– Вали отсюда! – рявкнул он и поднял геологический молоток. – Ну, живо! Пока в лоб не получил!
Тот с сожалением и ухмылкой встал, помахал отроковице:
– Мы еще встретимся, красавица!
И ушел в свой трактор.
Женя проводила его загадочным улыбчивым взглядом и вдруг жестко произнесла:
– Чтоб я больше не слышала этого тона.
– Какого тона?
– Ревности! Я что тебе, жена? – и попросила, словно ничего не случилось: – Принеси мне книгу. Я тоже буду сушить.
Рассохин демонстративно отвернулся и сел, механически перелистывая страницы. Она же почуяла вину, подползла к нему, по-змеиному извиваясь, и неожиданно прижалась грудью к его спине, затем слегка потерлась, и едва прикрывающий ее прелести кружевной лифчик снялся сам. Стас ощутил ее твердые соски и стиснул зубы, чтоб преодолеть головокружение.
– Какой ты ершистый… – Отроковица погладила его волосы. – И заводной… Это потому, что ты совсем юный. Ну, повернись ко мне…
Стас в тот же миг ей все простил, медленно развернулся и накрыл груди руками. Она же игриво отстранилась, поправила лифчик, чмокнула его в щеку.
– Не шали! Трактористы все видят!
– Пойдем за отвал? – чужими губами сказал он.
– Там солнца нет, – капризно вымолвила Женя, еще раз его чмокнула и легла на песок. – А я позагорать хочу. Скоро будет гнусу – не продохнуть. И я останусь бледной поганкой. На прошлой практике в Казахстане была и знаешь как загорела? Среди моржей на Стрелке меня звали шоколадкой, до самого Нового года.
Потом пришли начальник драги с инженером по добыче, поглядели на клад без любопытства, посоветовали сдать в музей, но больше пялились на Женю. У начальника драги, как у комиссара, болтался маузер в деревянной кобуре, и если на рассохинский револьвер она и внимания не обратила, то тут проявила крайне игривое любопытство. Естественно, тот стал хвастать, показывать и, узнав, что у практикантки первый разряд по пулевой, преспокойно вложил оружие в ее руку. Инженер расставил на отвале мишени – два спичечных коробка и свою кепку. Отроковица тут же показала, что может не только кулаками махать: спички полетели брызгами, а кожаная кепка получила четыре пробоины, после чего инженер с гордостью ее напялил.
– Буду помнить вашу верную ручку. И нашу встречу!
– Вы что пришли-то? – Стас вышел из терпения. – Тир тут устроили…
И те наконец сообщили, что летит начальство, мол, надо запускать промывку, начали трясти бумагами. Рассохин не глядя подмахнул акт, и когда приискатели ушли, отроковица вдруг склонилась и прошептала:
– Хорошо, что они ничего не понимают! Иначе бы потребовали поделиться бесценными сокровищами. А все достанется нам с тобой! Это я их отвлекала…
Опьянев от ее дыхания, он попытался обнять, но отроковица выскользнула, отдалилась и сказала маняще:
– Не распускайте руки, молодой человек.
Они еще час лежали поодаль друг от друга и пролистывали страницы, сушили и пытались кое-что прочитать вслух. Отдельные слова поддавались, особенно быстро получалось у Жени, а Рассохин не мог сосредоточиться, косил на нее глаз и отчаянно потел. Спохватываясь, он тупо глядел на буквы как на иероглифы: незнакомое начертание знаков, какие-то крючочки, тем паче написано слитно, в строчку, слова от слова не отделить. Бумага была толстая, старая, сероватая, с какими-то водяными черточками и знаками, закапанная воском, испещренная дырочками, словно кто-то иголкой натыкал. Кое-как он прочел единственное слов:
– Рекоше!.. Рикошет, что ли?
– Это значит – "говорил"! – со знанием дела объяснила отроковица.
– Ух ты, откуда знаешь? – нарочито восхитился Стас.
– Милый мальчик, я выросла в профессорской семье, – с тоскливым неприятием проговорила она. – Оба родителя были нудными гуманитариями. Музыка, чтение, языки, правильная манера поведения… И друзья у них такие же умные и скучные. Даже священник один, отец Зосима. С ним хоть поспорить можно было…
– О чем?
– Есть ли Бог, например.
– А он есть?
– Вот сейчас и испытаем, – предложила она. – Будем гадать. Называй страницу и строчку.
– А так гадают?
– Гадают. Какая истина тебе откроется.
– Ладно, сорок третья страница, вторая строчка.
– Откуда, снизу или сверху?
– Сверху!
Страницы были пронумерованы непонятными буквами, поэтому Женя с таинственной улыбкой отлистала сорок две, нашла строчку и вдруг насторожилась.
– Что? – спросил Рассохин. – Открылась истина?
