочие единственной в городе, довольно большой кожевенной фабрики. Красно-белые повязки на рукавах, длинноствольные винтовки довоенного образца. Рабочие пытались построиться в две ровные шеренги, но им это плохо удавалось. Высокий худой поручик командовал смешным дискантом, громко смеялась стайка девушек, наблюдавших за сборами.
Альберт подумал о людях Рокиты, которых он видел в поезде, – великолепно вымуштрованных, вооруженных современным оружием. Достаточно им узнать о маршруте этих трех машин, и в город не вернется живым никто: ни поручик, ни остальные.
Среди зевак, собравшихся на площади, Альберт заметил человека в белом халате. Здесь же, неподалеку, на низком деревянном домике висела вывеска: "Парикмахер".
– Побрейте меня, – обратился Альберт к человеку в халате.
Тот нехотя отправился к себе в парикмахерскую. Пока он разводил мыло в оловянной мисочке и точил бритву, Альберт просмотрел местную газету, валявшуюся на столе. Взгляд его остановился на двух больших портретах в черных рамках, помещенных на первой странице.
– Что это за люди?
– Эти? Инженеры. Позавчера Рокита пустил их в расход в лесу около Домброво.
– Инженеры? Из органов? – притворился непонимающим Альберт.
– Нет. Говорят, что близ монастыря собираются строить большой завод шарикоподшипников. А может, что другое, не знаю. Говорят, что эти двое поехали выбирать площадку под строительство. Ну, их и отправили на тот свет.
На площади раздались громкие гудки, потом мимо парикмахерской проехали три грузовика, набитые вооруженными рабочими.
Парикмахер посерьезнел, стал излагать свои мысли:
– Этот городишко – нищая, вонючая дыра. Как и весь уезд. Здесь не один, а десять заводов надо выстроить, чтобы все получили работу. Убили этих инженеров, а люди ругаются: боятся, что правительство откажется от строительства и больше не пришлет сюда инженеров. Как вы думаете, пришлют других?
– Не знаю. Может, и пришлют…
Альберт вышел из парикмахерской. Настроение было отличное. Вокруг шумела детвора, слышался смех, свист. И все это радовало Альберта. "Весна", – думал он.
И вдруг раздались четыре выстрела. Где-то совсем близко, будто над самым его ухом.
На бешеной скорости промчался мимо мотоцикл с двумя седоками. Люди бежали к маленькому скверику в конце площади.
– Стреляла какая-то женщина!
– Нет. Тот, с мотоцикла!
– Убит?
Миколай умирал. Он лежал навзничь поперек мостовой, а голова его покоилась на зеленой траве газона. Он широко раскинул руки, как монахини на мессе, в монастыре норбертинок. Из открытого рта стекала струйка алой крови. По лицу пробегали судороги, пальцы рук то сжимались, то разжимались. Толпа вокруг него росла с каждой минутой. А он умирал в центре этого круга – одинокий, беспомощный.
Несколько мгновений Альберт боролся с острым желанием броситься к нему, осмотреть рану.
– Врача! – закричал он.
Кто-то помчался за врачом. Толпа зевак молча смотрела на умирающего. Альберт обвел взглядом сосредоточенные, возбужденные лица людей. На мгновение замер. Ведь среди них мог быть и убийца Миколая.
Никто не должен знать, что в эту самую минуту умирал самый близкий ему человек. Миколай открыл глаза, невидящим взглядом посмотрел на склонившихся над ним людей. Вдруг его взгляд прояснился, стал более осмысленным. Он как будто узнал друга. Губы его шевельнулись, но не издали ни малейшего звука.
– Готов… – услышал Альберт за спиной чей-то голос.
Альберт упаковывал чемоданы. Поспешно бросал в них белье – чистое и грязное, рубашки, одежду. Его подгонял страх, такой сильный, какого он еще никогда не испытывал и который он ощутил, узнав о гибели Миколая.
Смерть Миколая произошла слишком внезапно, потрясла его, поразила, как предательский удар из-за угла. Он не раз был свидетелем гибели близких ему людей, еще вчера задорно смеявшихся и строивших планы на будущее. От их улыбок не осталось даже тени, от их тел только клочья, но тогда шла война, и такая смерть – трагическая, но привычная – не вызывала ужаса; ведь кругом рушились дома, горели города, даже испаханная снарядами земля обнажала свое чрево.
"…Смерть не страшна. Это узкая полоска тени, я читал где-то. Переступаешь эту черту и оказываешься в совершенно ином мире. И тебе абсолютно все равно, что с тобой было прежде", – говорил Миколай и сам переступил черту так неожиданно.
Здесь все было против Альберта, все предвещало беду.
– Пан Альберт, дать вам кофе? – услышал он приветливый голос Рачинской.
– Да, пожалуйста…
Он приоткрыл дверь и протянул руку.