– "И убиен бысть копием, и брошен зверям лютым", – медленно прочитала она.
– Как это понимать? Как Божье провидение?
– Да ерунда, – встряхнулась отроковица. – Давай книги сушить. Только их в тени держи, видишь, листы коробятся на солнце.
– Теперь ты загадывай!
– Я уже нагадалась, – отчего-то разочарованно проговорила она. – И вообще, ты что на меня вылупился? Я же сказала – не смотри! Мне кажется, купальник всетаки спер ты!.. Отвернись!
Ей уже не хотелось играть, и Стас обидчиво отвернулся.
Они перелистали все четырнадцать книг и нашли одну красивую, с красными заглавными буквами, с такими же орнаментами-вензелями и завитушками, однако не напечатанную, а скорее разрисованную и написанную от руки, только очень мелко. Но даже и она не порадовала отроковицу.
И тут над тайгой затарахтел мелкий вертолет Ми-1, на котором летало такое же мелкое начальство. Он сел прямо на вскрытый участок, чуть не разметав ветром книги. Женя стремительно оделась, но не поспела натянуть резиновые сапоги и осталась босой. Из кабины выбрался Гузь, одетый по-полевому, с рюкзаком и карабином – прежде он летал по участкам в рубашке с галстуком, штиблетах и портфелем.
– Ты что здесь загораешь? – сразу же возмутился он. – Ничего себе, санаторий устроили! Почему раздетые в рабочее время? Сейчас сюда большое начальство прилетит! С журналистами! Телевиденье будет снимать!
И тут он увидел драгу, вернее, яркую красную надпись вдоль верхней палубы, и, должно быть, не веря глазам своим, прочел, шевеля губами.
– А это что за самодеятельность?! Кто разрешил?
Рассохину сразу не понравился настрой Гузя – приехал, понимаешь, порядок наводить перед нашествием начальства, – поэтому одеваться не спешил, а тут и вовсе не сдержался от едкости.
– Народ помнит своих героев, – язвительно произнес он.
Чем еще больше разозлил и так настеганного начальника партии. Однако хитрый этот хохол далее задираться не стал, напротив, сбавил тон и переключился на клад.
– Это что тут у тебя, Стас? – спросил будто бы заинтересованно. – Церковные книги, что ли?
– Послание потомкам, – ухмыльнулся тот, зная, что Гузь не понимает иносказательности.
– От кого послание?..
– От предков…
– Не умничай, Рассоха! Собирай и уноси религиозную пропаганду.
– Куда?
– С глаз долой! Первый секретарь обкома летит, телевиденье везет…
– Это наш клад, – обрела голос несколько смущенная Женя. – Мы из земли достали…
И на сей раз не заигрывала.
Гузь посмотрел на нее оловянными глазами, но перечить не захотел – должно быть, вспомнил фингал Репы. Однако самолюбие уже было на пределе, и не мог он перед какой-то практиканткой ударить в грязь лицом.
И еще, был уверен Рассохин, его съедала самая обыкновенная мужская зависть.
– Знаешь что, Станислав Иванович… Я на твоем заявлении дату не поставил. Так вот поставлю, с сегодняшнего дня. Доволен?
– Счастлив! – воскликнул тот. – Благодарю!
– А может, тебя по статье уволить? За прогулы и разгильдяйство?
По закону жанра противления начальнику следовало согласиться, рубануть – мол, увольняйте! И еще рубаху пазгануть на груди. Однако Рассохин промолчал, ибо ощутил, как горячий ком выкатился из грудной клетки и застрял в горле…
– Ходим, уговариваем его! – возмущенно заворчал Гузь, расценив его молчание по-своему. – Должности предлагаем! А он обнаглел вконец… Забирай эту мукулатуру, свою красотку и топай отсюда. Пока я добрый. Диплом и трудовую получишь у кадровички, расчет у бухгалтерши.
Развернулся и пошел к берегу, где уже скрежетали ковши драги и пулеметно стреляла труба, выбрасывая отвал.
– Ты это загадал? – спросила Женя. – Чтоб скорее уволили?
Рассохин услышал в ее голосе раздражение и странный вызов – так обычно разговаривают мамы с непослушными подростками.
6
В Усть-Карагач он добрался на перекладных, в основном на попутных лесовозах, возвращающихся с железнодорожной станции, куда возили березовый баланс, заготовленный зимой китайцами. Гравийная дорога в поселок была, но автобусы ходили два раза в неделю, а таксисты из-за весенней распутицы ехать отказывались: последних сорок километров трехмостовый "КАМАЗ" продирался всю ночь. За прошедшие тридцать лет поселок утратил статус районного центра, а более, в общем-то, ничего не изменили на этой земле, если не считать аж трех круглосуточных магазинов, где торговали водкой, да ресторана "Карагач", открытого в бывшей столовой на берегу старого, теперь превратившегося в затон устья. Даже улица Раи Березовской осталась, и только на месте памятника в кедровой аллее, посаженной когда-то школьниками, и где принимали в пионеры и комсомол, стояла торговая палатка с бижутерией. Еще бросилось в глаза – брусовые дома-бараки окончательно изветшали, почернели, скособочились, деревянные тротуары сгнили, а отстроенный в пору приискового расцвета многоэтажный торгово-культурно-развлекательный центр разобрали по кирпичику, и на его месте теперь лежали руины, укрытые сухой, прошлогодней травой…
А по центру поселка, верно, выпущенный на подножный корм, бродил целый табун лошадей, в семидесятых бывших в диковинку.
Можно сказать, весь этот край уже ограбили: лес мало-помалу вырезали, и теперь китайцы добирали березу, золотые месторождения вычерпали дочиста – после драг, уже в девяностых, еще несколько лет работали полубандитские старательские артели, домывая бутарами и промприборами охвостья россыпей и старые отвалы. Правда, шофер "КАМАЗа" вместе с иными новостями о жизни в этом заглухающем краю поведал – нельма еще водилась в разгороженной на участки несокрушимыми заломами реке. Нельма – рыба редкая, запретная и потому сладкая. Еще говорил, медведей развелось, что особо наглые на помойках живут, народ пугают, и бобров на Карагаче теперь столько, что в пойме от осин и тополей одни пни стоят.
Но это все относилось к ценностям самовосполнимым.
И оставалось единственное рукотворное богатство в этой земле, о котором знал только узкий круг и которое могло погибнуть безвозвратно, если уже не погибло, – официальная версия, которая вела Рассохина на Карагач.
Он связался с Бурнашевым по космическому аппарату – еще одному, выданному, а теперь приобретенному на экспедиционные деньги, и сообщил, что добрался нормально, и услышал в ответ:
– Пожалуй, я тоже на днях рвану за тобой! На машине, с оборудованием. Возможно, уже завтра.
Был уговор не предпринимать никаких действий, пока не разрешится ситуация с исчезнувшим Галицыным.
– Мы же договаривались! – возмутился Станислав Иванович. – Что за самодеятельность? Сиди и жди команды!
– Да меня сын уже достал! Требует выезжать немедленно. На его джипе.
– Чей сын? Твой, что ли?
– Ромка Галицын, рвется искать отца! Нас подозревает в мошенничестве. Грозится бандюков натравить!
– С какой стати?
– Понимаешь, Галицын ему вчера позвонил, сказал, пришлет доверенность. Велел продать дачу и снять в банке пенсию. У него, оказывается, вся пенсия шла на книжку, и деньги он ни разу не снимал. Ромка говорит, хорошая сумма накопилась. Так вот, полковник велел все вырученные от продажи дачи средства вместе с пенсией перевести на какой-то счет!
– Он что, с ума сошел?
– Не знаю! Ромка на меня наехал, дескать, мы авантюру затеяли, чтоб его отца ограбить. Он думает, это мы с него деньги трясем, стервец. Хочет на месте разобраться. Я не могу ему запретить! Он отпуск взял… Ну не посылать же его одного! Без меня таких дел наворотит – не расхлебать.
Рассохин выругался: в самом деле, препятствовать сыну искать отца было невозможно и преступно, тем более в такой щекотливой ситуации, когда получается, что полковника в тайгу посылал он. А тут еще требует продать единственное жилье.
– Может, он сам придумал авантюру? Чтоб дача жене не досталась?
– Да ей еще сидеть семь месяцев!.. Ну, что будем делать, Стас? Ехать-то все равно надо, раз собрались, деньги Колюжного потратили, назад пути нет…
– А как же работа, экзамены у студентов? Не отпустят же!
– Я заболею. Будто бы. С медициной Сашенька все уладила, бюллетень на руках. Хочешь, диагноз зачитаю? Гастро… эндо… Нет, погоди…
– Плевать на диагноз, выезжай, – согласился Рассохин, полагая, что на машине с прицепом пилить из Москвы они будут дня четыре, а то и пять, – за это время можно сходить на лодке до Красной Прорвы.
– Одно утешает: если Галицын вчера звонил, то жив, – заключил Бурнашев. – А то еще труп на нас повесят!
– Тьфу-тьфу-тьфу!
– Ты плюйся и слушай дальше, – продолжал тот. – В общем, Стас, ты меня извини… Но я приеду не один. То есть не вдвоем с Ромкой, а втроем.
– Кто еще?
– Сашенька!.. Понимаешь, не могу отказать!