– Мне нездоровится.
– Ничего удивительного. Всю ночь вас не было.
Альберт запер дверь на ключ. Несколькими большими глотками, обжигая губы, выпил горячий кофе. Закурил. Осмотрел пистолет, вынул патроны, протер, снова вложил в магазин, один загнал в дуло. Тяжесть пистолета в руке всегда действовала на него успокоительно.
Он уже не был Альбертом. Маскарад кончился. Он снова стал самим собой, влез в свою шкуру, сбросил одежду другого человека. Теперь конец.
Уехать отсюда! Немедленно! Миколай и его смерть – достаточный повод для такого решения. Миколай впутался в историю, от которой надо было держаться подальше, и погиб. Теперь Альберт имеет право отказаться от выполнения задания, и никто не сможет упрекнуть его в этом; никто не имеет права требовать, чтобы после всего, что случилось, он, Альберт, по своей собственной воле шел на верную смерть.
Раздался тихий стук в дверь. Альберт левой рукой повернул ключ, в правой он держал пистолет.
– Какой-то молодой человек хочет поговорить с вами, – сообщила хозяйка.
"Слишком поздно, – подумал Альберт. – Неужели мое решение пришло слишком поздно?"
– Скажите ему, что меня нет дома.
– Я так и сказала. А он заявил, что будет ждать вас хоть до утра. И уселся в гостиной.
– Тогда пусть зайдет.
Он отошел от двери. Положил пистолет на стол, прикрыв его томом Байрона. Сел к столу, опершись руками на книгу, как будто читал ее.
Стуча высокими сапогами, в комнату ввалился здоровый парень лет двадцати, в расстегнутой зеленой куртке и мятой рубахе. Двигался он с развязной бесцеремонностью. Не вынимая рук из карманов куртки, парень подошел к столу.
– Вы говорите по-английски? – спросил он с довольно хорошим школьным произношением.
– Да, – буркнул Альберт, не поднимаясь со стула.
– Я пришел к вам по приказу Рокиты.
– Слушаю вас. – Альберт развалился на стуле. Щелчком подтолкнул к парню пачку сигарет. И чуть не застонал от облегчения, когда тот вынул руки из карманов, чтобы взять сигарету. Закурив, парень осмотрел комнату в поисках свободного стула, нашел его, пододвинул к столу и сел верхом.
– Я пришел от Рокиты… – повторил он, вероятно ища английские слова для более точного выражения своей мысли. Глубоко затянувшись, он закашлялся, выплевывая крошки табака. – Вы английский парашютист, правда?…
– Не знаю, от кого вы пришли, – Альберт заговорил медленно по-польски. Он сунул руку под книгу. Сжал рукоятку пистолета. – Я знаю только, что вы пришли по неверному адресу. Я работник органов безопасности.
Глаза парня округлились, щеки ввалились, губы раскрылись, как у удивленного ребенка.
– Спокойно! – скомандовал Альберт. – Руки на стол!
Направив на парня дуло пистолета, Альберт вытащил у него из кармана большой ковбойский "кольт" и осколочную гранату.
– Вперед, марш! – скомандовал Альберт. Подталкивая парня дулом пистолета, провел его вниз по лестнице, в гостиную, потом в переднюю. Приказал открыть дверь. Когда они вышли в сад, Альберт размахнулся и швырнул в сторону тяжелый "кольт".
– Убирайся отсюда, щенок!
Он вернулся в дом, хлопнув дверью. Потом открыл глазок и увидел, что парень несколько секунд стоял на том месте, где его оставили, а потом, словно очнувшись, тремя огромными прыжками подскочил к своему "кольту", жадно схватил его и, поглядывая на дверь дома, медленно пятясь, выскользнул на улицу.
Вечером того же дня Альберт оказался перед большим зданием уездного Управления государственной безопасности в городе Р. Вечерний воздух был прохладным, сгущались сумерки. Здание стояло на отшибе, в узком тихом переулке. Редкие прохожие, которым случалось проходить здесь, пробирались по улочке крадучись, словно на цыпочках. Со смешанным чувством страха и любопытства они поглядывали на окна, забранные плотной решеткой, на палисадник, где среди тополей виднелась полосатая красно-белая будка.
В пропахшей табачным дымом канцелярии дремала, уронив голову на клавиши "Ремингтона", белесая девица. Она подняла на Альберта заспанные глаза, на ее щеках отпечатались маленькие кружочки – следы от клавишей машинки.
– Доложите начальнику, что из Варшавы прибыл майор В., из Управления госбезопасности, – тихо проговорил он, протягивая свое удостоверение.
Она тотчас же возвратилась.
– Можете пройти к начальнику.
Его приветствовал мужчина лет сорока. Очень высокий, сутулый, с запавшей грудной клеткой и непомерно длинными руками. Его щеки горели нездоровым румянцем, губы были сухими, кожа – словно выцветшая папиросная бумага. Массивная, выдающаяся вперед челюсть придавала ему вид благодушного добряка, голос шел откуда-то из глубины, как у чревовещателя. "Жила, – мысленно охарактеризовал его Альберт. – Сухая, дубленая жила. Ремень".
Начальник уездного Управления безопасности Яруга был в форме капитана Войска Польского. Из-под расстегнутого мундира выглядывала помятая, не первой свежести зеленая рубашка. Громадный письменный стол был завален грудой каких-то бумаг и книг, к которым он относился с явной враждебностью, время от времени отодвигая их, чтобы освободить место для своих длинных рук, заканчивавшихся увесистыми кулаками, покрытыми рыжей растительностью.
Возле стола сидел Крыхняк, тоже в мундире, с погонами поручика. Воинский ремень сползал с его бочкообразного живота, толстая шея выпирала из тесного воротника.
– Я знаю вас, майор, – забасил Яруга. – Мне прислали телефонограмму об этом. Уже трое суток вы живете на вилле у Рачинской. Навестили учителя Рамуза, потом куда-то пропали на целый день. Впрочем, какое мне до этого дело? Вы прибыли сюда по какому-то специальному заданию? Хорошо. Но все-таки могли бы, кажется, заглянуть ко мне чуть пораньше.
– Не было необходимости, – пожал плечами Альберт. Он подал Крыхняку руку. Хотел добавить: "Мы уже знакомы, не правда ли", но сдержался.
Яруга стукнул кулаком по столу.
– Вы нам не доверяете, понимаю. Эх, вы…
– Я прибыл сюда по делу о дезертирах.
– Их уже нет в живых, – расхохотался Крыхняк. – Они подались в банду, и Рокита приказал расстрелять их. Я сам осматривал трупы. Стоило ради этого приезжать!
– Да ведь он не за этим приехал. Я не верю майору, у него что-то свое на уме. – Яруга усмехнулся мягко, понимающе. – Закуривайте, – предложил он.
Яруга курил, сильно и глубоко затягиваясь. В легких у него хрипело.
– Вас губит преувеличенное недоверие, – проговорил он с притворным сожалением.
– Не понимаю, – пожал плечами Альберт.
– Прибыл в наш район еще один офицер из управления, – рассказывал Яруга. – Инкогнито. Не договорился с нами. Я не знаю, что он здесь искал. С кем-то установил контакт, его опознали, а он, наверное, пронюхал что-то важное, потому что сегодня в полдень его шлепнули. Прямо на улице. Около канцелярии старосты. Как его звали? – Он принялся шарить в своих бумагах и, наконец, с триумфом извлек какую-то измятую записку. – Поручик Миколай Л. Вы его знали?
– Знал.
– Вот именно. Совсем молодой парень. Жаль его. Мы отправили тело в Варшаву. Он одинокий?
– Кажется, нет. Точно не знаю.
– Вот именно, – ворчал Яруга. – Не явился к нам, как свой к своему. Мы бы его остерегли, дали бы охрану, оказали бы помощь – все, что необходимо. По-хозяйски, это же наш район.
– Он действительно не был у вас? Ни с кем не беседовал? – усомнился Альберт.
– Боже мой, майор! Я ведь уже говорил вам: ни с кем! – загремел Яруга.
– Ни с единым человеком. В том-то и дело! – подтвердил Крыхняк. – Никто из нас его в глаза не видел. Только когда шлепнули его… Остальное – тайна, покрытая мраком, как говаривал наш старый школьный учитель.
– Я тоже был учителем, – похвастался Яруга.
– Географии… – захохотал Крыхняк.
Яруга пригрозил ему своим волосатым кулаком.
– Ах ты, скотина!…
Альберт поглядывал на Крыхняка. Его лицо казалось одеревенело. Альберт снова ощутил холодок в кончиках пальцев. "Ах ты, скотина!" – повторил он мысленно слова Яруги.
– Убили его, – проговорил Альберт. Он заново осознал в полной мере факт гибели Миколая. Если тогда, в первый раз, его охватил страх, то теперь – только ярость.
– Одни говорят, будто стреляла какая-то женщина, другие – что выстрелил мужчина, мчавшийся на мотоцикле. Разумеется, задержать никого не удалось. Он пал на поле боя, – с наигранным пафосом проговорил Крыхняк.
– У нас длинные руки. – Яруга вытянул на столе свои внушительные пятерни, рассматривая их с явным одобрением. – Женщина?… В игру входит только одна женщина. Любовница Перкуна. Она любила его, а теперь мстит. Такие бабы способны свихнуться от любви. Трагическая любовь делает их жестокими. Если прежде ей становилось дурно при виде капли крови, то теперь она может быть хладнокровнее самого палача.