– Ты еще тещу возьми! – не сдержался Рассохин и поймал себя за язык, вспомнив, что сам-то уже пообещал Лизе…
– Теща останется с дочкой, – серьезно ответил Бурнашев. – Согласилась на два месяца… Сашенька у нас вместо повара будет. Знаешь как готовит? Особенно рыбу! Я за эту женитьбу на семь килограммов поправился.
– Ты что, на пикник собрался? – успел крикнуть Стас, и связь прервалась.
С минуту Рассохин тупо глядел перед собой и, не желая перезванивать, старался осмыслить все услышанное и понял единственное – ситуация выходила из-под контроля и управлять ею становилось невозможно.
Послонявшись по поселку с рюкзаком, он наткнулся на ресторан, вдруг ощутил голод и вспомнил, что последний раз ел вчера утром в самолете. Стас позавтракал ухой из запретной нельмы и потом еще два часа бродил знакомыми улицами – сокращал разницу во времени, чтобы не будить Лизу. И когда позвонил, оказалось, она не спала всю ночь, ждала его звонка.
– Я выезжаю к тебе в Усть-Карагач, – с ходу заявила Лиза. – Сегодня куплю билет на самолет.
– Вы что, сговорились? – возмущенно изумился Рассохин. – Мы же с тобой условились! Ты ждешь команды…
– Я получила письмо от мамы! – выпалила она. – Вчера!.. Какая команда, Стас?
– От кого?!
– От мамы!.. Тоже сначала не поверила. Будто с того света… Но кажется, это писала она.
– Ты уверена? Ты помнишь ее почерк?
– Не помню, конечно. Только я сличила с мамиными конспектами, студенческими… Вроде похоже! Женская рука, это точно…
– И что она написала?
– Просит, чтоб приехала в Усть-Карагач! Мне кажется, судьба! И упустить шанс не имею права…
– Погоди про судьбу, Лиза, – более успокаивая себя, проговорил Рассохин. – Сама подумай: столько лет не объявлялась – и вдруг присылает письмо? Как только мы затеяли экспедицию!.. Здесь что-то не так! Нюхом чую!
– Это ведь должно было когда-нибудь случиться? – не хотела сдаваться она. – Независимо от вашей экспедиции. Если мама осталась жива?.. Я не зря стала видеть ее во сне! Во снах ведь приходят истины? В вещих.
– Она что, находится в Усть-Карагаче? Живет здесь? Обратный адрес есть?
– Из письма непонятно, где живет, и обратного адреса нет, но штамп почтового отделения в Усть-Карагаче. Отправлено всего неделю назад.
– Хорошо, приедешь, а где станешь искать ее?
– Я должна поселиться в местной гостинице. Мама пришлет за мной своего знакомого…
– Кого? Фамилия есть?
– Нет фамилии, написано – знакомого, хорошего человека.
– Как ты думаешь, к чему такие сложности, конспирация? Почему мама сама не может тебя встретить?
Лиза помедлила и призналась:
– Меня это тоже смущает… Всю ночь думала… А если это шанс? Единственная возможность? Может, она заболела? Не в состоянии сама встретить? Нет, я должна ехать! Как бы я к маме ни относилась, все равно должна увидеть ее, поговорить… Ты же понимаешь.
– Мне надо несколько дней, чтобы разобраться, что здесь происходит, – заявил Рассохин. – Разберусь и сразу позвоню. Тогда и приедешь.
– Ты все-таки думаешь, здесь какое-то мошенничество?
– Не знаю, но сомнений очень много. Галицын пропал, а тут еще письмо… В общем, буду звонить каждый день. Пока сиди в Питере!
– Я тебе верю, Стас, – не сразу сказала Лиза. – Ты мудрый. Только я опасаюсь…
– Чего?
– А если с тобой что-нибудь случится? Мне уже кажется, Карагач – страшное место…
– Со мной ничего не случится, – заверил он. – Без моего звонка ни шагу!
– За самовольство расстрел? – пошутила она.
Рассохин сел на ржавый остов садовой скамьи: если пришло письмо, значит, Женя Семенова жива, а выстрел – бред, болезненные видения, спровоцированные ревностью.
Хоть бы письмо оказалось настоящим! Может, надо было согласиться, чтобы Лиза приехала? Если она найдет свою мать… Нет, если он найдет Женю Семенову живой и здоровой, тогда все может быть иначе!
Рассохин прихлопнул дальнейшее развитие этой мысли, словно назойливого комара, и отправился домой к участковому, которого Галицын оставил в Усть-Карагаче доверенным лицом.
Пенсионного возраста капитан Гохман чистил сарай и более походил на фермера, чем на милиционера: десятка полтора разнокалиберных поросят визжало в отдельной загородке и где-то еще кричали гуси и орал петух. Искать пропавших людей ему было явно некогда, хорошо, хоть нашел время, не пожалел денег и позвонил за свой счет…